Епитимья - Рик Рид

Его подмывало подбежать к ней и тронуть ее пальцем, чтобы убедиться — теплая и живая на вид, в действительности она холодна и тверда, какой была, когда лежала в гробу.

«Этот новый мальчик, тот, жирный, точь-в-точь как ты, правда?» Дуайт не ответил. Он думал: если я сейчас выйду из комнаты, последует ли она за мной? Да и разумно ли вообще разговаривать с ней?

«Я задала тебе вопрос, молодой человек».

От ее голоса его всегда пробирала дрожь — он напоминал ему об ужасных наказаниях, которые она никогда не уставала изобретать. Такая фантазия! Например, она вполне могла своим «Уинстоном» ткнуть в любую часть его тела — прямо в нервные окончания — ладно, уж лучше поговорить с ней.

— Нет, тетя Адель, он совсем не такой, как я. Он уличный мальчишка. Бродяжка, сбежавший из дома, и даже самых уважаемых людей ни во что не ставит.

«Он точно такой же, как ты, и ты это знаешь».

— Да, тетя Адель. — Дуайт сидел на кровати сложив руки на коленях.

«Он мог бы стать твоим приятелем, мальчик. Ты это понимаешь?»

Что ты хочешь сказать?

«Я хочу сказать, что он твоя копия в этом возрасте. Прыщавый, дряблый и тому подобное».

Дуайт отпрянул от нее, услышав эти слова. Она никогда не сдерживалась, если спорила с ним.

— Ну?

«Ну и используй его, используй его! Ты и он, вы оба будете прекрасной парой. Может быть, он и не такой хорошенький, как многие из тех, кого ты приводишь домой. — Тут тетя помолчала и улыбнулась своему племяннику многозначительной улыбкой. — Но он твоя пара, Дуайт. Вы придете к взаимопониманию и поладите. Возможно, он поможет тебе заполучить последнего оставшегося педика, за которым ты гоняешься».

Дуайт уставился в пол.

— Откуда ты знаешь? — пробормотал он.

«Мертвые знают такие вещи».

Внезапно ее голос стал безжизненным. Дуайт посмотрел на стул, на котором она сидела. Тетка исчезла. В отраженном солнечном свете, струившемся из окна, поблескивали лишь ножки стула. Дуайт готов был утверждать, что в воздухе все еще витает аромат сигарет «Уинстон».

Ящик все же не так ужасен, как кузов грузовика. По крайней мере, здесь Эвери не приходилось дышать выхлопными газами и дергаться при каждом рывке машины.

Но он мог лежать вытянувшись только на спине — со связанными руками и ногами.

Эвери смотрел на крышку своего ящика, потом закрыл глаза и залюбовался яркими красками, плясавшими перед его внутренним взором: красным, желтым и пурпурным.

Он размышлял. И пришел к мысли, что должен оставаться спокойным, что бы ни случилось, — неважно, что он видел, слышал или чувствовал.

Спокойствие — вот что могло ему помочь найти выход из этого кошмара. Борьба, как и в чем бы она ни выражалась, могла только ускорить его конец. Он должен добиться доверия Морриса. Должен заставить Морриса поверить, что он его союзник. Он думал о Пэтти Херст и о том, как она стала членом Симбиотической освободительной армии. Он должен убедить Морриса, что хочет ему помогать и быть его партнером.

Он не знал, как сделает это. Конечно, Моррис отнесется к этому скептически. Убедить его будет настоящим подвигом. Он повернулся в ящике, насколько это было возможно, пытаясь лечь на бок. Он специально начал дышать медленно, набирая полные легкие воздуха и постепенно выдыхая его, стараясь противостоять панике, все же прочно засевшей в глубине его сознания.

Он больше не должен слушать хныканье Мирэнды. Не должен содрогаться, когда в его ящике, по его телу снует какое-то* насекомое. И он никогда, никогда не должен показывать своей ярости. -

Эвери снова закрыл глаза. И стал ждать.

Наверху, в кухне, Дуайт смешивал в ведре пишу для своих «питомцев». Теперь столько работы и забот обо всех.

— Мне надо поскорее покончить с этим, — сказал он вслух, закрывая дверцу холодильника и направляясь к столу. — Сегодня или завтра утром — самое позднее.

Когда он вылил остатки томатного супа в ведро и начал смешивать его с остальной пищей, он представил себе лицо Джимми — лицо Джимми, искаженное ужасом.

Глаза Джимми отражали жестянку с бензином и зажженную спичку. Возможно, эта жестянка и спичка будут достаточно убедительными, чтобы заставить мальчика склонить голову в молитве, очистить его от грязи, терзавшей его душу.

Это был единственный путь. Дуайт помешал пищу в последний раз.

Эвери услышал, как поднимается крышка его ящика, и открыл глаза. Он готов был поклясться, что в лице типа что-то изменилось: конечно, в нем было любопытство, но и нечто большее. Эвери подумал, уж не симпатия ли это.

Моррис долго смотрел на парня, вертя головой, будто он был каким-то диковинным экземпляром.

Под этим взглядом Эвери чувствовал себя очень неуютно, но решил не показывать вида.

— Не думаю, что ты будешь настолько глуп, чтобы заорать, как только я выну кляп из твоего рта.

Эвери покачал головой. Дуайт дотянулся до него, поднял его голову, развязал узел платка на затылке и сорвал его. Эвери сделал глубокий трепетный вздох ртом, потом улыбнулся и сказал:

— Благодарю вас.

— Бог мой, да ты вежливый! — Моррис встал на колени возле ящика, чтобы развязать веревки на запястьях и лодыжках Эвери. В левой руке Моррис держал поводок и собачий ошейник.

Эвери быстро прочистил горло и сказал:

— Знаете, вам незачем пускать это в ход. Я не убегу.

Моррис качнулся назад на каблуках: на его лице было удивление. А может быть, и что-то большее, чем удивление. Будто он внезапно узнал Эвери.

— Я хочу сказать, что не могу двигаться очень быстро, — улыбнулся Эвери.

— Ты не должен так говорить о себе, — улыбнулся в ответ Моррис. — Послушай, сынок. Я дам тебе шанс, но на том дело и кончится. Прояви себя, и мы больше не будем говорить об этом. — Он отложил собачий ошейник и поводок.

— Прекрасно, — ответил Эвери.

Он все еще лежал, хотя Моррис уже развязал все веревки. Он решил выждать и дать Моррису возможность распорядиться собой, пусть считает, что тут командует он.

— Ладно, вставай.

Эвери ухитрился подняться и встать вертикально и даже выйти из ящика. Он проследовал за Моррисом мимо ряда ящиков, стараясь не показать, что от их вида у него мороз идет по коже. Было легко притвориться, что эти ящики ненастоящие и в них не держат людей как зверей. Легко — до тех пор, пока из одного ящика не раздались гулкие удары, а из другого не послышался скулеж, гортанный и очень жалобный.

Эвери уперся в стену, намеренно не сводя с нее глаз и изучая трещину, бежавшую от пола до потолка.

— Ну вот, все в порядке. Я думаю, ты голоден.

Эвери посмотрел на пол, на пищу в собачей миске — это была серовато-оранжевая смесь. Он мог различить в ней кусочки мяса, зернышки кукурузы, горошек, листья сельдерея. Это были отбросы. Эвери закрыл глаза и перевел дыхание. Потом он встал на пол на колени перед миской и посмотрел на Дуайта.

— Это очень хорошо с вашей стороны, мистер Моррис. При моем образе жизни со мной не часто случалось, чтобы кто-то хотел позаботиться обо мне и покормить.

Он наклонился к миске и съел все, стараясь не думать о странной смеси вкусов: пронзительно-кислого, сладкого и соленого.

Покончив с едой, он посмотрел на Морриса. Он знал, что его лицо испачкано пищей, и поднял руку, чтобы вытереть его.

— Не делай этого, — сказал Моррис. Он вытащил носовой платок, присел на корточки рядом с Эвери и вытер его губы и щеки.

— Ты прекрасно себя вел, молодой человек. Я горжусь тобой.

— А я горжусь вами.— Сердце Эвери пропустило один удар, когда он произнес эти слова. Он испугался, что их наглость выдаст его с головой, боялся, что его раскусят, что он стал как бы прозрачным и его можно видеть насквозь.

— Что-о? — Моррис уставился на него.

Эвери не знал, что делать. Он попытался придумать другой ход, но Моррис опередил его и продолжал:

— Ты хочешь сказать, что понимаешь смысл моих поступков?

Пути назад не было.

— Да, думаю, понимаю. — Эвери решительно смотрел на него, прямо в глаза. — Вы делаете добро приличным детям, так?

Моррис медленно кивнул:

— Наверное, можно и так сказать.

— Я хочу сказать, что никто не обращает на нас внимания, никто не думает, сколько неприятностей мы причиняем хорошим людям вроде вас. Вы решили принять меры и что-то предпринять.

Эвери старался, чтобы его слова звучали проникновенно, пытался установить с ним контакт глазами, удержать его взгляд. Хотя это было нелегко — установить связь с чудовищем.

Выражение лица Дуайта было крайне напряженным — лицо безумца. Морщины, прорезавшие лоб и образовавшиеся вокруг глаз, выдавали его: он был много старше, чем можно было подумать, судя по его субтильности и небольшому росту. И в том, как он смотрел на Эвери, тоже было что-то ненормальное.