Киноповести - Василий Макарович Шукшин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот что я вам скажу, уважаемая родня: пеньком дремучим – это я сумею прожить. Я хочу, чтоб дети мои с малых лет развитие получили! Вот так. Не отдых мне этот нужен!.. Я вон пошел с удочкой, посидел на бережку в тенечке – и все, и печки-лавочки. Отдохнул. Да еще бутылочку в кустах раздавлю… Так? А вон им, – в сторону маленьких детей, – им больше надо. Они, к примеру, пошли в школу, стали проходить море – а они его живьем видели, море-то? Скажут, папка возил нас, когда мы маленькие были. Я вон отца-то почти не помню, а вот помню, как он меня маленького в Березовку возил. Вот ведь что запомнилось! Ведь тоже небось и ласкал и конфетку когда привозил – а вот ничего же не запомнил, а запомнил, как возил с собой на коне в Березовку…
– А я тебе скажу почему, – заговорил Васька Чулков, двоюродный брат Ивана. – Это потому, что на коне.
– Что «на коне»?
– На коне возил, а не на мотоцикле. Поэтому ты и запомнил. Я вон своих вожу…
– Да это не поэтому! – зашумели на Ваську.
– Это ерунда! Какая разница – что на коне, что на мотоцикле?
– Сравнил козлятину с телятиной!
– Дайте мне досказать-то! – застучал вилкой по графину Иван. – Я для того и позвал вас – выяснить…
– Да не пропадут! – воскликнул дед Кузьма, храбрый старый матрос. – Что, в Америку, что ли, едут? В Россию же.
– Да шибко уж маленькие, прямо сердце заходится, – повернулась к нему теща Ивана, Акулина Ивановна. – Чего уж так зазудело-то?
– Он же говорит чего.
– Блажь какая-то…
– Да с грудными и то ездют.
– Да с грудными-то легче. Его накормил, он и спит себе. А ведь тут, отвернись куда, они уж – под колесами.
– Ну уж – под колесами. Чего уж?.. Езжай, Ванька, не слушай никого.
– Нюр, – обратились к жене Ивана, – ты-то как? Чего молчишь-то?
– Да я прям не знаю… Он мне все мозги запудрил с этим морем. Я уж и не знаю, как теперь… Вроде так-то охота, а у самой душа в пятки уходит – боюсь.
– Чего боисся-то?
– А ну как да захворают дорогой?
– Чирий тебе на язык!
– В сумку, чтоб сухари не мялись, – в сердцах молвил языкастый Ванька. – Ворона каркнула во все воронье горло.
– А захворают, вы – так, – стала учить Нюру и Ивана одна молодящаяся бабочка не совсем деревенского покроя, – сразу кондуктора: так и так – у нас заболели дети. Вызовите, пожалуйста, нам на следующей станции врача. Все! Она идет в радиоузел – она обязана, – вызывает по рации санслужбу, и на следующей станции…
– Ну, тут семь раз дуба врежешь, пока они там по рации…
– Это все – колеса. Ты, Иван, держи на всякий случай бутылку белой, – стал по-своему учить Васька Чулков – Как ребенок захворал, – ты ему компресс на грудку. Нюра, возьми с собой ваты и бергаментной бумаги. У меня вон…
– Я взяла.
– А?
– Взяла, говорю! Бергамент-то.
– Вот. Ты вон глянь, что у меня с горлом-то делается… Нет, ты глянь! А-о!.. О-о! – Васька растопырил перед Нюрой свой рот. – Меня же ангина, сволочь, живьем ест! У меня же гланды в пять раз увеличены… Ты глянь!
– Да пошел ты к дьяволу со своими гландами! – рассердилась Нюра. – Водку пить – у вас гланды не болят.
– Так я потому и пью-то! Вынужден! Если бы не гланды, я бы ее, заразу, на дух не принял.
– Не, Иван, ты как приедешь, ты перво-наперво… Слышь? Ты как приедешь, ты… Слышь! Ваня, слушай сюда!.. Ты как приедешь…
– Ты дай сперва приехать, елки зеленые! – все злился Ванька. А злился он потому, что говорили все сразу и никому до его забот не было дела, а так – лишь бы поговорить. – Приедешь с вами.
– А вот приехал тоже один мужик в город и думает: где бы тут подцепить?..
– Чего подцепить?
– Не чего, а кого, это же одушевленный предмет.
– Кто?
– Ну, кто?.. Что, не понимаешь?..
– Не, ну ты говоришь – подцепить. Кого подцепить?
– Кралю каку-нибудь, кого.
– А-а. Ну, так.
– Ну слушай… – Двое говоривших склонились лбами над столом. Тот, который хотел рассказать историю мужика в городе, был очень серьезен и даже намеревался взять соседа за грудки и подтянуть его ближе к себе, но сосед отпихивал руки.
– Ты слушай!
– Я слушаю, чего ты руки-то тянешь?
– Я не тяну. Слушай!
– Ну?
– Приехал и думает: где б тут подцепить?
– Да сколько же он думать-то будет? Все думает и думает… Чего ты руки-то тянешь?
В другом конце стола подняли тему – как надо лечить язву желудка.
– Я и разговорись с им в автобусе-то, – рассказывал худой мужичок с золотыми зубами. Обстоятельно рассказывал, длинно. Со вкусом. – Да. Он меня спрашивает: чо, мол, такой черный-то? Не хвораешь? Да и хворать, мол, не хвораю, но и сильно здоровым тоже не назовешь, это я-то ему. Язва двенадцатиперстной, говорю. Он говорит: я тебя научу как лечить. За месяц как рукой снимет.
– Как же?
– Возьми, говорит, тройного одеколона – флаконов пять сразу, слей в четверть. Потом, говорит, наруби мелко-мелко – алоя – и намешай…
– А почему одеколон, а не водку?..
– Обычно же на спирту настаивают.
– А черт его знает – обязательно, говорит, тройной одеколон.
– Ну и по сколько принимать?
– А Вон и Лев Казимирыч идет! – увидел кто-то. – Э-эй, Лев Казимирыч!..
По дороге с палочкой медленно и культурно шагал седой старичок, Лев Казимирыч.
Застучали в окно, позвали в несколько голосов:
– Лев Казимирыч!..
Лев Казимирыч поднял умную голову в шляпе, посмотрел на окна и свернул к воротчикам. Шагу не прибавил.
И сразу все за столом заговорили об одном – какой умный этот Лев Казимирыч, сколько он, собака, знает всякой всячины, выращивает даже яблоки и выписывает книги.
– Этто, иду лонись мимо его ограды, он мне шумит из-за штафетника: зайди! Зашел. Он держит в одной руке журнал какой-то, а в другой – яблоко. Вот, говорит, – теория, а вот – практика. Покушай. Ну, я куснул яблоко…
– А как он рой Егору Козлову посадил! Ведра, тазы, миски хватайте, кричит, чо попало – стучите! Гром нужен! Я тогда в суматохе Нюрашке Козловой крынок штук пять расколол – они сушились на плетне, я и пошел колышком по им – гром делать…
Засмеялись.
– Нюрашка-то по голове
