Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

– Ну, иди, сыночек… Курицыну скажи через часок зайти ко мне.

Затворяя дверь за сыном, увидел великий князь в сенцах дьяка Курицына, весьма встревоженного. Это обстоятельство обеспокоило государя. Кивком головы позвал он Федора Васильевича и впустил к себе в покой.

– Псковские доброхоты наши, – начал Курицын в ответ на немой вопрос Ивана Васильевича, – которых нашел там князь Холмский в последний поход против немцев, бают.

– Какого же рожна псковичам надо? – резко перебил дьяка великий князь. – Князь-то Данила, устрашив немцев, мир им на двадцать лет добыл!

– Прости, государь, – продолжал Курицын, – у них во Пскове опять смуты пока тайно, но идут из-за смердьих грамот, которые, якобы без ведома веча, господой псковской за печатями в ларь Святой Троицы положены…

– Нам надо смердов и черных людей поддерживать против бояр…

– Бояре-то псковские, государь, с Новымгородом ссылаются да вместе с господой новгородской за рубежи поглядывают: тоже зло на Москву мыслят.

– Ништо! Не страшно сие! – усмехнувшись, сказал великий князь. – Псков-то сам меж двух огней. Рад бы он, яко и Новгород, без Москвы господином собе быть, да нельзя: немцы-то без Москвы сожрут его. Ты скажи вот Бородатому, дабы вник он в смуты сии со смердьими грамотами. Трещину меж бояр и смердов боле надо расширить. Ныне у них на вече кто засиливает?

– Черные люди, государь.

– Добре, черных и поддержать. Как в Новомгороде? О ратных делах с новгородцами яз уже думу думал с Данилой Холмским и с князем Иваном Юрьевичем. Князь Данила много всего разведал нужного для похода к Новугороду.

– В Новомгороде, государь, – отвечал Курицын, – снова зло творится. Дозоры царевича Даниара в Диком Поле и лазутчики его бают – снова новгородская господа с Ахматом ссылается и Казимировы гонцы и послы опять в Орду повадились.

– А как Беклемишев, посол наш?

– От степных дозоров ведомо: Ази-Баба, а с ним и Никита Василич Перекоп уже перешли благополучно. Мыслю, на днях оба уж в Бахче-Сарае будут у Менглы-Гирея.

– С Крымом у нас на лад идет, – заметил задумчиво великий князь, – токмо бы султан турский не сгонил бы Менглы-Гирея-то. Осторожность блюсти в сих делах надобно. Султана как бы не раздражнить.

– Дружил яз, государь, с послом Менглы-Гиреевым и, опричь посольских речей, беседы вел дружеские. Поведал мне Ази-Баба, что хан крымский боится и султана и Ахмата. На Москву глядит ныне, а Казимиру не верит.

– Что тобе еще о Новомгороде ведомо?

– Степан Тимофеич злые вести имеет от доброхотов наших, особливо от подвойского Назария, который книжен и по-немецки баит, яко по-русски. Сказывает Назарий много важного безо всякой лжи. Также вечевой дьяк Захарий Овин, братья Пенковы, да игумен Николы-Белого монастыря Сидор, и купец Серапионов Иван Семеныч.

– Какие же вести? – спросил великий князь. – Какие меры принимать надобно, пока гром не грянул?

– Меры какие – сие ты сам ведаешь, государь, – ответил дьяк, – и, по обычаю своему, сам упреждаешь ворогов. Вести же истинно злые. Господа новгородская с Казимиром сносится, и советом старейшин псковским, и даже с братьями твоими, и с Ахматом, а наиглавное – войско тайно снаряжают, стены крепят, от немцев доспехи да пищали привозят.

Дьяк замолчал. Молчал некоторое время и великий князь. Потом достал из своего стола карту Руси и молвил:

– Возьми вот чертежи ратные и днесь же созови думу: Бородатого, князей Холмского и Патрикеева да из тех воевод, которых они сами похотят. Пусть по сим чертежам там другую начертят, с новым походом к Новугороду, и везде на ней пусть точно обозначат все, что нужно для ратного похода.

В трудах и тревогах, неведомых другим, кроме небольшого круга близких, потянулись дни, недели и месяцы для великого князя. Понимал и чувствовал Иван Васильевич, как нарастают и близятся грозные события, и сам он ускорял их, чтобы ключи к ним не попали в другие руки.

Мелькали порой среди хоровода будней отдельные более или менее необычные дни. Так, июня седьмого прибыл из ордынских степей Кара-Кучук, большой посол царя Ахмата, с ним посольских чинов да телохранителей более шестисот человек было, которых всех по обычаю посольскому кормили из казны государевой. Да без корма на своем харче жило в Москве до трех тысяч татарских купцов, которые с Кара-Кучуком прибыли и привезли много разных товаров да коней из степей пригнали много тысяч голов.

Посол ханский был с миром и лаской от царя Ахмата, и это давало успокоение великому князю.

– Есть у нас передышка, Федор Василич, – радостно говорил он любимому дьяку, слушая долетавший с посадской площади шум бурного торга татарского. – Успеем укрепиться, как надобно.

Доволен был Иван Васильевич и своим послом в Орду Басенком Никифором Федоровичем. Слышал он о нем много похвал от Кара-Кучука и знал со слов его о похвалах самого Ахмата. Перемирия, передышки добился Никифор Федорович.

– Токмо посольства сии дорого нам стоят, государь, – заметил княжой казначей Ховрин, присутствовавший при беседе.

– Ништо, Димитрий Володимирыч, – с усмешкой молвил государь, – Бог даст, за все нам татары сторицей отплатят. Не на собя ведь мы с Никифор Федорычем казну тратили, а на Русь православную.

Июня двадцать четвертого, в день Ивана Купалы, когда ночью костры жгут, отослал великий князь посла своего Семена Ивановича Толбузина в Венецию, наказы дав ему многие, как кланяться, как здравицы говорить, как дары дарить, и прочее.

– Впервой, Семен Иваныч, – говорил государь, – наш русский посол в чужую землю едет. Покажи чужеземцам-то, что русский посол так же искусен и вежлив, как они сами, а разум свой прячь. Пусть не ведают, как ты их разумеешь. Показывай разум-то токмо там, где явно им по рукам бить надобно. По-фряжски разумеешь?

– Малу толику, государь, – ответил, усмехаясь, Толбузин, – учусь еще, через пято-десятое разумею, и то более по догадке, а не по словам.

– Догадка всегда надобна, – заметил великий князь и, обратясь к сыну, сказал: – Сей часец яз хочу, дабы и ты, сыночек, слова мои слушал. Догадка – наиглавное тобе при речах с дукой и при речах господы венецийской. Гляди всегда в лицо тому, кто баит. О словах не думай, а следи, какие усмешки на лице: зло, ласка и прочее, все сие примечай. Что в голосе есть – правда, ложь, лесть и прочее, тоже слушай. После, когда слова толмач растолмачит, тобе враз ясно станет, что от сердца правдой сказано, а что ложь и обман. Сии ведь чужеземцы заносчивы, не берегутся. Мыслят, ежели мы их слова не разумеем, то и мысли их разгадать не можем.

– Верно, государь, – засмеялся Толбузин, – яз сам сие тоже примечал, токмо не подумал, как для дела на пользу обратить.

– Антон Фрязин тобе, Семен Иваныч, толмачом будет. О Тревизане поведаешь дуке Троно и господе их, как яз тобе сказывал. После же еще подробней с Федор Василичем подумаешь о сем деле. Да пусть на думе при вас сын мой будет, сие на пользу ему. Тревизана-то сего, скажи, в Орду вборзе отправим со своим послом Димитрием Лазаревым и с ханским – Кара-Кучуком. Скажи, исхарчили мы на Тревизана-то столь, сколь Димитрий Володимирыч тобе начислит. Главное же – про мастеров там церковных и для ратных дел не забудь. По то и дружбу и ласку с Венецией держим. Не скупись на мастеров-то, токмо бы добры да искусны были.

Но отъезд Тревизана задержался до восемнадцатого августа, до дня Фрол-Лавера. Только на другой день после этого конского праздника Кара-Кучук отъехал со своими татарами, взяв с собой Тревизана и Лазарева.

Татары были довольны: посольство – честью, кормом и подарками, купцы – прибылью на торге московском, где, кроме москвичей, было много иных конских скупщиков, приезжих из уделов разных.

Доволен был и великий князь.

– Знай, Иване, – сказывал он сыну, – передышку мы еще собе на некое время закрепили…

– Как же, государь-батюшка, сие закрепление изделано?

– А в какое время татары злодействуют?

– Токмо весной да ранним летом, а пошто, не ведаю, – ответил отцу княжич.

– Конем татарин жив, – сказал, улыбаясь, Иван Васильевич, – а зимой в степи коню есть нечего. Потому зимой Орда на нас не пойдет.

– А мы зимой, – поспешно подсказал Иван Иванович, – новгородцев одних побить можем!

– Одних, ежели ране Казимира готовы будем, – поправил сына великий князь, – и ежели ране его к стенам Новагорода придем. А прийти нам так надобно, дабы и господа не сразу уразумела, пошто мы пришли.

Осенью того же года новый митрополит, отец Геронтий, закончил на своем дворе кирпичную палату на четырех подклетях белокаменных и поселился в ней ноября тринадцатого, накануне заговенья на Филиппов пост.

В тот же день вернулся из Крыма боярин Никита Васильевич Беклемишев от царя Менглы-Гирея, а с ним посол царев – Довлетек-мурза. На третий день по прибытии мурза правил великому князю с его разрешения посольство. Обещал от крымского царя государю московскому любовь и братство. Уверял Менглы-Гирей, что друзья великого князя – его друзья, враги великого князя – его враги. Клялся государю московскому в любви и братстве за себя, и за детей, и за внуков своих и подарил ему дары многие.