Шри Ауробиндо. Упанишады. Кена и другие - Шри Ауробиндо

taḿ hāṅgirā udgīthamupāsāṁcakra etamu evāṅgirasaṁ manyante’ṅgānāṁ

yadrasaḥ ǁ

10. Ангирас поклонялся ОМ Удгитхи как Дыханию в устах, и люди представляют это Дыхание как Ангираса, потому что оно есть сущность членов тела.

tena taḿ ha bṛhaspatirudgīthamupāsāṁcakra etamu eva bṛhaspatiṁ manyante

vāgghi bṛhatī tasyā eṣa patiḥ ǁ

11. Силой Ангираса Брихаспати поклонялся ОМ как Дыханию в устах, и люди представляют это Дыхание как Брихаспати, потому что Речь есть великая богиня, а Дыхание есть повелитель Речи.

tena taḿ hāyāsya udgīthamupāsāṁcakra etamu evāyāsyaṁ manyanta āsyā-

dyadayate ǁ

12. Силой Брихаспати Аясья поклонялся ОМ как Дыханию в устах, и люди представляют Дыхание как Аясью, ибо изо рта оно исходит.

tena taḿ ha bako dālbhyo vidāṁcakāra ǀ sa ha naimiśīyānāmudgātā babhūva

sa ha smaibhyaḥ kāmānāgāyati ǁ

13. Силой Аясьи Бака, сын Далбхи, познал Дыхание. И он стал Песнопевцем Саман среди Наймишиев и пением своим он доставлял им исполнение желаний.

āgātā ha vai kāmānāṁ bhavati ya etadevaṁ vidvānakṣaramudgīthamupāsta

ityadhyātmam ǁ

14. Воистину, тот пением своим доставляет людям исполнение их желаний, кто с этим знанием поклоняется ОМ Удгитхи, вечному слогу. Это – истолкование относительно «Я».

athādhidaivataṁ ya evāsau tapati tamudgīthamupāsītodyanvā eṣa prajābhya

udgāyati ǀudyaḿstamobhayamapahantyapahantā ha vai bhayasya tamaso

bhavati ya evaṁ veda ǁ

1. Теперь относительно Богов. Вон тот пылающий огонь в небесах – Ему поклоняйся как Удгитхе; ибо Солнце восходит и поет людям свой светозарный гимн. Поистине, оно восходит – и рассеивается тьма и страх ее. Поэтому тот становится гонителем тьмы и страха, кто так знает.

samāna u evāyaṁ cāsau coṣṇo’yamuṣṇo’sau svara itīmamācakṣate svara

iti pratyāsvara ityamuṁ tasmādvā etamimamamuṁ codgīthamupāsīta ǁ

2. Дыхание и Солнце – едины и подобны, ибо одно есть жар и другое есть жар; и Дыхание зовется движителем, и Солнце также зовется движителем, а также зовется оно движителем, что возвращается на путях своих[89] . Потому следует почитать и то и другое как Удгитху.

atha khalu vyānamevodgīthamupāsīta yadvai prāṇiti sa prāṇo yadapāniti

so’pānaḥ ǀ atha yaḥ prāṇāpānayoḥ sandhiḥ sa vyāno yo vyānaḥ sā

vāk ǀ tasmādaprāṇannanapānanvācamabhivyāharati ǁ

3. И затем, поистине, следует почитать Вьяну, срединное дыхание, как Удгитху. Ибо когда вдыхают – это Прана, Главное Дыхание, а когда выдыхают – это Апана, нижнее дыхание. То же, что соединяет и связует главное дыхание и нижнее дыхание, – это Вьяна, и Вьяна есть Речь. Потому когда не вдыхают и не выдыхают – тогда изрекают Речь.

yā vāksarktasmādaprāṇannanapānannṛcamabhivyāharati yarktatsāma tasmā-

daprāṇannanapānansāma gāyati yatsāma sa udgīthastasmādaprāṇannanapāna-

nnudgāyati ǁ

4. Но Речь есть Рик. Потому тогда изрекают Рик, когда не выдыхают и не вдыхают. И Рик есть Саман. Потому тогда воспевают Саман, когда не выдыхают и не вдыхают. Но Саман есть Удгитха. Потому тогда поют Удгитху, когда не выдыхают и не вдыхают.

ato yānyanyāni vīryavanti karmāṇi yathāgnermanthanamājeḥ saraṇaṁ

dṛâhasya dhanuṣa āyamanamaprāṇannanapānaḿstāni karotyetasya

hetorvyānamevodgīthamupāsīta ǁ

5. Потому какие бы действия ни совершались, требующие силы и усилия – как добывание огня трением, или преодоление высокой преграды, или сгибание крепкого, тугого лука, – тогда совершают их, когда не выдыхают и не вдыхают. И по этой причине следует поклоняться срединному дыханию как Удгитхе.

atha khalūdgīthākṣarāṇyupāsītodgītha iti prāṇa evotprāṇena hyuttiṣṭhati

vāggīrvāco ha gira ityācakṣate’nnaṁ thamanne hīdaḿ sarvaḿ sthitam ǁ

6. Затем, воистину, следует почитать слоги Удгитхи, произнося: «Уд-ги-тха» – где Прана есть первый слог, ибо человек поднимается благодаря главному дыханию; и Речь есть второй слог, ибо Речью зовется то, что исходит; и пища есть слог третий, ибо в пище основывается вся эта Вселенная.

dyaurevodantarikṣaṁ gīḥ pṛthivī thamāditya evodvāyurgīragnisthaḿ sāmaveda

evodyajurvedo gīrṛgvedasthaṁ dugdhe’smai vāgdohaṁ yo vāco doho’nna-

vānannādo bhavati ya etānyevaṁ vidvānudgīthākṣarāṇyupāsta udgītha iti ǁ

7. Небо есть первый слог, воздушное пространство есть слог второй, земля есть слог третий. Солнце есть первый слог, Воздух есть слог второй, Огонь есть слог третий. Самаведа есть первый слог, Яджурведа есть слог второй, Ригведа есть слог третий. Для того Речь становится коровой, дающей сладкое молоко, – а что же есть этот удой Речи? – и тот становится богатым пищей и поедателем пищи, кто знает их и почитает эти слоги Удгитхи, произнося вот так: «Уд-ги-тха».

Заметки о Чхандогья Упанишаде

Начальная фраза

omityetadakṣaramudgīthamupāsīta ǀ omiti hyudgāyati tasyopavyākhyānam ǁ

ОМ есть тот слог (тот Непреходящий); ему должно следовать, как восходящей Песне (движению); ибо с ОМ человек поет (идет) ввысь; и этому таково (аналитическое) объяснение.

Такова начальная фраза Упанишады в буквальном переводе, отражающем ее двоякий смысл: с одной стороны – экзотерический, физический и символический, а с другой – выражающий символизируемую ею эзотерическую реальность. В Веданте эти начальные строки или фразы всегда имеют важное значение: они неизменно строятся таким образом, чтобы подсказать или даже подытожить если не все, что следует за ними, то во всяком случае центральную и основополагающую идею Упанишады. Īśā vāsyam Ваджасанеи, keneṣitaṁ … manas Талавакары[90] , Жертвенный Конь Брихадараньяки, единственный Атман с намеком на будущие мировые вибрации в Айтарее, относятся к этой категории. Чхандогья, как мы видим из ее первых и вводных фраз, должна быть произведением о правильном и совершенном пути посвящения себя Брахману; нам должны быть предложены дух учения, его методы и формулировки. Тема ее – Брахман, но Брахман, символизируемый посредством слога ОМ, священного слога Веды; иными словами, не только чистое состояние Универсального Бытия, но это же Бытие во всех его составных: бодрствующий мир, «я» сновидений и сон, проявленное, полупроявленное и сокровенное, Бхурлока, Бхувар и Свар – правильные средства для того, чтобы завоевать их все, насладиться всеми, выйти за пределы всех – такова тема Чхандогьи. ОМ есть и символ, и символизируемое. Он есть символ, akṣaram – слог, в котором звучание речи полностью возвращается к своему широкому и чистому неопределимому состоянию; и он есть символизируемое, akṣaram – неизменная, неубывающая, непребывающая, непроявляющаяся, нетленная Реальность, которая в условиях опыта раскрывает себя во всем этом изменении, преумножении, убывании, видимости, тлении, которые в их определенной частной совокупности и гармонии мы именуем миром, – точно так же, как ОМ, чистая вечная звукооснова речи раскрывает себя слуху в разнообразных вариациях и сочетаниях нечистого звука, которые в их определенной совокупности и гармонии мы называем Ведой. Нам следует всей душой устремиться вслед за этим слогом ОМ, upāsita, – всецело сосредоточиться на нем и посвятить себя познанию этого слога и овладению им, но обязательно на ОМ как Удгитхе. В этом слове мы вновь находим символический смысл и одновременно – выражение символизируемой истины, как в akṣaram и ОМ: одна вокабула[91] имеет двоякую функцию и значение.

Санскрит всегда был языком, в котором одно слово может естественным образом заключать в себе несколько значений и следовательно – вызывать целый ряд различных ассоциаций. Он поэтому позволяет с особой легкостью и естественностью образовывать речевые фигуры, называемые śleṣa, или «объединение», то есть сочетание различных смыслов в одной словесной форме. Парономазия[92] в английском сводится к забавным каламбурам, упражнениям в остроумии, странным нелепицам, к гротескным юмористическим ухищрениям. Парономазия, śleṣa, в санскрите, хотя и совершенно такая же по форме, вовсе не носит характера каламбура, не выглядит нелепой или неестественной, но напротив – ясна и понятна, естественна и зачастую даже неизбежна, служит не для пустой умственной потехи, но для достижения серьезных и часто высоких и благородных целей. Ее без меры и без должного искусства использовали писатели-стилисты, принижая ее подлинную ценность; и тем не менее она стала прекрасным подспорьем поэтов, создавших с ее помощью великие и утонченные строки и образы, когда, например, одна и та же словесная форма могла выражать и открытое порицание, и неявную завуалированную похвалу. Несмотря на это, в классическом санскрите язык приобрел несколько излишнюю жесткость с точки зрения совершенного использования этой речевой фигуры; он стал слишком буквальным, слишком скрупулезно регламентированным; он утратил память своих истоков. Ощущение искусственности и надуманности фигуры возникает у нас из-за того, что различные значения, совершенно далекие и не пересекающиеся друг с другом, соединены в одной функции слова, которое обычно принимает их только в разных контекстах. Но ведическая śleṣa не вызывает у нас чувства надуманности и искусственности, поскольку его не было у самих творцов Вед. Язык был все еще близок к своим истокам и хранил не интеллектуальную, пожалуй, но инстинктивную память о них. Обладая меньшими грамматическими познаниями, чем Панини и другие классические грамматисты, и немногим уступая им в знании этимологическом, Риши тем не менее лучше чувствовали саму душу санскритской речи. Различные значения слова, хоть и вполне отчетливые, еще не обособились совершенно; между ними еще сохранялись многие впоследствии утраченные связи; еще не стерлись градации смысла, еще прослеживалась история слова, еще ощущались тонкие переходы от одного смысла к другому. Ardha сейчас означает «половина» – и ничего больше. У человека же ведической поры оно вызывало иные ассоциации. Ведя свое происхождение от корня ṛdh, что первоначально означало «идти» и «соединяться», потом – «прибавлять», «преумножать», «процветать», оно могло означать место назначения или человека, к которому обращаются, или просто место; а также – увеличение, прибавление, добавленную часть или просто часть, половину. Использование его в каком-либо другом смысле, нежели «место назначения», или обозначение им одновременно «половины, части» и «места назначения» не показалось бы ведическому уму каким-то произволом или насилием, но было бы воспринято как проявление естественной ассоциативной взаимосвязи идей. Поэтому когда Риши говорили о высших мирах Сатчитананды как о Парардхе, под этим словом они имели в виду одновременно высшую половину внутреннего бытия человека и paraṁ dhāma, или высший престол Вишну в иных мирах, и кроме того подразумевали, что этот высший престол есть цель и конечный пункт, «местоназначение» нашего движения ввысь. И как только они слышали это слово, так сразу же все эти идеи возникали у них в сознании – естественно, спонтанно и, вследствие длительного существования соответствующих ассоциативных связей, неизбежно.