Гвардеец - Дмитрий Николаевич Дашко

— Вы первая, — усмехнулся я, — кто говорит мне о свиданиях. Поверьте, моя жизнь гораздо скучнее, чем кажется.

Угу, я старый солдат и не знаю слов любви. Еще не хватало отбить подругу у Карла, он мне этого до конца дней не простит.

Тоскливый взгляд Марии долго сверлил мне спину. Эх, за милых дам, за милых дам… Может, и впрямь обзавестись боевой подругой, организм-то молодой, своего требует. Хотя, много ль таких найдется, что мой характер сдюжат? Да и служба нынче непростая пошла: свободного времени с каждым днем все меньше и меньше становится. Женщина любит тепло и ласку, как автомат чистку и смазку. Такая вот армейская пословица наоборот.

Я отправился к зданию Тайной канцелярии с чувством неизгладимой симпатии к Джону Куку, говорливому, но обаятельному врачу. Если он действительно настоящий профессионал, нет никакого резона удалять его из Петербурга. Пожалуй, стоит на днях навестить подполковника и замолвить словечко.

Глава 28

— Долго ж тебя носило, — Ушаков не стал скрывать неудовольствия. — Другой с первыми петухами б ко мне прибежал, а ты никак в полдень пожаловал. Пушка только-только жахнула. Я уж солдат за тобой отправлять хотел.

— Простите за опоздание: к лекарю заходил, — сознался я. — После того, как с вашими катами вплотную наобщаешься, полжалованья на лекарства извести можно.

Генерал засмеялся.

— Хватит ужо жалиться, фон Гофен. Глянь на себя в зеркало — здоровый как буйвол, тебе не по дохтурам ходить надо, а девок окучивать. Иль ты и там тоже поспел?

— Полноте смущать меня, Андрей Иванович. Я в делах амурных секретность люблю.

— Надеюсь, не только в амурных. Задал ты мне вчера задачу с Пандульфи энтим. Долго голову ломал, полночи не спал, на кровати ворочался, а к утру смекнул, как мы с тобой все обстряпаем. Пока ты у лекаришки своего пропадал я уж и распоряжения отдать успел, и человека нужного нашел, а чтобы он, голубчик, к беседе долгой и серьезной подготовился, велел его, сокола, в холодной подержать. Догадываешься, о ком речь веду?

— Никак нет, Андрей Иванович. Ни на грош понятия не имею.

Ушаков расплылся в улыбке:

— И я тоже думаю, куда тебе догадаться. Хоть и умный немец ты, фон Гофен, но к полету мысли российской не привычен. Я такую персону для Пандульфи припас — уж он все пальчики как котяра сметану оближет. Знатная может авантюра выйти. Порадуешься за меня, старика, что в скудоумость не впал еще, несмотря на преклонность лет.

— Андрей Иванович, что вы право слово загадками со мной разговариваете! Да и вам грех на возраст жаловаться. Считайте, полжизни всего прожили, впереди еще столько же.

— Ох, и льстец ты, барон. Знаешь, как ключик к старости моей подобрать. Ну, так и я тебя уважу, потерпи токмо чуток. Сейчас приведут человечка, натешишь свое любопытство. Да и я весь в гаданьях — получится ль у меня, иль не получится. Хучь монетку кидай.

— Нельзя вам в трудах ваших методой сей пользоваться, ненадежная слишком, — усмехнулся я.

— И то правда.

Ушаков снял парик, помахал им будто веером:

— Жарко мне. Ну да пар костей не ломит. Любишь в баньке париться?

— Конечно.

— Вот и я сызмальства большой любитель. Раскалю камни докрасна, водичкой колодезной наподдам, хорошо… Душа в небеса улетает, музыку ангельскую слушать. Арфы там али скрипки какие. А потом в прорубь горячим нырнуть. Ух! — генерал задвигал сжатыми в локтях руками. — Ты на чины мои высокие сейчас не смотри, я ведь начинал когда-то с самой ни наесть сошки мелкой. Все прошел: и бедность, и скудость. И повоевать при Петре Ляксеиче довелось. С простого солдатика карьер свой зачинал. Теперь вишь, как возвысили меня. А я каким был, таким и остался. Простой как лыко. И ты гляди на меня и на ус мотай, покуда из ума я не выжил. Пригодится наука в будущем.

В дверь постучали.

— Заходите, — крикнул Ушаков.

В проем протиснулся капрал со смуглым обветренным лицом:

— Приказывали арестанта к сему часу доставить.

— Вот и славно, — заурчал великий инквизитор. — Заводите сюда, сокола ясного.

Караульные втолкнули связанного человека в офицерском мундире. Он поднял мутные глаза, и я с удивлением узнал своего ротного.

— Капитан-поручик Басмецов!

— Позор на мою голову это, а не капитан-поручик, — зло произнес Ушаков. — Я ведь с его батюшкой почитай не один пуд соли съел. Мы ж как побратимы были, а этот… — генерал произнес обидное слово, — крестником мне доводится. Андрюхой в мою честь назвали! Я ж его поганца на этих коленках держал, по грибы с ним ходил, на охоту ездил. Басмецов-покойник на сынишку нарадоваться не мог — умный, грил, растет, старательный, уважение и почет проявляет, к наукам тянется. Все просил пристроить сынка за ради дружбы нашей. Я, дуралей, слушал его, ухи как лопухи развесив. И что из того вышло? Из полка Семеновского в гвардию новую с повышением отправлял, думал, от сердца отрываю. А он как бурьян в огороде вырос, хоть с корнем дери. Все труды впустую пропали. Что делать-то мне с тобой, Андрей Пантелеевич?

— Делайте что хотите, — угрюмо произнес офицер. — В вашей я власти. Готов понести любое наказание.

— Вот ты как глаголешь! Верно, что хочу, то и ворочу. Долго шкуру твою да качан пустой спасал, перед матушкой-царицей покрывал, пятнами от стыда покрываясь как леопарда какая. Видел надысь эту животину при дворе императрицы, — Ушаков, не сдержав эмоций, сплюнул.

Басмецов еще ниже склонил голову.

— А почему стеной за тебя стоял? — спросил великий инквизитор и сам ответил:

— Все потому, что Пантелей Басмецов от пули швецкой меня заслонивший, в глазах до сих пор стоит. Я ему кажинную неделю за упокой свечи ставлю, да молебен делаю. Но не знал, не ведал я, что придется мне сына крестного в колодки заковывать. Знаешь, чего императрица наша, Анна свет-Иоанновна на днях мне сказала?

— Откуда знать мне, Андрей Иванович? — опустил глаза капитан-поручик. — Пьян я был как сапожник. Вроде как зачал намедни австерии одну за другой обходить, так и не мог остановиться. У вас, дядюшка, в гостях токмо и очухался, когда в холодную приволокли да на пол земляной бросили.

— Велела она тебя в солдаты разжаловать, да в армию, что на войне турецкой сражается, направить.

— Может это и к лучшему, — вздохнул Басмецов. — Что может быть сиятельней, чем сложить голову не во славу Бахуса, а отечества ради!

— Приятно слышать мне речи такие, — успокоено произнес Ушаков. — Вижу, не всю