Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Андрей Валентинов

Фиалку готовили долго и тщательно, о чем и свидетельствовали документы в папке желтого картона с белой наклейкой. Сейчас, весной 1923-го, когда умирающий Вождь был фактически обожествлен, эти бумаги стали бы смертным приговором Феликсу Дзержинскому. Блюмкин рассчитал все точно.

Старший оперуполномоченный Леонид Пантёлкин не сочувствовал никому из Скорпионов. Все одинаково хороши, всем чужая шейка – копейка. Но пока бумаги Лафара оставались под спудом, в надежном месте, он, бывший налетчик Фартовый, даже в камере смертников мог рассчитывать на то, что умрет только завтра. Невеликая радость, но у других и такой не осталось.

«Кукушка лесовая нам годы говорит, а пуля роковая нам годы коротит…»

3

…Под утро он снова бежал по гремящей железной крыше, под ухом жужжали пули, а глаза светило беспощадно яркое Последнее Солнце. Воздух стал вязким и горьким, каждый его глоток отзывался резкой болью, а край, за которым кончался мир, был уже совсем рядом. Раскаленные от летней жары ржавые металлические листы обрывались неровным клубящимся туманом. Тогу богу – ни дна, ни покрышки. Жизнь завершалась, подходя к своему давно понятному финалу. Лесовая кукушка постаралась от души, подарив лишние годы. Старший уполномоченный Леонид Пантёлкин не погиб в полузабытом уже 1918-м, выполняя первое задание Дзержинского, уцелел на фронте, расплатился чужой головой за страшную судьбу налетчика Фартового, отошел невредимым от затянутой фанерой расстрельной стенки. Он дожил до своего Завтра, но только для того, чтобы вновь ощутить под подметками неверное железо и увидеть впереди Смерть-Ничто. Пусть даже пуля роковая прожужжит мимо, все равно не уйти. Безвидная бездна пересекает путь, свернуть некуда, и он может только бежать, бежать, бежать…

* * *

– На-а прогулку-у!

Коридорный-«два сбоку» из очередной смены попался особенно голосистый. Рявкнул так, что ушам больно стало. И голос, и молодая румяная морда были незнакомые, и Леонид в очередной раз удивился. Странные все же порядки на этой киче! Чуть ни каждый день охрану тасуют, и лица все время новые. Шмон в камере не проводят, «бульдог» в карман суют, прогулки прямо на крыше затеяли.

– Шевелись, шевелись!..

Куртка на плечи, кепка набок. Готов! Новый сосед оказался не столь проворен, только и сподобился пригретое место от нар оторвать. С кряхтеньем встал, принялся зачем-то поправлять галстук…

– Пошел!

Полночи Леонид не спал, за психом приглядывал. Вдруг опять наброситься, галстуком-удавкой душить станет? Пронесло – затих ненормальный, только стонал, не переставая. Так под стоны Пантёлкин и задремал. Потому, видать, и снилась всякая дрянь: крышка, гремящая железо, серый туман впереди. Тогу богу… Блюмочка рассказывал, что в школе, в своей одесской Талмуд-торе, никак понять не мог, что значит «пусто-пустынно»? Так в жизни не бывает, даже в порожнем молочном бидоне хоть малый остаток, но имеется. И тогда наставник Менделе-Мойхер-Сфорим посоветовал вглядеться в глаза безумца. Таковых на Молдаванке хватало с избытком. Возле самой школы по улице шатался голый Йоська Шлемазл, за углом из окна выглядывала вечно хихикающая Рива Холомойед, но маленький Яша так и не решился последовать совету мудрого учителя.

– Быстрей, быстрей! Шевели ногами!..

Лестница, привычные ступени… Леонид вдруг понял, что за последние дни совершенно разучился беспокоиться. Близкая, уже привычная смерть заставила принимать происходящее, как единственно возможную данность. У солдата в бою две задачи: приказ выполнить и самому уцелеть. Все приказы старший уполномоченный исполнил до точки, второе же от него никак не зависело. Так чего волноваться?

Ступени, ступени, ступени, снова площадка. Сзади постанывал псих, то и дело понукаемый конвоиром, и Леонид нетерпеливо ждал, когда, наконец, сможет увидеть небо – настоящее, не то, что в его страшном сне. Очень хотелось, чтобы сегодня не было туч. В конце марта такое случается редко, на Пантёлкин все же надеялся. Загадал даже: солнце увидит – все в порядке будет. В каком именно, не важно.

Будет!

* * *

– Леонид Семенович! Обычно говорят: сколько лет!..

Вот и небо, вот и солнце. И Александр Александрович Артоболевский – живой и неунывающий, хоть и побитый крепко. Губы в запекшейся крови пытаются улыбаться.

– Правильно говорят! – выдохнул Леонид. – Здесь день, считай, за год идет. Ну, со свиданьицем!..

Охрана, двое серошинельных с зелеными петлицами, мешать, как и прежде, не стала, отошла в уголок под железный навес. Пантёлкин поглядел вверх, в чистое весеннее небо, руки в стороны раскинул, хотел заорать во все горло… Сдержался. И так на душе оркестр играет.

– А мне про вас, Леонид Семенович, страхи всякие рассказывали. Мол, упрямились вы и за то вновь в подвал угодили. Тот самый, черный который, со мной беседы вел. Правда, на этот раз сей гражданин не рукоприкладствовал и даже не настаивал сильно.

Старший оперуполномоченный хотел пояснить, что к чему, но его опередили.

– Але… Александр Александрович! Батенька!.. Они, они!..

Псих был уже здесь, подбежал, протянул худые руки, пальцы грязные растопырил. То ли обнять захотел, то ли за горло ухватить.

– Они меня обманули, обманули! Не верьте им, Александр Александрович!..

Леонид вовремя выставил руку, поймал психа на кулак, толкнул несильно. Тот намек понял, попятился, взглянул испуганно.

– Александр Александрович! Осторожно! Это бандит, душегуб! Меня к бандиту подсадили…

– Эй, не орать! – лениво откликнулся один из серошинельных конвоиров. Ненормальный вздрогнул и поспешил отойти подальше.

– Довели беднягу, – археолог покачал головой. – Хоть и жалеть его как-то не с руки. Знаете, кто это? Мокиевский – тот самый, которого Иванович нахваливал.

Леонид чуть не присвистнул. Нострадамус! Друг-приятель самого товарища Бокия!..

– Кажется, они со своим учеником слегка не поладили.

Псих услышал. Шагнул вперед, дернул себя за галстук-удавку.

– Да! Я им все сказал об Агартхе! Все!.. И про закопченные ворота в монастыре тоже. Пусть! В Недоступном царстве побывали уже тысячи, но не все смогли вернуться. Вы же сам стояли у входа, вы все видели…

Археолог досадливо поморщился, кивнул в сторону.

– Давайте отойдем, Леонид Семенович. Сей господин бывает очень шумным.

– …Я их заставил поклясться, да! Глеб повторил слова священного обещания Цзюпаня, если он солжет, если не отпустит нас…

Не договорил, зашелся к кашле. Артоболевский невесело вздохнул:

– Страшно, когда человек верит в собственную выдумку. Наверняка и вам успел наплести с три короба.

Леонид смотрел в небо и улыбался. Менее всего хотелось думать о какой-то дурацкой Агартхе. Как он загадал, так и сбылось. Солнце! Значит, все будет в порядке?

– Наплел, Александр Александрович, не без этого. Пламя у него вспыхивает, огонь вприпрыжку бежит по стенам, сплетается в узоры какого там алфавита…

– …«Ватаннан». Это Елена Блаватская, шкодная старушка, выдумала – взяла первое попавшееся восточное слово. Между прочим, оно означает «родина», но в каком-то там падеже. Песня на Кавказе есть: «Ватаннан туштын тиар тиарай, биз сани ағаннан хабар билманых…». «Ходишь ты, несчастный, забыв и родину, и свой язык…» Ерунда все это! Видел я закопченные ворота. Реликвия, очень древняя, настоятель рассказывал, что их привезли из знаменитого тибетского Шекар-Гомпа. Теперь по милости этого истерика в монастыре все разгромят, разграбят, разберут на сувениры. Хорошо хоть до Шамбалы мало кто доберется. Там археолог нужен, а не свихнувшийся мистик. Я вам уже рассказывал – памятник сохранности уникальной, один из центров распространения калачакры на Тибере. Но идти надо через горы, очень далеко и не слишком безопасно. А еще есть Пачанг с его потрясающей библиотекой. Кстати, местные очень удивляются, откуда у нас, европейцев, столь дикие представления о Востоке. Подземные царства, владыки, блюстители…

Леонид слушал, не спорил, вдыхал звенящий весенний воздух. Какая, собственно, разница, сидит где-то под землей унылый и мрачный Блюститель, свихнувшийся от разговоров с неупокоенными мертвяками? Тайн вполне хватало и в этом мире. То, что лежало в папках Жоры Лафара, куда страшнее всякого подземного царства, а странный чемоданчик с Кирочной – намного интереснее. А еще лучше – чтобы ни тайн, ни ужасов. Много ли живому человеку требуется? Воздухом свежим подышать, на солнце взглянуть…

– Знак! Знак!.. Знамение! Меня слышат, слышат!..

На этот раз вопль психа Мокиевского звучал победной трубой. Длинная худая рука указывала прямо в небо, в солнечный зенит.