Оренбургский владыка - Валерий Поволяев

В письме Колчаку Дутов предостерегал адмирала от контактов с неугодным полковником, обвинял Рудакова в ничегонеделании, болтовне, жадности, хитроумии, в ловкости и готовности ради денег продать кого угодно и что угодно, даже войсковое знамя. В довершение всего он сделал недвусмысленный намек на то, что Рудаков «замешан в некрасивых сношениях с германскими агентами через жену-польку».

В этом был весь Дутов. От дел армейских Дутов отходил все дальше и дальше, на первое место выдвигались дела политические. Армией за него стал командовать не Акулинин — близкий человек, а начальник штаба Вагин [57].

Положение на фронте делалось все хуже. Но теперь Дутов уже имел возможность потирать руки, будто не имел к неудачам никакого отношения, и говорить:

— Это все Вагин виноват. Обращайтесь за объяснениями к нему.

Однако на совещании в Челябинске по планированию летних операций девятнадцатого года присутствовали и Вагин, и сам Дутов, — атаман по-прежнему боялся, что его кто-нибудь подсидит, либо представит перед Ставкой в невыгодном свете, и лично поехал в Челябинск. В Челябинск прибыли все — и адмирал Колчак, и начальник его штаба Лебедев — любитель пошаркать штиблетами по паркету, как посмеивались командующие всеми колчаковскими армиями, пропахшие порохом и горелой землей, табаком и потом.

На совещании обсуждали два плана. Один предполагал наступление на Пермь — Вятку — Вологду с последующим штурмом Москвы, второй — на юг, навстречу Деникину, — это был план командующего Сибирской армией чеха Гайды — большого любителя хапать чужое добро. Для второго плана нужно было пройти всего ничего, — девяносто верст.

— Когда мы соединимся с генералом Антоном Деникиным, у нас хватит сил взять Москву без всяких северных вариантов, — доказывал Гайда на совещании. — Если возьмем Москву, то через две недели перед нами встанет на колени вся Россия.

План Гайды поддержал единственный человек — Дутов. Разгорелся спор. В конце совещания Колчак поднялся с кресла и произнес раздраженно:

— Кто первым дойдет до Москвы, тот и будет хозяином положения. А встанет ли Россия на колени или не встанет — это вопрос второстепенный.

Адмиралу надоело пустое словесное соперничество генералов, постоянные подсиживания, ссоры, — нужны были победы, дело, а их не было.

В начале марта развернулось большое весеннее наступление. Вскоре белыми была отбита Уфа. Армии выстроились в сложную многоугольную фигуру, приводя в действие северный план, утвержденный высоким челябинским совещанием.

Зима оказалась затяжной, холодной, с обильными снегами, в некоторых местах, особенно низинных, снег был таким глубоким, что лошади проваливались в него с головой. Еремей в январе был ранен — в степи столкнулся с красным разъездом, еле ушел от голодных злых конников — конь под ним был добрый, он и вынес. Пуля клюнула Еремеева уже вдогонку, прошила плечо, выдрала кусок полушубка и растворилась в пространстве.

В дутовских частях царила неразбериха, командиры в полках и казачьих сотнях менялись, будто дети во время игры в салочки — это позволяло фронтовым друзьям во время переформировок соединяться вместе. Калмык, Еремей, Удалов, Потапов, Сенька Кривоносов, многодетный Пафнутьев — все теперь держались вместе. Когда люди сбиты в один круг и понимают друг друга с полуслова, то и прожить, и воевать бывает легче легче.

Еремеев выздоравливал медленно.

— Бульончиком бы тебя, друг, попоить, — озабоченно глядя на Еремея, проговорил калмык, — с травами, да с целебными кореньями… Бульон из зайца, например, был бы очень хорош.

Зайцы, да и другие звери в степи водились, но всех загнала в норы, а то и вообще выбила из этих мест война.

Удалов, похудевший, с тусклым серым блеском в глазах отрицательно покачал головой:

— Вряд ли сейчас мы отыщем косых в степи.

Одно время он посытнел было, пополнел, набрал вес. Казаки не упускали случая подковырнуть его, иногда даже величали генералом, но сейчас вид у Удалова был отнюдь не генеральским, — кожа походила на старую безразмерную шкуру, морщинистые щеки неряшливо нависали над подбородком, в глазах отсутствовала жизнь.

Калмык сделал приглашающий жест:

— Поехали со мной!

Бивший сапожник с хрипом втянул в себя воздух, в груди у него что-то простудно заклокотало, Удалов прислушался к самому себе и пожаловался:

— Что-то ослаб я.

— Не ты один ослабший такой. Поднимайся. Давай выедем в степь.

— Ага. И нарвемся на красный наряд. Как он вот… — Удалов покосился на лежавшего на грубом топчане Еремея.

Разговор происходил в покрытой черной соломой клуне [58] — это все, что осталось от некогда богатого казачьего хутора, разбитого прямым попаданием тяжелого снаряда. Еремеев, услышав, пошевелился, открыл глаза, лицо его сморщилось страдальчески, рот сполз в сторону, и казак вновь закрыл глаза.

— Главное — не поддаваться хворям, сопротивляться до конца, — сказал калмык. — Через себя переступить. Понятно? Поехали!

Удалов потряс головой, словно его пробил электрический заряд, и молча поднялся со скамейки, на которой сидел. Едва они вышли за порог клуни, как взвыл ветер. Удалов пошатнулся, поглубже запахнул шинель, сделал шаг в снег.

— Без коней утонем, — произнес он хрипло.

Калмык забрался на лошадь, поперек седла положил карабин.

— Ружьишко бы сюда, — произнес со вздохом, — хотя бы плохонькое, — зайцу было бы гораздо страшнее.

Тем не менее Африкан любовно огладил ложе карабина. Хоть и безжизненна степь — а вон тяжелая птица сорвалась с неба и в отвесном пике ушла вниз.

— Есть тут зайцы, есть, — убежденно произнес калмык.

Калмык оказался прав — едва они подъехали к небольшой плоской балке, покрытой прочным одеревеневшим настом, как увидели крупного одноухого зайца. Косой буквально выпрыгнул из-под снега — будто выбитый из норы хорошим пороховым зарядом, взметнулся над метра на три — только ухо затряслось над головой. В то же мгновение из другой норы выскочил второй заяц, также взлетел в воздух метра на три и опустился на снег рядом с первым.

Удалов не выдержал, воскликнул восхищенно:

— Екаламенэ! — Вялость с него, как веником смахнуло, он приподнялся в седле, стал похож на гимназиста, получившего отличную оценку по нелюбимому предмету.

Зайцы, странное дело, совсем не обращали внимания на людей. Кони под всадниками остановились сами — тоже ошалели от такого беспечного поведения косых.

Тем временем одноухий подскочил к другому и вдруг что было силы шваркнул его лапой по физиономии. Затеялась драка.

Из-под снега выскочил третий зверек. Им оказалась самка. Приподнявшись над настом, зайчиха глянула на самцов, словно бы оценивая их, пошевелила ушами. Драчунов появление слабого пола здорово подогрело, они отчаянно замахали лапами. Одноухий, норовя сбить противника наземь, молотил того монотонно, будто барабан. Второй в долгу не оставался, действовал по-бойцовски напористо, также лупил соперника лапами — у одноухого только голова болталась из стороны в сторону. Находившихся неподалеку всадников зайцы не замечали, они словно ослепли и оглохли, видели только друг дружку.

— Чудеса какие-то, — сиплым шепотом проговорил Удалов, — зайцы дерутся… Никогда не видел.

— Нет, они не дерутся, — поправил его калмык, — это они перед дамочкой выхваляются, удаль свою показывают. Вишь, зайчиха за боем наблюдает?

— А если они один другому зубы повышибают?

— Никогда, — калмык засмеялся было, но поперхнулся холодным воздухом. — У них даже крови не бывает. Ни первой, ни второй…

Победил одноухий. Ловким шлепком лапы он сбил соперника — тот кубарем покатился по насту, а когда поднялся — ни зайчихи, ни одноухого соперника уже не было — исчезли. Заяц чихнул и в то же мгновение стремительно сел на задние лапы — почувствовал опасность. Тоненько пискнув, прыгнул вбок, потом вперед и понесся по насту в слепящее холодное пространство…

Сверху на зайца пикировал, широко расставив лапы, орел. Заяц не видел его, но хорошо чувствовал. Орел наваливался на жертву тяжелой глыбой. Он уже почти всадил когти ей в спину, приготовился долбануть железным клювом и оглушить, но ушастый неожиданно резко затормозил, сросся со снегом. И орел со свистом промахнул мимо, врезался лапами в наст, с громким треском проломил его и глубоко вошел в снег. Только блескучая морозная пыль поднялась над местом пролома.

Заяц же неспешно поднялся, встрепенулся и потрусил дальше, в следующую степную балку, на поиски зазнобы.

Удалов выбухал из себя кашель, сплюнул на снег.

— Вот так заяц! Кто бы мог ожидать такой прыти от косого? После того что мы с тобой, братка, увидели, зайцев стрелять рука не поднимается, — сиплым голосом проговорил он. — Ах, как ловко косой объегорил орла! Вот голова, два уха!