Эхо в тумане - Борис Яроцкий

Василий Дмитриевич пригласил из кухни женщин и, когда те уселись за столом, предложил Леонтию Власовичу произнести первый тост. Ни для Атанаса, ни тем более для Павла не было в новинку, что по русскому обычаю первый тост произносят за встречу. Но гости не угадали.

— Вот тут, — начал Леонтий Власович, откашлявшись, — Вася сказал, что я последний из нашей подводной лодки. Говоря по правде, меня уже давно не было бы, если бы в трудную минуту не встретилась на моем пути Мария Савельевна. Она меня вернула к жизни. За Марию Савельевну! Земля ей пухом.

На глазах Леонтия Власовича заблестели слезы. Калина Семеновна скорбно поджала губы, выпила первая. Она была давней подругой Марии Кожиной, их мужья вместе ушли на фронт и погибли в первую военную зиму.

Хозяйка поднесла Леонтию Власовичу рюмку, затем сама его стала кормить. Так когда-то кормила его Мария Савельевна, мать Василия Дмитриевича.

…Марья Кожина, как ее звали в деревне, много лет проработала в колхозе телятницей. Зимой и летом — в четыре утра была уже на ферме, потом бежала домой: готовила в школу сына, ухаживала за Леонтием Власовичем, потом опять бежала на ферму… И так изо дня в день, из года в год.

Выучила сына, стал он агрономом. Привезла из Москвы специалиста, который сделал коляску на электробатареях: нажми культей кнопку — и колеса вертятся. Ездит Леонтий Власович по дому, по двору, по улице.

Заставила Мария учиться и Леонтия Власовича. Стал Хомутов электриком. Вся автоматика на животноводческой ферме установлена по его идеям и предложениям.

— К слову будь сказано, — объяснил Василий Дмитриевич, покрасневший от выпитой рюмки, — мама оставила свое здоровье на ферме: все на своих руках таскала. Надорвалась… А теперь сто двадцать электромоторов только в центральном блоке. Чисто, тепло, уютно… Вот приедете еще — я вам все покажу. У бати голова — академия…

— Орденом наградили… — похвалилась Калина Семеновна.

Василий Дмитриевич не без гордости добавил:

— А теперь батю представили на второй. На днях звонили из обкома.

За обедом Павел спросил у Леонтия Власовича, почему в санатории он ни словом не обмолвился о походе к берегам Болгарии. Хомутов ответил:

— Я давал клятву — поход держать в тайне. Сам понимаешь.

Еще бы! О военной тайне он знал еще от Алексея, что ее берегут строже, чем собственную жизнь.

— Кстати, на второй день к вечеру Алексей с Ягодкиным привели корову… Как сейчас вижу: была она красной масти и с отбитым рогом, — вспомнил Леонтий Власович. — Любопытная история!

Корова

Дорога — сплошная колдобина — круто поднималась вверх, и, пожалуй, не было ни одного водителя, который не проклинал бы ее на чем свет стоит. Но тем не менее по ней ездили днем и ночью, доставляли в бухту бензин, торпеды, патроны, продовольствие. Она единственная по суше связывала базу с внешним миром. По ней и шли Алексей Заволока с Прокофием Ягодкиным, добро корабль разрешено было поставить на профилактику. Никогда еще у Алексея не было столько денег — полная, туго набитая противогазная сумка, и все красненькие — тридцатирублевки.

У перевала краснофлотцы свернули на каменистую тропу, еле заметную среди зарослей дуба: когда-то здесь гоняли стадо, теперь она была покрыта жесткой колючей травой. Тропа вела в горный аул.

Вечером, когда уже в лесу сгустились сумерки и туман наполнял долину — только на востоке Большой Кавказский хребет сверкал в лучах заходящего солнца, — Алексей и Прокофий наконец-то добрались до аула. Чем-то напуганные чеченки показывали в сторону букового леса, покрывавшего крутые склоны гор.

— Там ваши мужья пасут скот, да? — допытывался Ягодкин. — Ушли воевать, да? — и похлопывал рукой по стволу автомата. Прикрываясь платками, женщины молча пятились, ныряли в сакли.

Так ничего и не добившись, моряки направились в буковый лес: может, там встретятся люди, которые могли бы им помочь купить корову?

В горах темнеет быстро. Не успели моряки углубиться в лес, как потеряли тропинку. В небе, не мигая, ярко заблистали звезды. Казалось, и море было рядом, а его дыхания вовсе не чувствовалось.

К ночи воздух сделался пронизывающе холодным, но по-прежнему удерживал стойкий аромат старого букового леса. Решили заночевать, не разводя костра. Спать не пришлось. Время от времени из ущелья доносились выстрелы. А после полуночи высоко в небе послышался гул бомбардировщика. «Не иначе как немецкий», — определил Ягодкин.

И когда самолет был уже в зените, высокий буковый лес внезапно озарился зеленым светом. Деревья бесшумно ожили. От стволов отделились черные тени, с нарастающей скоростью стали удлиняться и вдруг так же внезапно исчезли, как и появились.

— Кто-то ракетами балуется, — сказал Ягодкин. Он глядел в небо. Там рокотал самолет. — Разворачивается, слышишь? Никак на посадку?

Подхватив автоматы, моряки выскочили на опушку широкой поляны, и в этот момент шагах в тридцати от себя увидели человека. Он стоял под деревом и стрелял из ракетницы.

Шипя и рассыпаясь, ракеты освещали поляну. Сюда — было слышно по звуку, — сбавив скорость, быстро приближался самолет. Когда он пронесся над поляной, Алексей и Прокофий одновременно увидели купола парашютов. В несколько прыжков моряки оказались рядом с человеком, пускавшим ракеты.

От неожиданности незнакомец присел, потом метнулся к дереву. Алексей сделал ему подножку и уже лежачего оглушил по голове увесистым флотским ботинком. Тут же на незнакомца навалился Ягодкин и без особого труда заломил ему руки, но, видимо, перестарался, потому что тот вскрикнул и вдруг по-русски злобно выругался.

Прокофий опешил: не ошибся ли? А что, если это свой, боец какой-либо сухопутной части? И все-таки на всякий случай его связали его же брючным ремнем. А тем временем парашютисты приземлились на поляну. Послышалась чужая отрывистая речь.

Парашютисты обходили поляну. Наверное, искали человека, пускавшего ракеты. Немецкая речь вернула Ягодкину решительность, и он принялся торопливо забивать незнакомцу в рот сухую жесткую траву.

Над головой Ягодкина раздалась автоматная очередь. Это Алексей открыл огонь по парашютистам. Один, запутавшийся в стропах, что-то угрожающе кричал. Алексей несколько раз выстрелил на звук — крик оборвался.

— Много их? — крикнул Ягодкин.

— Не считал пока.

Парашютисты, отстреливаясь, отошли. Алексей вернулся. Вдвоем они постояли. Стало тихо. Только запах сгоревшего пороха все еще явственно ощущался под деревьями.

— Больше нам тут делать нечего, — рассудил Ягодкин и пинком ботинка поднял незнакомца. — Погляди, ничего не забыли?

Алексей заметил прислоненный к дереву карабин и вещевой мешок, довольно тяжелый, бросил мешок себе за спину и первым побрел сквозь колючий кустарник.

Моряки вернулись на знакомую тропинку. Об отдыхе не было и речи. Решили дождаться рассвета, вернуться в аул и во что бы то ни стало встретить хоть одну живую душу, чтоб можно было узнать толком, что делается в округе.

Наконец утренняя заря погасила звезды. В лесу посветлело.

У незнакомца стучали зубы, но, наверное, не от холода. В его кармане Алексей нашел красноармейскую книжку на имя сержанта отдельного саперного батальона Приморской армии.

Ягодкин был явно обескуражен. При свете дня моряки рассмотрели пленника. У него было костистое, темное от загара лицо, горбатый нос и взгляд затравленного зверя: так может смотреть только враг.

По дороге в аул моряков встретили пограничники, и лейтенант, старший среди них, потребовал пропуск. Ягодкин подал предписание, заготовленное старпомом.

— С документом — порядок, — сказал лейтенант и тут спросил, кого и куда они сопровождают.

— Захватили, товарищ лейтенант, — объяснил Алексей. — Ночью, представьте себе, пускал ракеты…

Теперь лейтенант уже другими глазами взглянул на моряков и на человека в форме сержанта.

Пограничники вывели их на обширную поляну, усеянную каменными валунами. В тени старого дуба Заволока и Ягодкин увидели ворох парашютного шелка, рюкзаки, ящики. В траве лицом кверху лежал человек. На нем была защитная одежда, большие кованые ботинки. Один глаз вытек.

Тут же, на железной коробке, сидел капитан пограничных войск, курил и что-то торопливо записывал. Перед ним стоял человек в униформе с разорванным рукавом, сквозь желтый бинт проступала кровь. Ягодкин без труда определил: бинт — немецкий.

Лейтенант жестом остановил группу, а сам, подойдя к капитану, что-то стал объяснять. Капитан, по виду кавказец, рывком поднялся, подскочил к саперу:

— Шакал!

Выкрикивая незнакомые морякам слова, он перед носом задержанного тряс большим волосатым кулаком, потом, словно спохватившись, повернулся к морякам, и взгляд его потеплел. Но спросил он строго: