Боем живет истребитель - Николай Скоморохов

Скорей назад, скорей! Торопимся домой, докладываем. Нам не верят, снова посылают на разведку. Мы снова в воздухе. Картина та же. На этот раз наши сведения передаются в вышестоящий штаб.

А на следующий день все вокруг вздыбилось, загрохотало – гитлеровцы ринулись в контрнаступление, нанося главный удар в районе озер Веленце и Балатон.

Прорвав первую полосу нашей обороны сильными бронированными кулаками, они устремились к Дунаю. Началась последняя в минувшей войне оборонительная операция советских войск, получившая название Балатон-ской.

Чтобы сдержать натиск врага, командующий фронтом бросил в бой все имевшиеся в его распоряжении силы, даже дивизию тихоходных ночных бомбардировщиков Пв-2. Нам, летчикам, приходилось сражаться круглые сутки.

В это время к войскам обратился с призывом Военный совет фронта: «…Бешеным атакам гитлеровцев противопоставим нашу несгибаемую стойкость и упорство в бою, измотаем, обескровим врага, а затем разгромим его всесокрушающим ударом… Родина ждет от нас победы!»

Сражения приобретали все более ожесточенный характер. В эти дни и на мою долю выпало испытание, от которого на висках появилась седина.

Вылетели мы шестеркой – Калашонок, Маслов, Горьков, Кирилюк, Кисляков и я – на прикрытие войск.

Над передним краем увидели «мессершмиттов». Я обычно не спешил ввязываться в бой с первой группой. Мы с ведомым, как правило, находились вверху, оберегая наши атакующие пары от всяких неожиданностей.

А тут не удержался и сразу пошел в атаку, приказав паре Кирилюка находиться вверху.

Началась схватка. Одного «мессера» я уже взял было на прицел, вот-вот сражу его. Он скользнул вниз. Я за ним. Выходя из пикирования, снова начинаю накладывать на него перекрестие прицела. И тут чувствую удар, скорее резкий толчок, от которого машина сама по себе рванулась вверх. Обуздать ее никак не удается. Она упрямо лезет ввысь, теряя скорость, а затем клюет носом и камнем летит к земле. Стараюсь справиться с непокорным самолетом. Но все мои усилия ни к чему не приводят. Земля приближается с невероятной быстротой. Что делать? Прыгать!

– Керим, я покидаю самолет, бери управление боем на себя…

И тут на какое-то мгновение в эфире воцарилась тишина. Видно, товарищи не поняли, что со мной случилось. Ведь мне еще ни разу не приходилось пользоваться парашютом. Даже когда зениткой была разворочена плоскость, отбито одно колесо, я все же сумел благополучно приземлиться.

Когда все увидели, что мой «лавочкин» действительно неуправляем, посыпались всевозможные советы. Только мне было не до них, я уже начал отстегивать привязные ремни. И вдруг слышу крайне встревоженный голос:

– Скоморох, Скоморох, внизу немцы, немцы внизу! Это подполковник Александр Самохин – заместитель командира штурмовой дивизии. Хотя он часто бывал на НП, мы никогда с ним не встречались, но почти каждый день переговаривались по радио и прониклись друг к другу уважением.

Меня будто током ударило. Попасть в плен?! Нет, только не это!

– Скоморох, внизу немцы, ты слышишь меня? – спрашивает Самохин.

– Вас слышу, все понял, – ответил я, а про себя подумал: «Спасибо, друг!»

В считанные секунды промелькнула вся моя недолгая жизнь… Мысленно представил встречу с фашистами…

А земля все ближе, ближе… Конец?! Из последних сил борюсь с неповинующейся машиной.

Внезапно замечаю, что самолет уменьшает угол пикирования. Ручку – на себя! Сектор газа – вперед. Обороты – максимальные. Истребитель начинает переходить в горизонт. Ура! Еще не все потеряно.

– Ребята, прикройте, еще есть шанс! – передаю по радио.

Когда самолет снова стал набирать высоту, я убрал газ, ручку управления подал вперед. В какой-то точке, потеряв скорость, самолет снова переходит в пикирование. Повторяется все сначала, но уже с меньшей, более пологой амплитудой. Отлично! Правду говорят, что безвыходных положении не бывает.

Приноровился управлять машиной – амплитуда становится все более пологой. В окружении боевых друзей держу курс домой.

Самохин предупреждает ребят;

– «Мессерами» не увлекайтесь, надежно прикрывайте ведущего!

А внизу Дунай. Вот он уже остается позади. Тут наши войска. Можно бы и покинуть самолет, да жалко. Он меня не подвел, считай, выручил из беды. Как же я его брошу? Нет, этому не бывать. «Ковыляю» дальше. Вот и аэродром. Выпускаю шасси.

Снижаюсь до двухсот метров. Машинально, по привычке, выпустил щитки – «лавочкин» сразу как бы вспух. Я похолодел. Но тут же взял себя в руки, добавил газку. На большой скорости прохожу над летным полем, потихоньку уменьшаю обороты, проскакиваю почти весь аэродром, шлепаюсь на краю бетонки, вкатываюсь прямо в кювет, становлюсь «на попа». Машина стоит на лопастях и коке, не качается. Что же делать? Вылезти не решаюсь – «лавочкин» непременно завалится, может произойти беда. Нет, буду ждать.

Казалось, прошла вечность. Наконец прибежал техник, приехала полуторка. В кузов, выложенный матрацами, осторожно опустили хвост самолета.

На аэродроме я вылез из кабины и долго не мог прийти в себя – не верилось, что остался жив и невредим.

Что же случилось? Оказалось, зенитный снаряд попал прямо в хвостовое оперение, отбил левую часть руля глубины, повредил правую. Я летел, как поется в американской песенке, «на честном слове и на одном крыле».

Техники и механики быстро отремонтировали мой самолет. Я поднялся в воздух, проверил – хорош. Неужели это из-за его непослушания я чуть не попал в руки врага? Спасибо Самохину – вовремя подсказал, что внизу вражеские позиции. После войны я встречусь с ним в нашем полку и выражу сердечную признательность за товарищескую помощь.

А пока бои продолжаются. С Горьковым, Кисляковым, Цыкиным отправляемся сопровождать группу штурмовиков во главе с Героем Советского Союза старшим лейтенантом К. Прохоровым. Звание Героя было присвоено ему и мне одним указом, и это как-то сблизило нас.

Задание выполнено, штурмовики хорошо поработали. Идем назад, пересекаем Дунай, скоро и аэродром.

Слышу голос Прохорова:

– Скоморох, благодарю за прикрытие, мы уже дома; до новой встречи в воздухе!

– Рады служить славным боевым труженикам.

Я осматриваю четкий строй «илов» – идут красиво, крыло в крыло. Никто им не угрожает, можно и уходить. Но что-то удерживает меня, хочется еще немного пройти рядом с «горбатыми», перекинуться словцом-другим с Прохоровым – славным, веселым парнем.

Только начали переговариваться, вдруг слышу: «Мессеры», «мессеры»!

Осматриваюсь – «мессершмитты» подкрадываются к штурмовикам снизу. А мы сверху, километрах в трех. Ближе всех к противнику – Цыкин.

– «Горбатые», убирайте шасси. Цыкин, атакуй!-передаю по радио и тоже спешу наперерез вражеским истребителям. Издалека открываю навесной заградительный огонь – не действует, немец идет прямо к «илам». Я подхожу поближе, снова даю очередь – «мессершмитт» уходит. Цыкин сорвал атаку второго. Подоспел Горьков. Враг стал уходить. Мы устремились в погоню. Зло нас взяло: обнаглели фашисты, прямо над аэродромом нападают, надо их проучить.

За Дунаем настигаю «мессершмитта», сваливаю его одной очередью. За вторым идет Цыкин, да что-то торопится.

– Миша, спокойнее, прикрою, помогу! Слова эти ободрили Цыкина, придали ему уверенности.

Я тут же услышал;

– Ну, держись, покажу тебе!

Миша Цыкин по всем правилам провел атаку, от выпущенной им трассы «мессершмитт» клюнул носом и взорвался.

Мне вспомнились слова Героя Советского Союза полковника Н. Ф. Баланова, сказанные нам, молодым летчикам, в Адлере:

– Ведомый не только прикрывает, но в атакует, когда нужно.

Сейчас это вошло в нашу повседневную, практику. Да, сложная штука воздушный бой. Трудно предусмотреть все его перипетии, нюансы. Но нужно. Для этого требуется незаурядное мастерство, отработанная точность действий, пунктуальная исполнительность и одновременно высокая бдительность, боевая активность и безграничная храбрость. Воздушный бой только непосвященному может показаться стихийным, неуправляемым. Он развивается согласно своим внутренним законам, познав которые ты становишься хозяином положения, а если ты еще и командир – настоящим организатором боя. Умение понимать обстановку, мгновенно оценивать ее, быстро принимать решения, проявлять тактическую гибкость, находчивость, не теряться при неожиданных осложнениях, находить правильный выход из них – вот что определяет мастерство воздушного бойца. Горе тому, кто в каждом отдельном случае станет пользоваться заученным когда-то приемом. Настоящее боевое искусство проявляется тогда, когда, зная сто способов борьбы, ты применяешь свой собственный, сто первый.

Командир организует бой, стремясь с максимальной эффективностью использовать имеющиеся в его распоряжении силы и средства. Свой личный пример, опыт, знания и мастерство он направляет на достижение главной цели – уничтожение врага.