Испить до дна - Татьяна Дубровина

Жан Лепелье обожал пощеголять такими вылазками, балагуря перед спуском на свою излюбленную тему:

— Море — не мадемуазель, оно иммунодефицитом не наградит. В морское лоно можно, ха-ха, входить без... пардон... резиновых изделий.

После сложнейших лабораторных химических исследований под колючей чешуей одной из добытых экспедицией диковинных глубоководных рыб нашли органическое ядовитое вещество.

И к счастью, сумели, ориентируясь на известные «сухопутные» аналоги, вовремя синтезировать противоядие.

Двое заболевших ученых, Акиро Танака и Джозеф Левин, были спасены. Правда, вряд ли они теперь смогут выходить в море. А уж с ближайшей экспедицией — точно не смогут. Но останутся живы, в этом доктора не сомневались.

Только Жана уже не вернуть. Уколола его, наверное, та проклятая рыбина в голую незащищенную ладонь.

Море — не мадемуазель, но и с ним шутить опасно.

— Мисс, соедините меня с Венецией... Лидо, отель «Лаура»... Да, по срочному тарифу...

Лепелье, наверно, хохотал бы до упаду:

— Бедный наивный Алексис! Сколько вы с ней знакомы? Меньше недели?!

Тут он заржал бы, как сирена военной тревоги:

— И ты на что-то надеешься? Черт подери, да ведь девушки изменчивей, чем море! А твоя Элен, говоришь, к тому же еще и красавица? Ха-ха-ха, да ты просто дитя, старина! Тебе не с женщиной в постель ложиться, а в детскую люльку с цветными погремушками! И прикрывать твое мужское достоинство подгузником!

Но Алексей думал иначе.

Море — не девушка, но девушка — как море. Больше ее сравнить не с чем, разве что с розовым зефиром или цветком яблони...

Однако не существует ничего более постоянного и неизменного, чем море, это было его глубокое убеждение. Все человечество вышло из воды, как и Венера, богиня любви...

Рождение Венеры.

Алена.

Любимая.

— Алло! Отель «Лаура»? Пронто...

...Весельчаку Лепелье и катафалком послужило судно с веселым названием: «Кенгуру».

Гроба не было, а был мешок наподобие спального, как будто Жан уходил на долгую ночевку куда-нибудь во льды Антарктиды...

Курс — пятнадцать градусов к юго-западу от Куинстауна.

Место назначения — небольшая, доселе безымянная впадина, которая отныне будет носить имя Лепелье.

Впадина Лепелье... Звучно.

Завтрашние школьники станут заучивать красивое словосочетание по атласам, не задумываясь о том, как оно возникло.

Но вот моторы заглушены. Здесь, согласно показаниям лоций, и есть самое глубокое место.

Жак-Ив Кусто начал говорить речь и не смог закончить. Только махнул высохшей старческой рукой...

Единственный католический священник, которого удалось отыскать в Сиднее, прочел над набальзамированным телом Лепелье молитву по-латыни.

Алексей же, по русскому обычаю, поцеловал покойного в лоб.

«Прощай, старина! — подумал он. По-французски это получилось в рифму, Жану понравилось бы. — Адье, мон вье...»

И спальный мешок застегнули доверху, чтобы никто не потревожил вечный сон Жана Лепелье, бесстрашного исследователя и жизнерадостного, неутомимого сердцееда...

Алеша так и не успел слетать в Италию. Нужно было выходить в море вместо погибшего друга.

А участники выставки современного искусства к этому времени все равно уже разъехались из Венеции...

Орел — решка.

Алексею подфартило, выпал орел, да вот беда — драгоценная монетка затерялась.

Правда, иногда монеты нарочно бросают в воду, чтобы однажды вернуться на прежнее место, где было так хорошо...

Глава 6

ТОСКА

Егор Иванович брызгал по углам кухни аэрозолью с цветочным запахом:

— Никогда она не научится проветривать свою гарь, — бубнил он, говоря об Алене в третьем лице, хотя она находилась тут же. — Нет бы — открыть одновременно и окно, и дверь, протянуло бы сквознячком...

Сквознячком?.. Сквозняк унес телефонограмму с Алешиным адресом. Алена ненавидела сквозняки.

А Егор Иванович не унимался:

— И так лето, дышать нечем, а тут еще эта вонища! Не помешало бы некоторым обзавестись нормальной, чистой профессией. В двадцать пять лет еще не поздно поступить во второй институт, юридический, к примеру...

— Шесть, — сказала Алена.

— Что?

— Мне двадцать шесть, а не двадцать пять. Исполнилось месяц назад. Напомнить число?

— Егорушка! — позвала из комнаты Ольга Игоревна. — Тебе не попадался мой дезодорант?

Егор Иванович, воровато зыркнув на дочь, поставил баллончик на посудную полку:

— Иди, Оленька, он здесь! Ты, наверно, его по ошибке в кухне оставила.

Знал, что Алена не опустится до мелочного ябедничества.

Девушка презрительно прищурилась, отчетливо крикнула:

— Прости, мамочка, это я брала и забыла вернуть.

Молча прошла мимо отца и вышла на улицу. В доме действительно нечем было дышать. Невыносимо.

И зачем только она заехала домой! Надо было сразу из аэропорта — на дачу, в Красиково, но не везти же туда было и весь багаж, и картины!

Заскочила на пару деньков — да и задержалась надолго в душной квартире. Не было сил подняться, доехать до вокзала, купить билет, сесть в электричку.

Врачи называют это, кажется, синдромом хронической усталости...

Уже скоро месяц, как она в Москве. Почти месяц пустоты и безнадежности. Ничего не хочется, ничего не нужно.

Ей даже кажется странным, что остальные люди могут чем-то интересоваться.

Вот, например, Птичий рынок, бурлящий неподалеку от ее дома. Какие тут у всех покупателей возбужденные лица! Кто ищет хомячка, кто попугайчика, и для них предстоящая покупка домашней зверушки — целое событие. Причем не только для детишек, но и для взрослых.

Да и продавцы тут не такие, как в обычных магазинах. Эти — любят и лелеют свой копошащийся, мяукающий и лающий товар. Делятся ветеринарными познаниями и наблюдениями с соседями по прилавку, охотно дают любые консультации новичкам-профанам, впервые вступающим на стезю владельца животных. Покупатели не задумываются о том печальном моменте, когда с пушистым любимцем так или иначе придется расстаться...

Где сейчас коротконогая Тепа-Джулька? Наверное, уже дожила свой недолгий собачий век...

Было воскресенье, на Птичьем — самая торговля, и ее затянул в ворота поток людей, высыпавших из переполненного троллейбуса. Алена не сопротивлялась, ей было все равно. Она думала о своем. Все время об одном и том же...

...Алеша стано...

Это превращалось в навязчивую идею.

И вдруг ее вывел из оцепенения зазывный клич: