Шарлотта Исабель Хансен - Туре Ренберг

Так мы тогда на сколько договариваемся, где-нибудь около четырех, да? — Грега открыла дверь в свою квартиру. — Вы ведь хотите зайти к нам и переодеться здесь, так?

Ярле кивнул:

— Да, если это удобно, конечно.

— Да, конечно. Торт я испеку до того, как идти за Даниэлем, а нарядимся потом.

— Тут вот еще что… — сказал Ярле и закусил губу. — Тут вот какое дело. Э-э-э… Да. Приехала мать.

— Какая мать?

— Да мать, мать Лотты.

— А, но это же замечательно, — удивленно сказала Грета.

— Да нет, это я просто чтобы ты знала, — пробормотал Ярле. — Ее зовут Анетта Хансен.

Сара и Ярле распрощались с Гретой и вышли под дождь. Зонтик у них был один на двоих, и у Ярле возникло чувство, которое он испытывал раньше много раз, это было одно из самых неприятных чувств, какие ему доводилось испытать, а именно что мама им недовольна. Ему не требовалось ни смотреть на нее, ни слышать ее, чтобы ощутить это. И это его раздражало, сколько бы она ни была права, когда она вот так шла рядом и думала то, что думала. Вот это-то его и раздражало — что она подсовывала ему девушек, которые, по ее мнению, ему подходили, точно так же как его иногда раздражало, когда он чувствовал, что она считает, что ему следовало бы ложиться — спать пораньше, пива пить поменьше или утром вставать до восьми. «Ну, скоро мне достанется, — думал он. — Ох достанется. Ну давай же, мама, выкладывай, что ты там ждешь и мучаешься. Ну что ты хочешь мне сказать, мама? Если бы ты вывалила сейчас все, что ты, собственно, хотела бы мне сказать, как бы это звучало? Ты сказала бы, что я жалкий трус? Ну давай же, мама, приступай, — думал он, вдвойне раздраженный тем, что она так кротко помалкивала, — вываливай свои морализаторские сентенции, которые, я знаю, тебе так и разбирает излить на мою голову».

Они докупили все необходимое для приема гостей по части угощения к кофе, другой еды и всяких день-рожденных прибамбасов. Раз уж у них будет карнавал, то бумажные колпаки на голову им были не нужны, но они нашли яркие соломинки для лимонада и салфетки с забавными узорами. Ярле попробовал разрядить напряженную атмосферу, рассказав о том, как ему в голову пришла идея с карнавалом, когда он возвращался от Роберта Гётеборга, но по ее рубленым ответам он слышал, что она всерьез рассердилась.

— Бахтин… — сказал он высоким юношеским голосом, который, как он надеялся, порадует маму, — Бахтин, мама, ты о нем слышала? Ну, знаешь, он еще про полифонию писал! Нет? О полифоническом романе? Нет? Ты не знаешь, что это такое? Многоголосый — вот что это значит, мама, многоголосый, как в музыке, «поли» значит много, «моно» значит один, понятно, да? Так вот, Бахтин, понимаешь, он был изобретательный такой мужик, это он придумал про полифонический роман — и представь себе, — сказал он так живо, как только мог, — представь себе, когда я в тот день зашел к своему научному руководителю, чтобы, ну да, чтобы обсудить кое-что в моем дипломе, то у него на столе лежала книга Бахтина! Но это была не книга о полифонии, представляешь, нет, это была работа Бахтина о Рабле! Ты меня слушаешь, мама? Дело в том, что когда Бахтин писал эту свою действительно первопроходческую работу о Франсуа Рабле, где он анализирует народный карнавал в Средние века и в эпоху Возрождения и где он, этот великий русский ученый, четко и ясно показывает, как карнавал отменяет иерархию, сословия и чины, — слышишь, мама? — где он показывает, что карнавал действует на человека высвобождающе, что он сметает межличностные барьеры, низвергает высокое, возносит низкое и, так сказать, расчищает сцену для свежего и, да, движимого смехом… мама? Да ты слушаешь меня? Мама!

Сара остановилась и посмотрела на него.

— Мама! Ты понимаешь? Карнавал! Разве не классная идея?

Она склонила голову набок и выдохнула, пока Ярле, распаленный своим собственным открытием, продолжал:

— Я подумал: эх, вот было бы здорово для Лотты собрать всех, с кем она познакомилась в Бергене, нарядить их в странные и необычные костюмы, устроить для нее шикарный праздник с массой народу! И вот я этим и занялся, понимаешь? Ага, я всех обзвонил, договорился с теми и с другими — ну, ты ведь понимаешь, — так вот, я позвонил даже той, что всего несколько дней тому назад так меня обидела, мало того, я даже пригласил не только ее, но и ее нового друга, несмотря на свои собственные переживания… и… мама! Правда же? Это же была хорошая идея? Бахтин? Лотта? Карнавал?

Сара продолжала мерить его взглядом.

— Ярле, — сказала она, — пока я нахожусь здесь, у меня было не особенно много времени, чтобы думать, потому что все развивалось как-то очень быстро, но я все же успела подумать.

— А, ну хорошо, конечно, — пробормотал он неуверенно, — думать — это хорошо.

— И когда я слышу, что ты оставляешь Лотту у соседки, Ярле, как если бы она была сумкой с вещами, и отправляешься шляться по кабакам на следующий день после того, как твоя дочь приехала в Берген, то я не уверена, что в состоянии удержаться на ногах.

Не в состоянии удержаться на ногах?

Он нахмурил брови.

— Во мне просто все переворачивается, понимаешь ты?

Он опустил глаза.

— Меня это все только возмущает, ты понимаешь это?

Он кивнул.

— Карнавал? Да, это, конечно, хорошо. Разумеется, устроить карнавал — это здорово. Но… — Она вздохнула и переступила с ноги на ногу. — Я вот о чем задумалась: как же далеко ты зашел, Ярле, и что же это за жизнь у тебя такая, как ты ее себе представляешь, если тебе необходим русский теоретик литературы, чтобы тебе пришло в голову устроить карнавал для родной дочери?

Он сглотнул.

— Что скажешь?

— Но, — прошептал он, — мне бы эта идея не пришла в голову… да… если бы не Бахтин.

— Нет, — сказал Сара удрученно, — вот именно. Обычные люди, Ярле… — Она тяжело вздохнула и собралась с духом. — Карнавал, Ярле, — это такая нехитрая штука, которая обычным людям приходит на ум сама по себе. Как ты этого не поймешь?

«Обычные люди! — подумал Ярле с раздражением. — Обычные люди понятия не имеют о том, кто такой Бахтин!»

Сара покачала головой:

— Может, я ошибаюсь, но ты ведь затеял всю эту историю с карнавалом, потому что тебя совесть заела из-за девочки?

Он промолчал. Он пожал плечами.

— Ошибаюсь я, Ярле?

— Не знаю.

Они пошли дальше, через площадь Торг-алменнинген, к игрушечному магазину, где Ярле побывал несколько дней тому назад.

— Ты вот, сынок… — сказала Сара, когда они дошли до магазина. Она сложила зонтик, стряхнула с него капли воды. — Как ты думаешь, могла ли я оставить тебя у соседей, когда тебе было семь лет, а сама отправиться шляться по кафе?

— Нет, но, мама, я…

— Нет. Конечно нет. А теперь у тебя самого есть ребенок. Это для тебя оказалось неожиданным, я это понимаю. Но теперь она у тебя есть. Понимаешь ты это?

— Разумеется, я это понимаю, дурак я что ли? Вот только…

— И пора уже повзрослеть, Ярле, — прервала она его и открыла дверь.

— Но… — Он направился вслед за ней к прилавку. — Но подумай, а если я не… представь себе, а если я не умею или не хочу быть отцом и становиться совсем взрослым?

Сара вонзила в него два строгих глаза и ничего не сказала.

Та же молоденькая девушка, что обслуживала его несколько дней тому назад, вышла из-за стеллажей с «Лего». Сегодня у нее тоже был завязан хвостик, как заметил Ярле, и сегодня она тоже была сильно накрашена: розовая помада, серебристо-зеленоватые тени, лицо полностью покрыто темным тональным кремом, и ресницы, которые никак не могли быть натуральными.

— Ну что же, — сказала Сара вежливо, — что вы можете посоветовать вполне зрелой женщине, которая собирается на карнавал к собственной внучке, которой исполняется семь лет?

Через несколько минут они снова вышли под дождь. Сара несла пакет с карнавальным костюмом, и теперь время уже поджимало.

Она повернулась к нему:

— Все будет хорошо, поверь мне, Ярле. Я на тебя полагаюсь, ты это знаешь. Ты должен только понять, что в жизни не все вращается вокруг тебя одного. Так ведь? Шарлотта Исабель — это подарок, неужели не понимаешь? Ты получил этот подарок, и ты должен просто летать от счастья, ты должен гордиться, и ты должен его принять как величайшую драгоценность, потому что это так и есть. Понимаешь ты?

— Мало ли чего я должен, — пробубнил Ярле, кивнув маме, и подумал: «Она права. Но я тоже прав».

И они заторопились домой — Ярле с ощущением, что его поставили на место, Сара с ощущением, что она низведена до роли сварливой мамаши, и это ей совсем не нравилось, но оба чувствовали, что начинают мандражировать, потому что теперь они идут на карнавал к Шарлотте Исабель Хансен, семи лет от роду.

С днем рожденья, Шарлотта Исабель!

— Готовы?

У Сары на обеих щеках расцвели алые розы, не заметить которые было невозможно, парик с крупными золотистыми локонами, нарисованные вокруг глаз звезды, красный нос, рот же застыл в гримасе смеха.