Рой - Сергей Алексеев

— Характер у Тимки, — вздохнул Иона. — Схлестнулся, поди, с браконьерами, и…

— Да не должно… Ты не гляди, что он — парень-ухарь. Вообще-то он осторожный, все взвесит, все осмотрит… Тем более с женой ехал… — Дядя Саша расстегнул китель и выпустил на волю брюшко. — Это как же растравить надо, чтоб он в драку кинулся? Чтоб осторожность потерял?.. Нет, он ученый уже, стреляный воробей.

— Темнеет, поеду, — Иона оглянулся на окна Катерины.

— Ты что, с отцом поскандалил? — неожиданно спросил дядя Саша. — Отец на тебя сильно сердитый, прямо слышать не хочет.

Иона наклонился к нему, помолчал, пожевал губу.

— А хочешь знать, почему? Я, дядя Саша, человек прямой и скажу откровенно, — он сделал паузу. — Батя-то мой на Катерину посматривает! Только между нами… Я чувствую.

— Брось ты! — замахал руками дядя Саша Глазырин. — Он же старше на двадцать лет! Тоже, нашел…

— Вот тебе и брось. У меня нюх на это дело. Я по глазам человека вижу, чем он дышит. — Иона оседлал велосипед. — Сам иногда удивляюсь… В том и дело, что старше. Из ума выживать начал. Он как-то сказал мне на пасеке, мол, гляди, за Катерину башку оторву. Я все и понял. Глаза человека выдают. У меня вообще подозрение: не больной ли он? Знаешь, дядь Саш, я таких нездоровых людей видел…

— Перестань, — засмеялся Глазырин. — Ему лет сто износу не будет.

— Поживем — увидим, — дипломатично сказал Иона.

… Утро на пасеке было дремотным и тихим. Как в разгар бабьего лета, откуда-то взялась паутина в прозрачном воздухе: то ли с прошлого года осталась, то ли невидимые в гарях паучки, проснувшись от зимней спячки, перепутали все на свете и натянули новую, не в срок, не в сезон…

Тихое было утро. Лишь где-то далеко в шелкопрядниках со свадебным азартом перестукивались дятлы, подзывая к себе целомудренных самок и отпугивая соперников.

Иона проснулся с ощущением беспокойства. Артюша, разложив чертежи, ползал на полу и что-то рисовал красным карандашом; солнечные пятна лежали на стенах, золотился мох в пазах между бревнами и лишь широкий печной зев глядел черно и нездорово. Иона вспомнил о Тимофее, затем о Катерине, об отношениях с отцом, наконец о своей работе на складе чермета, но не успокоился.

— Ты пасеку смотрел? — спросил он Артющу. — Все в порядке?

— Так точно! — по-военному бодро доложил Артюша. — Я как оборотня стрелил, так он нигде больше не показывается.

Когда Иона встал, позавтракал и прошелся по леваде, утреннее беспокойство ушло, растворилось в других мыслях, в других чувствах и заботах. Точно так же растворялось ощущение запахов и света, особенно острое утром. Он взял грабли и начал доделывать вчерашнюю работу, однако его опять от нее оторвали. На сей раз к пасеке подкатила «Волга», точно такая, как у отца, и Иона насторожился.

— Ага, ты здесь, Василич! — обрадованно воскликнул Сергей Петрович Вежин. — Прекрасно! У меня к тебе дело!

За ним выступал незнакомый, чем-то озабоченный парень.

— Что такое? — Иона пожал руки обоим. — С утра пораньше…

— Знакомься вот, — бывший учитель кивнул на попутчика. — Виктор Васильевич Ревякин. Понимаешь, в чем дело: вчера явился к нему деятель из области и полторы сотни колодок описал…

— Закон есть закон. Если решено, то не нами, в верхах…

— Но ведь вам-то он полсотни записал! — напомнил Вежин. — А у Василия Тимофеевича сто колодок, и все на него в сельсовете записаны.

— Каких сто? — Иона сплюнул. — Шестьдесят осталось, сходи посчитай…

— Иона, ты пойми, это соседское дело, — заговорил бывший учитель. — Я знаю, что ты в Стремянке остаешься, вам вместе жить. Надо помогать друг другу. Ладно, ты Виктора не знаешь, но меня-то? Ты мне помоги, я тебя прошу.

Иона сел на бревна, отвернулся, разглядывая новенькую машину. Приехавшие ждали.

— Эх, ради вас только! — решился Иона. — Как своему учителю… Вам отказать не могу.

— Спасибо! — сдержанно произнес Ревякин и пожал руку. — Сергея-то нет здесь? Он хотел ночевать у меня, да что-то уехал.

— Ученые! — засмеялся Иона. — У них у всех немного сдвиг.

— Слушай, а что с пасекой-то? — спохватился Вежин. — Что так плохо перезимовала?

— Что… Присмотра не было! Батя-то мой — сами знаете: на дурачка пасеку бросит, а сам… — Иона возмущенно мотнул головой. — Я же в ней мало смыслю! Говорят, опоносились…

— Пойдем глянем, — предложил бывший учитель. — Василий Тимофеич в Стремянке?

— И не показывается даже, — отмахнулся Иона и повел приезжих на пасеку. — Там Тимофей куда-то пропал еще…

— Стоп, так дело не пойдет! — остановил Вежин. — Сразу привыкай к порядку. На пасеку заходить только в белом халате.

Иона принес три халата, помог завязать гостям тесемки. Бывший учитель попросил показать ульи, где пчелы пропали совсем. Иона повел их в склад и по пути получил еще одно указание — смести и сжечь весь подмор, а не бросать его в яму. Иначе будут распространяться болезни. В складе он показал несколько ульев, сложенных вчера, с треском отодрал с одного положок. Пчеловоды склонились над ним, начали вытаскивать и рассматривать рамки; Иона тоже сунулся к улью, но лишь наблюдателем. Вежин сгреб что-то со дна улья, поднес к глазам, и Иона увидел, как затряслись его руки, а лицо пошло пятнами. Ревякин тоже нагреб какой-то трухи в ладонь.

— Что? — тихо и недоуменно спросил Иона.

— Якобсони, — одними губами вымолвил Вежин и бросился в леваду. Он скинул крышку с улья, не опасаясь, сорвал и откинул положок, а Ревякин тем временем ловил живых пчел.

— Что? — опять спросил Иона. — Вы что, мужики?

Его не слушали и не замечали. Вежин, как медведь, разорив один улей, кинулся ко второму, потом к третьему. Иона едва успевал за ним поправлять положки и надевать крышки. Приезжие лишь перекинулись взглядами и как по команде устремились к своей машине.

— Мужики! — закричал Иона, догоняя. — Вы что, в самом деле? Шарахаетесь, как медведи!

— Что?! — сдирая халат, спросил Вежин. — А ничего! Варроатоз на вашей пасеке! Клещ! Хозяева, в душу…

Он прыгнул в машину, где уже сидел Ревякин, однако тут же выскочил назад, охлопал себя, вытряс пиджак, а носки снял и забросил в траву. То же самое проделал и его попутчик. «Волга» умчалась, а Иона все стоял и думал. Это каркающее слово — варроатоз — абсолютно ничего ему не говорило…

20

Новое возрождение Стремянки началось в середине пятидесятых, когда наконец-таки бросили мучить худую землю и открыли леспромхоз.

За войну бабы с ребятишками вырезали лучковыми пилами лишь сосновые боры по материковым увалам, смахнули березовые рощи да слегка прихватили каемки тайги. Настоящее же сокровище лежало глубже, в самых недрах черной тайги. Спелые прогонистые пихтачи, густые, как ядреный лен, звенящие под топором ельники и лопавшиеся от зрелости кедры покрывали площадь в сотни тысяч гектаров. Рубить не перерубить, валить не перевалить!

В первый же год пригнали столько техники и такой, что стремянские-то и в глаза не видывали. Разумеется, кроме фронтовиков. Артиллерийские тягачи, легкие танки без башен, снятые с вооружения «катюши» (направляющие для ракет срезали уже на месте), трелевочные трактора, лебедки и даже паровозики-кукушки, поскольку начали строить узкоколейки для вывоза хлыстового леса. Наконец поставили локомотивную станцию, и Стремянка впервые увидела электричество. Буквально за два года бывшие вятские переселенцы поднялись так высоко и заговорили так громко, что услышали их во всей области. Оголодавшие по полезной работе мужики навалились на тайгу, как некогда наваливались на нее, чтобы отнять плодородную землю. В каждой избе жило по стахановцу, а то и по два-три; ордена и медали словно дождем сыпались. План удваивали ежегодно, а его все-таки перевыполняли, но лес брали не весь подряд, только его сердцевину — кедр. Тогда же и построили стремянский сплавной рейд, от которого сейчас осталась запань с рабочими-сезонниками. Устье реки перетянули бонами, однако в первый же год запань сорвало и весь заготовленный за зиму лес ушел, расплылся по судоходной реке. На следующий год поставили новую, прочную запань на тросах в руку толщиной, но порвалось в другом месте. Нижний склад валил лес на лед. Штабеля из кубатуристого кедрача проломили его, вмерзли, запрудив реку. Хлынувшая через эту плотину вода намерзла высокими торосами, и, когда началось половодье, ниже Стремянки встал мощнейший затор. Половодьем затопило высокую пойму, а потом и село. Ледово-деревянную плотину пробовали рвать аммоналом и, наконец, вызвали военные бомбардировщики. Чуть ли не сутки стремянские жители, которые теперь сидели на крышах вместе со скотом и ездили по селу на обласках, слушали, как сотрясается земля, и смотрели, как пикируют на затор самолеты и как после них далеко по округе разлетается истерзанная взрывами кедровая древесина и свистящий в воздухе лед. Пока пробивали затор, весь лес, заготовленный Яранским участком, расплылся по лугам и брошенным затопленным полям, а когда пробили и вода резко упала — остался лежать по кустам, озерам, болотинам и просто тут и там по земле. Тот, что был ближе к реке, сплавщики зачистили; остальной так и остался гнить, забитый в гиблые, непролазные места. Кое-где возникли целые улицы и площади, замощенные кедровым лесом полутораметровой толщины. Только вот никто не ходил по этим улицам и площадям. Разве что забредшие сюда лоси ломали ноги. Со временем между бревнами начала пробиваться тонкая, худосочная трава и вездесущий тальник.