Немного магии (СИ) - Ахметова Елена

Хемайон, следовало признать, тоже не растерялась — в отличие от жандарма, который с каждым словом ее показаний становился все бледнее и несчастнее.

— То есть… господин Номики Георгиадис все ещё там? — жалобно уточнил он, словно ещё надеялся, что мы тут же заверим его в обратном и все вернётся на круги своя.

Увы, мои запасы жалости на сегодня были исчерпаны.

— Надеюсь, что так, — мстительно созналась я.

— Подвалы во всем городе затоплены, — жандарм окончательно побелел, но Фасулаки небрежно пожал плечами:

— Ну да, там было примерно по пояс. Но Георгиадиса подвесили на ветках под самым потолком, так что если он не слишком усердствовал в попытках освободиться, то все в порядке.

Жандарм всё-таки не выдержал и, ничего не сказав, сорвался с места, требуя немедленно сформировать отряд. Я благосклонно проследила за тем, как он мчался по коридору, стучась во все двери подряд, и предпочла не отвлекать его от столь деятельной паники.

Только оставила записку, что граф Аманатидис пожелает знать подробности о связи королевского рекрутера и правой руки мэра, и ушла к почтамту. В конце концов, графу Аманатидису не помешало бы узнать, что именно он успел пожелать за эту ночь.

Я давно знала, что переписка — это нелегкий труд. «Серебряный колокольчик» быстро избавлял от иллюзий касательно беззаботности светского образа жизни, и за маленький столик в самом углу почтового отделения я усаживалась, уже предвкушая несколько часов с пером в руке — зато без завтрака, зала накопителей и сна. Фасулаки перебросился парой слов с заспанным почтмейстером, но быстро оставил его в покое и запрыгнул на подоконник рядом со столиком для посетителей.

— И договора, как назло, с собой нет, — пожаловался он, искоса посматривая на то, как я привычно вырисовывала вензель в обращении «Ваше Сиятельство».

Я остановилась, предусмотрительно держа перо над чернильницей, и посмотрела на Фасулаки поверх начатого письма.

— Договор необходимо пересмотреть.

— Это ещё почему? — опешил он и тут же ощетинился: — Разве его не одобрили твой опекун и его поверенный?

— Одобрили, — меланхолично подтвердила я и снова вернулась к письму. — Согласно условиям договора, за исследовательской работой должен наблюдать мой попечитель, профессор Биант. Рискну предположить, что у него возникнут непреодолимые сложности с тем, чтобы присутствовать на полигоне.

Фасулаки выглядел так, словно вокруг него неизвестный злодей выкачал весь воздух. Я старательно скрипела пером, упражняясь в изящной словесности (и самую чуточку злорадствуя над секретарем графа, которому предстояло продираться сквозь все эти словесные кружева).

— Тебе ведь тоже нужен этот договор! — первым не выдержал Фасулаки. — Тебе нужно сотрудничество с армией, иначе одного факта твоего участия в задержании похитителя и насильника будет достаточно, чтобы перед тобой закрылись все двери! Виконт будет вынужден выдать тебя замуж немедленно!

— Верно, — нарочито ровным тоном подтвердила я: последний вывод ударил по больному месту, но демонстрировать это я не собиралась. — Но, как ты уже заметил, мне нужно сотрудничество с армией. Не договор о надзоре.

Фасулаки приподнял левую бровь и перегнулся через столешницу как раз вовремя, чтобы проследить, как из-под моего пера вылетает: «В связи с досадной утечкой информации, едва не обесценившей все исследование, считаю необходимым проводить работу напрямую, без вовлечения третьих лиц. Разумеется, гарант исполнения обязательств по-прежнему необходим…»

— И ты хочешь, чтобы им был сам граф, — констатировал Фасулаки со вздохом.

Я одарила его отработанной светской улыбкой.

— Он уже заинтересован в исследовании и имеет влияние и на меня, и на Эджин, а через университет — и на тебя. Почему бы и нет?

А ещё это — шанс наглядно продемонстрировать, что я могу быть полезна не только как разменная монета в матримониальных планах. По сути, все письмо было завуалированным криком: «Я ещё не проучилась и месяца, но принесла вам возможность сотрудничества с армией и шанс нацепить на грудь новую медаль за поимку опасного преступника. А что вы выиграете, если я буду заперта в супружеской спальне?!» — и, наверное, выглядело несколько жалко. Но менять свободу на показное чувство собственного достоинства я точно не собиралась.

— Возможно, ты тоже захочешь написать письмо графу Аманатидису с более подробным изложением событий прошлой ночи, — продолжила я, — поскольку мне не подобает рассказывать о некоторых… деталях.

Например, упоминать форму рукоятки у плети. Леди, наверное, вовсе не полагалось знать, зачем кому-то могло понадобиться навершие столь специфического вида.

— Возможно? — насмешливо переспросил Фасулаки, все ещё внимательно следя за тем, что выходило из-под моего пера.

— Ты захочешь, — заверила я его и принялась описывать свои действия в жандармерии.

Фасулаки прочел еще несколько строк, неопределенно хмыкнул и все-таки слез с подоконника, чтобы усесться рядом, подпихнув меня плечом, и тоже взяться за перо. Я замерла на мгновение, чтобы убедиться, что не испортила письмо кляксой, и с невозмутимым видом продолжила изложение.

Только, кажется, все-таки залилась дурацким румянцем — на который Фасулаки благородно не обратил внимания.

Из почтамта мы направились прямиком в университет. Я рассчитывала для начала заглянуть в общежитие, чтобы переодеться и привести себя в надлежащий вид, но Фасулаки ничтоже сумняшеся подхватил меня под локоть и потащил в деканат. Через каких-то два часа о злоключениях Хемайон Самарас знал весь ректорат, и только известие о личном участии графа Аманатидиса в расследовании спасло меня от исключения из университета, а Фасулаки — от поисков другого мага огня, поскольку мой дар пришлось бы запечатать. Оставалось только молиться, чтобы граф не отмахнулся от моих писем.

А чтобы молитвы были более действенными, я написала ещё и своим школьным подругам. Может быть, они не могли похвалиться влиятельностью графа, но и слово их родителей имело немалый вес, а меня воспитанницы «Серебряного колокольчика» считали почти сестрой и наверняка встали бы на защиту. Я намеревалась нахально воспользоваться их благосклонностью в случае необходимости.

Но пока острая необходимость возникла разве что в посещении столовой. Правда, на этот раз я всё-таки настояла на своем и заглянула в общежитие, чтобы переодеться, — да так там и осталась.

Хемайон вернулась из жандармерии и теперь сидела на своей кровати, поджав босые ноги. Бальные туфельки по-прежнему валялись на полу.

Все вопросы застряли у меня в горле. Я застыла на пороге, впервые в жизни совершенно не представляя, что сказать.

— Привет, — первой отмерла Хемайон и, кажется, смутилась, будто только сейчас заметила, что сидит в грязном разорванном платье, кутаясь в мой плащ. — Уже утро?

Время, насколько я представляла, близилось к полудню, но я только кивнула и запоздало ответила:

— Привет.

Хемайон будто и не услышала — или уже просто не находила в себе силы на светскую беседу. Окончательно растерявшись, я шагнула к шкафу: вбитые в «Серебряном колокольчике» привычки твердили, что если ты не знаешь, о чем говорить, то нужно потрудиться хотя бы выглядеть пристойно — тогда, если помалкивать, можно сойти за приятного собеседника.

Мне уже не было никакой необходимости пускать пыль в глаза Хемайон, зато именно скрип дверцы шкафа заставил ее встрепенуться и неуверенно потянуть с плеч плащ.

— Прости, кажется, я его испортила, — расстроенно сказала Хемайон.

У меня вырвался дурацкий нервный смешок.

— Ты правда думаешь, что я буду переживать из-за какого-то плаща? — поинтересовалась я и, подчиняясь секундному порыву, вытащила из шкафа самое неудачное из своих платьев: закрытое и строгое, оно было пошито из слишком плотной ткани, из-за чего совершенно не соответствовало моде на лёгкие, струящиеся силуэты. Но сейчас мне ни капли не хотелось чувствовать себя воздушной феей, и если бы на одной из вешалок по необъяснимой случайности оказалась жандармская форма из темного мундирного сукна, я бы облачилась в нее без раздумий. — Не составишь компанию? Мне очень нужно в душ.