Боем живет истребитель - Николай Скоморохов

– Почему не докладываете, что у вас такая тяжелая обстановка?

– Я вам докладывал, товарищ командующий…

– Что вокруг стреляют и у вас нет покрышек?

Онуфриенко переминался с ноги на ногу, не знал, что сказать.

– Так вот, слушайте, – строго сказал командарм, – самолеты разобрать – опыт у вас есть, – вывезти их на полевой аэродром, там собрать и перелететь в Текель. Вышедшие из строя и требующие основательного ремонта машины сжечь.

В. А. Судец улетел, оставив нас в глубоком раздумье.

До наступления темноты – тридцать минут. Для выполнения приказа времени почти нет.

Онуфриенко собрал командиров эскадрилий и инженеров.

– Что будем делать?

– Товарищ командир, – взял слово Олег Смирнов, – зачем разбирать машины? Летали же до сих пор? Так же можем перелететь и на новое место.

Онуфриенко явно по душе пришлось такое предложение.

– Как, комиссар? – обратился он к замполиту. – Поддержим Смирнова?

– Можно поддержать. Выполнение любого приказа обеспечивает прежде всего полезная инициатива со стороны исполнителей, – ответил подполковник Резников.

– Коль так, – закончил Онуфриенко, – будем взлетать. Только пойдем для начала не в Текель – в темноте его вряд ли найдем, а на наш прежний аэродром. По машинам!

Первая группа во главе с Онуфриенко сумела стартовать засветло, на прощание в последний раз с яростью проштурмовала вражеские позиции и взяла курс на Кишкунлацхазу…

Мне с несколькими летчиками довелось подняться в воздух последними, когда уже совсем стемнело.

Как будем садиться – загадка. Километров за десять до прежнего аэродрома видим фейерверк. Догадались: Онуфриенко приказал ракетами обозначить посадочную полосу, две трети которой было бетонировано, а остальной участок – щебеночный. Гитлеровцы готовили аэродром для реактивных самолетов, да не успели довести дело до конца.

Приземлились с трудом, но благополучно. Стали считать самолеты – одного не хватает. Встревожились: кто же не прилетел? В темноте трудно установить. На всякий случай еще выпустили ракеты и, убедившись, что ждать уже бесполезно, решили собраться вместе, выяснить, кого все-таки нет.

Только сошлись – слышим, шагает кто-то по бетонке. Подходит поближе – узнаем Алексея Артемова.

– Ты что, пешком притопал из Чаквара? – спрашивает его обрадованный Онуфриенко.

– Нет. Прилетел, «лавочкин» застрял в щебенке…

Итак, мы снова в Кишкунлацхазе. Я тотчас же вспомнил о знакомом кузнеце, подумал, что надо его обязательно навестить.

Здесь мы уже в ста километрах от фронта. Тишина, спокойствие. Доложили командарму о перебазировании. Он сначала удивился, но тут же обрадовался и всему личному составу полка объявил благодарность.

С рассветом мы с помощью нескольких техников и механиков, перелетевших с нами, приступили к обслуживанию самолетов. Во второй половине дня я четверкой отправился в первый вылет. После выполнения задания прошлись над островом Чепель. На нем находится известный Чепельский завод. Снизились, осмотрели аэродром – ни одного самолета, но уже расположился какой-то батальон, ждет, видимо, полк. Я отправил ведомых домой, а сам решил произвести посадку, чтобы убедиться в пригодности летного поля для боевой работы.

Через тридцать минут вернулся к своим и застал там Онуфриенко, распекающего моих ведомых.

– Как вы могли оставить Скомороха одного? Если с ним что-либо случится – не сносить вам всем головы, – гремел он.

– Товарищ командир, – войдя в комнату, сказал я,– ничего не случилось, ребята выполняли мой приказ. А аэродром Текель – отличный, можно туда перелететь хоть сейчас.

Онуфриенко на секунду растерялся, не зная, как поступить. Потом махнул рукой:

– Ладно, на этот раз всех прощаю. Но повторится подобное – пеняйте на себя.

Меня не покидало желание навестить кузнеца Шандора. Странное дело – перестали доноситься удары молота и перезвон наковальни. Уж не стряслось ли что со стариком? Улучив свободную минутку, я поспешил в кузницу. И ужаснулся тому, что увидел: от взрыва бомбы кузница обвалилась. Нельзя было ни зайти, ни заглянуть. Где же Шандор? Пошел к ближайшему дому, увидел во дворе женщину, которая, по-видимому, наблюдала за мной.

– Немецкая бомба убила Шандора, нет у нас больше кузнеца, – сказала она.

– А Ласло?

– Живой, живой Ласло…

– Передайте ему привет, – ответил я и, опустив голову, пошел на аэродром. До слез, жалко было трудягу – мадьяра. Он погиб на своем рабочем посту. Столько пережить, перенести, дождаться наконец светлых дней и умереть от случайной бомбы!

Было в этом что-то сверхжестокое, несправедливое.

…Остров Чепель – между старым и новым руслом Дуная, под самым Будапештом. Его аэродром – благоустроенный, с добротной бетонированной полосой. На нем базировались немецкие авиационные части.

Мы снова очутились в непосредственной близости к району боевых действий как раз в момент третьего контрудара противника западнее Будапешта.

Количество вылетов нарастало с каждым днем. Дело в том, что немцы попытались проложить воздушный мост к окруженной группировке, чтобы перебрасывать в Будапешт оружие, боеприпасы и продовольствие. «Мост» этот прикрывался большим количеством «мессеров» и «фоккеров». Над столицей Венгрии постоянно завязывались ожесточенные воздушные схватки. Горьков, Калашонок, Кирилюк, Маслов, Цыкин и другие почти каждый день увеличивали свои личные боевые счета. Но не обходилось без жертв и с нашей стороны. Дивизией в эти дни потеряно 24 самолета. Не вернулся с задания и мой ведомый – младший лейтенант Иван Филиппов.

Это была невероятно тяжелая для меня утрата. Тяжелая потому, что я успел всей душой привязаться к Филиппову и до этого не терял ни одного из ведомых – всегда берег их так же, как и они меня.

Что же случилось?

Мы с Филипповым вылетели по приказу Онуфриенко почти в тумане. В воздухе связались с Гришей Онискевичем, находившимся на станции наведения.

Онискевич – командир эскадрильи, Герой Советского Союза. После тяжелого ранения, как и Митя Кравцов, летать временно не смог, отлично проявил себя на станции наведения – быстро ориентировался в воздушной обстановке, разбирался в тонкостях тактики наших действий, стал для нас надежным помощником.

Он сообщил, что навстречу нам идет большая группе вражеских самолетов. Вскоре и мы увидели ее на одной с нами высоте. Заламываю крутой разворот в сторону солнца, пропускаю гитлеровцев под собой, а затем устремляюсь вдогонку. Ведомый – за мной. Подхожу вплотную к замыкающему строй «юнкерсу», поджигаю правый мотор. Он держится в воздухе. Вхожу в левый разворот, переваливаюсь через крыло и бью по второму мотору.

«Юнкерс» пошел к земле, а меня попытался атаковать «мессер». Но мой верный страж Иван Филиппов был начеку. Длинной очередью он отогнал его.

Фашистская группа полностью расстроилась. Мы не переставали ее атаковать, когда увидели еще девятку Ю-52 под прикрытием не менее двадцати Ме-109. С ходу бросаюсь на первого же «юнкерса». И от снарядов он валится вниз, И тут меня берут в клещи два «мессершмитта». И снова Филиппов выручает – успешно отражая атаку вражеских истребителей, он поджигает один из них.

Что тут сказать? Молодчина! Можно совершенно не волноваться за свой тыл – он прикрыт непробиваемым щитом. Онискевич с наблюдательного пункта все видит: и как мы крутимся, и что делается чуть в сторонке. А там движутся к Будапешту одиннадцать Ю-52 в сопровождении пятнадцати «мессеров». Онискевич нацеливает нас на эту группу.

Снова с ходу бросаемся в атаку. Но гитлеровцы нас встретили дружным залпом. Кое-как увернулись от кинжальных трасс, завязали бой. Проходит пять минут – безрезультатно. «Мессеры» не дают развернуться, мешают нам. Переключаюсь на них, захожу в хвост одной паре, а другая тут же начинает подкрадываться ко мне. Филиппов открывает огонь, но и его атакуют. Я отгоняю от него «мессеров», кричу:

– Филипп, выходи!

Вижу – надо мной еще одна пара фашистов. Надо вывернуться из этого круговорота: у меня снарядов осталось только на самый крайний случай. Еще успеваю увертываться от вражеских трасс.

Настойчиво повторяю:

– Выходи, Филипп, выходи!

А сам прибегаю к хитрости: резко с кренами опускаю нос машины, быстро теряю высоту – пусть противник думает, что я подбит. Вокруг меня – огненные шнуры.

Слышу голос Филиппова, полный злости и ненависти:

– Я им, гадам, сейчас дам!

Ведомый принял все за чистую монету. Эх, как это некстати – он даст волю своему гневу, и его заклюют. В воздушном бою гнев не всегда надежный помощник, иной раз он ослепляет человека, лишает его возможности трезво оценивать обстановку.

У меня в запасе оставалось еще метров пятьсот высоты, когда я увидел, что за Филипповым увязались два «мессершмитта» и вот-вот откроют огонь. Я сейчас же вышел из пикирования, выпустил несколько снарядов.