Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

Постучав в дверь, вошел в покой великого князя дворецкий.

– Государь, – доложил он, – пришел некий фрязин от легата папского, а что баит, не разумею. Токмо к тобе хочет. Может, его Федор Василич наперед спросит?

– Ну, спроси, Федор Василич, – согласился великий князь. – Где он?

– В передней, государь…

Дьяк Курицын вышел.

– Как, Данилушка, – спросил великий князь, – моя княгиня без русского языка с хозяйством-то обходится?

– По-русски она разумеет, государь, а сказать мало может. Из сенных девок у ней одна болгарка есть, та понятно сказывает. Вот через нее-то царевна нашим слугам, что нужно, приказывает. Иеромонах же отец Николай, который на венчанье толмачом ей был, разумея по-грецки, обучает ее по-русски.

Данила Константинович замолчал и глубоко вздохнул.

– Ты что вздыхаешь-то, Данилушка? – с легкой усмешкой спросил Иван Васильевич. – Жалеешь, что старина рушится?

– Эх, государь мой, – оглядевшись на всякий случай, заговорил вполголоса дворецкий, – новые-то порядки чудные вельми. Спросил я как-то болгарку, Цанкой звать: что-де две старухи у государыни деют? «Сии, – баит она, – травы всякие ведают, зелья варят». – «Пошто же сие деют?» – говорю, а она мне: «Вещие бабы сии: могут отраву смертную дать, сгубить незаметно, могут и ото всякого яда исцелить».

Иван Васильевич нахмурил брови и с сомнением сказал:

– На что ей вещие бабы, когда с ней лекарь есть?

– Тот, сказывает Цанка-то, в ядах ничего не разумеет. У них там, у фрязинов и греков, все знатные князи, духовные и мирские, при собе таких вещих людей доржат. Собя берегут и других травят, когда надобно.

Вспомнилось великому князю, как повар в Новгороде Димитрия Шемяку отравленной курицей накормил.

– Ишь чему святые папы дщерь свою духовную научили, – сказал он глухо. – Ты, Данилушка, молчи, но глаз не спущай. Любят люди зло наипаче всего…

– Яз, государь, Цанку-то помалу уж приручил. Она ныне…

Отворилась дверь, и в покой вошел дьяк Курицын, весьма расстроенный. Великий князь забеспокоился и резко спросил:

– Зло какое?

– Легатов вестник повестовал мне о воровстве пред тобой Ивана Фрязина. Обманом он объявил тобе, что Тревизан ему племянником доводится. Тревизан же не фрязин, а грек из Мореи и вовсе денежнику не родня.

– Да пошто же приехал к нам сей Тревизан? – нетерпеливо перебил Курицына Иван Васильевич.

– Государь, – ответил дьяк, – легат-то повестует, что ведомо ему, пошто у нас Тревизан. Послан он к тобе, государь, от Венецейской синьории и от дуки венецейского Николы Троно с челобитьем и подарками, дабы ты пожаловал Тревизана и к Ахмату, царю Большой Орды, со своим же послом отпустил. А везет Тревизан челобитье к Ахмату ото всех фряжских земель со многими дарами, дабы Ахмат им в помочь воссел на коня и шел бы великою ратью на султана турецкого.

Великий князь вскочил с места. Лицо его исказилось от гнева, стало страшным. Он быстро заходил вдоль покоя. Потом подошел к любимому месту у окна и стал смотреть в него, словно окаменел весь. Так же неподвижно позади государя стояли на своих местах и дьяк и дворецкий.

Но вот, не оборачиваясь, видимо, сдерживая гнев, великий князь резко и беспощадно произнес:

– Федор Василич, наряди немедля обыск. Вызнай сам у легата все. Ежели правда сие, поимай Ивана Фрязина и Тревизана. В железо обоих оковать, а после розыску – казнить! Какой же казнью – о сем после. Иди. Все сие за два часа изделать.

Весть о гневе государевом всполошила всех чужеземцев в Москве. Бонумбре, узнав из разговора с дьяком Курицыным, что Тревизану грозит смерть, просил допустить его со всей свитой своей к великому князю челом бить за Тревизана. Курицын обещал, но пока, уверившись в правде донесения, велел заковать в цепи Ивана Фрязина и Тревизана, вести их обоих по улицам с великим бесчестием в оковах и пешими. Потом же посадить порознь в земляную тюрьму как воров и разбойников.

Доклад дьяка великий князь выслушал спокойно, холодно, сказав в ответ:

– Ивана Фрязина возьми за приставы, пошли его на Коломну в тесное заключение. Хоромы его отобрать, а жену и детей за приставами держать. Тревизана же на Москве казнить нещадно, дабы обманывать нас чужеземцам неповадно было.

Видя великого князя более спокойным, дьяк Федор Васильевич осмелился сказать и свое слово.

– Государь, – молвил он осторожно, – может, лучше будет посла днесь же от нас снарядить к венецейскому дуке Троно. Тревизан же пока в заключении будет. Понадобится нам Венеция-то. Мастеров там всяких много.

В покои к великому князю вошел дворецкий и сказал:

– Прости, государь, повелела мне великая княгиня Софья Фоминична молить тя, дабы принял ты челобитье от легата папского о Тревизане…

Иван Васильевич усмехнулся и сказал Курицыну:

– Вовремя ты, Федор Василич, о венецейских мастерах вспомнил. Ну, Данила Костянтиныч, где легатус-то сей? Зови его.

– У княгини твоей. Сей часец приведу, государь.

– Токмо в переднюю мою, – сказал великий князь, – да пришли Саввушку с кафтаном нарядным. Избери сам, который побогаче.

Когда Иван Васильевич вместе с дьяком Курицыным вышел в переднюю, то ожидавший там архиепископ Бонумбре и сопровождающие его духовные и светские люди почтительно двинулись навстречу великому князю.

– Будьте здравы, ваше величество, – перевел слова архиепископа дьяк Курицын, – яз и все, кто со мной, челом бьем: пожалуйте посла венецейского и смилуйтесь над ним, сами же обошлитесь об этом с дукой венецейским и синьорией.

– Будьте и вы здравы, ваше высокопреосвященство, – ответил великий князь и, не желая брать благословения от иноверца, но в то же время чтя его высокий духовный чин, подал ему руку как равному себе светскому человеку.

Усадив папского легата против себя и повелев подать лучших медов, великий князь сказал ему:

– Из уважения к его святейшеству папе, – как перевел дьяк Курицын легату слова государя, – я принимаю ваше ходатайство о Тревизане и сделаю так, как вы просите.

Потом великий князь собственноручно наполнил кубок архиепископа. Остальным подал кубки дворецкий.

Встав, с кубком в руках, государь произнес:

– За здравие его святейшества папы.

Легат, испросив разрешение испить здравицу за государя, провозгласил:

– Да здравствует многие лета могучий государь всея Руси, оплот борьбы христиан с мусульманством!..

На этом прием у великого князя закончился.

Января двадцать шестого состоялся в передней великого князя прощальный прием отъезжающих в Рим папского посла архиепископа Бонумбре и посла от братьев государыни Димитрия Раля-Палеолога.

При прощании присутствовали все семейство и вся высокая родня государя Ивана Васильевича. После одиннадцати недель пирований и чествований римских послов великий князь рад был отдохнуть от непривычного для него провождения времени.

После речей обеих сторон послам были переданы для папы и для братьев царевны такие богатые дары золотыми и серебряными изделиями, драгоценными мехами, самоцветами, шелками, парчой и сукнами, которые должны были не только Рим, но и все прочие государства привести в изумление. Подарки были от великого князя Ивана Васильевича, от сына и соправителя, великого князя Ивана Ивановича и от супруги, великой княгини Софьи Фоминичны.

Все это великий князь исполнял как скучную, но неизбежную повинность, связанную с его положением и со свадебными обычаями. Когда же наконец оба посла со своими спутниками отъехали с княжого двора, он с великим удовольствием прошел в свою опочивальню и прилег на постель. Ему не хотелось спать, а только отдохнуть от посторонних людей и побыть одному у себя со своими мыслями и чувствами.

Но Данилу Константиновича, когда тот хотел выйти из опочивальни, он удержал и сказал:

– Погоди, Данилушка. Сядь возле, побаим малость.

Так как государь ни о чем не спрашивал, позволил себе спросить дворецкий, чувствуя, что они оба в таких беседах просто друзья детства и близкие люди:

– Иване, как же ты со своей княгиней живешь?

Иван Васильевич насмешливо улыбнулся и ответил:

– Как полунемые либо полуглухие. Ни сказать полностью, ни разобрать всего, что другой говорит, не можем. Она по-русски разумеет немного более, чем яз по-фряжски. Для опочивальни сего довольно, а вот для души и для дум о государствовании слов-то у нас никаких нет.

– Ништо, – успокоительно заметил Данила Константинович, – царевна-то научится. У тобе ж дум всяких и дел много и тревог. Ей же легче – знай токмо учись, да и русская речь круг нее, как ручей, непрерывно льется.

В дверь постучал и вошел дьяк Курицын.

– Прости, государь, – заговорил он, – яз по приказу твоему. Антонио Фрязин, которого мы отсылали в Венецию к дуке Николо Троно и к Венецейской синьории, сиречь к господе их, токмо что возвратился и привез два письма от синьории. Они мечены четвертым декабря сего лета. Одно к тобе, а другое к Тревизану.