(Не) настоящий ангел - Амалия Март

— Готовы? — снова появляется бесшумный официант.

— Да, — вывожу губами и поворачиваюсь к мальчишке в белом фартучке. — Брускетта с вялеными томатами, паста с цукини и панакота.

— Ризотто с морепродуктами, — продолжая наглаживать мою руку под столом, делает заказ Антон.

— Как предсказуемо, — не удерживаюсь от подкола. Он улыбается.

— И тирамису.

— О, да, — смеюсь, утыкаясь ему в плечо.

— Вино будешь? Или тоже бросаешь? — спрашивает у моей трясущейся макушки.

— Я не настолько сильная личность!

— Тогда два бокала…

— Бутылку. Белое сухое, — помогаю Антону. — Пино Бьянка что-то там… про собаку, — обращаюсь к официанту.

Паренек на секунду зависает, а потом неуверенно спрашивает:

— Колли Эуганеи?

— Точно, колли! — радуюсь, что он оказался догадливый.

Мне на ухо хрюкает Антон.

— Что? — оборачиваюсь на него.

— Ты чокнутая, — опаляет дыханием щеку. И вроде гадость про меня говорит, но так тепло и мягко, что я соглашаюсь. Да, чокнутая! Запоминаю вина по породе собак, гуляю по старым граблям, целую бывшего посреди ресторана. С упоением и влажными звуками. Словно не помня, почему нельзя.

Даже порываюсь залезть к нему на колени, но он осторожным жестом останавливает. Мистер Контроль. Трется заросшим лицом о мою щеку, собирает мои выдохи, гладит зажатую в тиски его пальцев руку.

Ох, что за дурацкая прелюдия. Я прекрасно знаю, чем все закончится. Он знает тоже. Зачем мы все так растягиваем, отдаляя неизбежное? Зачем этот ужин, зачем разговоры. По старой схеме уже привычнее: без прощаний и обещаний. Просто тупая точка. А в этот раз есть шанс поставить высокий, громкий восклицательный знак.

Я глажу его бедро через брюки свободной рукой, Антон шумно втягивает воздух и отстраняется. Его глаза сверкают в полумраке ресторана, поглощенные тьмой. Я наклоняюсь вперед, пытаясь убрать этот ненужный воздух между нами, но Арсеньев останавливает.

— Ты сумасшедшая, совершенно безумная, — говорит, отпуская мою руку, отодвигаясь еще дальше. — Если не прекратим, все снова зайдет не туда.

— Мне нравится «не туда», — прижимаюсь грудью к его плечу, дышу ему в ухо.

— Конечно нравится, — хмыкает он. — Но нужно поговорить, — упрямо крутит начищенную до блеска вилку, игнорируя то, как я об него трусь.

Засранец.

— Начинай, — перекатываюсь на свое место и складываю руки на груди. Вот же упрямый правильный баран!

— Ну уж нет, я не самоубийца, — как бы невзначай отодвигает острые приборы подальше. — Сначала еда.

Нам приносят блюда, красиво выставляют тарелки, щедро присыпанные сыром, разливают вино по запотевшим бокалам. Весь мой тревожный мир уходит на второй план, потому что легкие заполняются умопомрачительным запахом предвкушения. Господи, как я, оказывается, голодна. Одна из побочек бросания курить — наступает период несдерживаемого аппетита. Курить проще — ты всегда расслаблен и худой. Но я же не ищу легких путей, да?

Бросаюсь на брускетту, в считанные минуты расправляясь с ней вилкой, ножом и зубами. Делаю несколько глотков восхитительного собачьего вина и переключаюсь на пасту. Рука с ложкой немного трясется, пока я помогаю себе накручивать длинные феттучини, но первое касание языка — и я умираю от пищевого оргазма. В буквальном смысле, со всеми этими стонами и дрожи в коленях.

Сбоку слышится тихий смешок, и я оборачиваю со ртом полным пасты на Антона. Сейчас ему лучше не вставать между мной и едой.

— Ты ешь как варвар, — поясняется он. — Это потрясающе.

Я прищуриваюсь и неспеша дожевываю. Опять какую-то гадость сморозил, замаскировав под комплимент. Берусь за бокал и осушаю его, готовясь к новой битве.

— Итак, я подобрела, — говорю сухо, потому что неправда, мне хочется оставаться злой. — Начнем?

— Не заставляй меня снова кормить тебя с ложечки, — Антон кидает скептический взгляд на мое недовольное лицо.

— И когда же это такое было?! — возмущаюсь я.

— Году этак в 2000.

— Мне было пять, это не считается.

— Ты оплевала меня кашей, еще как считается, — он приподнимает ложку с ризотто с смотрит на нее так, словно решает, не отомстить ли мне сейчас за годы детских обид.

Я совершенно против воли улыбаюсь. Конечно же я не помню такого, но почему-то очень живо представила.

Снова придвигаюсь к столу и берусь за пасту. Не пропадать же таким великолепным цукиням из-за моего воинственного настроя, в самом деле.

— И зачем ты меня кормил? — спрашиваю после минутной паузы, в которую успеваю накрутить и проглотить еще полкило пасты.

Антон сосредоточенно обводит ложкой края глубокой тарелки, собирая вязкий рис, и хмурится.

— Уже не помню.

Врет.

— Врешь! — тут же уличаю его.

Он поднимает на меня сосредоточенный взгляд и странно вздыхает. Как будто раздумывает, что стоит сказать.

— Тебя впервые оставили со мной. Твой отец… моя мама поехала с твоей в больницу. Ты еще не знала… думала, мы играем.

— А, — я задыхаюсь воздухом на этом простом звуке понимания.

Это странно осознавать, что он помнит гораздо больше, чем я. Что он помнит моего папу. А я — только собственные фантазии, составленные по скудному десятку его фотографий. В этот момент я ужасно злюсь на него, потому что завидую. Хотя это и неправильно.

— Ты его хорошо помнишь? — держа бесстрастное лицо, снова ковыряю пасту.

— Не особо. Только то, что вы с ним были настоящей бандой. Он тебе все позволял: и носиться по квартире с криками, и не спать до полуночи, молотя стенку ногами. Твоя мама вечно ругалась на вас, но так, шутя. Говорила: и досталось же мне двое