Эхо в тумане - Борис Яроцкий

Паша вернулся огорченный: на территорию порта его не пустили, и пока обегал пакгауз, пролезал через известную только ему дыру, лодка отшвартовалась и вышла в море. С того дня они Алешу больше не видели…

Все это вспомнила Полина Карповна, читая и перечитывая необыкновенное письмо сына. Много раз потом она задумывалась: почему сын не спросил об отце, где он, что с ним, и вообще жив ли? Этот вопрос она задавала себе и сейчас и не могла ответить. Может, Алеша о нем что-нибудь знал, но не имел права признаться, а может, ожидал, что первой об отце вспомнит мать или бабушка? Если бы пришла «похоронка», они б не удержались, обмолвились. Если бы получили от него письмо, поделились бы радостью.

И Полина Карповна материнским сердцем чуяла: сын что-то знал об отце, знал и молчал. Кроме сыновних чувств, в нем жило чувство долга, он, конечно же, умел хранить военную тайну. Сын промолчал, ничего не спросил, и она не решилась заговорить об этом.

А ведь думала о них обоих и до встречи с Алешей, и при встрече, и после, когда проводила на причал к лодке.

Она увидела мужа уже после войны, но не в родном городе, а в Москве, куда ее вызвали телеграммой. Тогда был вот такой же, как сейчас, хмурый слякотный день, и на улице его скрашивали только яркие афиши, извещавшие, что скоро состоятся выборы в Верховный Совет СССР. Афиши настраивали на мирный, довоенный, нет, пожалуй, уже послевоенный лад. Ведь все, что было пережито, из памяти не выкинуть!

Сердце ее не обмануло: Петр был болен.

На Казанском вокзале Полину Карповну остановил незнакомый мужчина. Был он в черном длиннополом пальто и шапке из козьего меха.

— Мне поручено вас сопровождать в госпиталь, — сказал он коротко.

У скверика их ждала «эмка». За рулем — военный в погонах офицера госбезопасности. Полина Карповна заняла место на заднем сиденье, сопровождающий сел рядом с водителем. Вскоре они уже были в Лефортове.

В центральном вестибюле госпиталя Полину Карповну встретил высокий худощавый генерал в пенсне, поздоровался за руку, спросил, как она доехала, повел ее в палату, по пути разъясняя, что Петр Николаевич перенес двухстороннее воспаление легких, но сейчас ему лучше…

В небольшой палате, с окном на Яузу, Петр лежал один, хотя там стояло две койки. Полина Карповна в первое мгновение, когда увидела тощего (одна кожа да кости) мужчину с поредевшими волосами, не поверила, что перед ней ее муж, некогда мускулистый, с крепкой бронзовой шеей, со щеками, опаленными зноем. Перед ней был старик, слабый, беспомощный, с мягкой и как будто виноватой улыбкой,

— Что же тебя так, Петя? — спросила она.

— Война, Поля.

— В плену, что ли? — испугалась она.

— Вовсе нет… За четыре года я даже бомбежки не видел. А вы намучились… Ты и Пашка, сколько ужасов пережили… Мне рассказывали. Жаль, Алеша не увидел победу… Я получил извещение уже в этом году.

Петр Николаевич вздохнул, протянул мертвенно-бледную руку, провел по волосам Полины.

— А ты поседела…

Генерал тихо вышел, прикрыв за собою дверь, и Заволоки остались одни.

— Он меня, — кивнул заостренным подбородком на дверь, — к жизни вернул… Никаких надежд не было. Это профессор Бурденко, прекраснейший человек…

Полина Карповна однажды от моряков слыхала: что он спас какого-то геройского адмирала, у которого то ли остановилось сердце, то ли вот-вот должно было остановиться. А теперь профессор вернул с того света рабочего. Полина Карповна осмотрела госпитальную палату: шкаф, радиоприемник, стол, библиотечка.

— Ты как большой начальник.

— Вовсе нет.

— Где же ты был?.. Что делал?..

Петр улыбнулся, словно вспомнил, где он был и что делал. И по его взгляду, по его скупой мимике Полина Карповна поняла, что работа, забравшая все его здоровье и, наверное, добрую часть жизни, была для него нужной. Только почему ж он молчал? Ни писем, ни телеграмм. О том, что он жив и трудится для победы, почему-то ей сообщали военные, почему-то ее предупредили, что если кто-то заведет речь о муже, станет выпытывать, где он и чем занимается, она должна немедленно сообщить уполномоченному госбезопасности…

Но о нем спрашивал только Паша. Мальчишке было обидно: у других отцы возвращались с фронта, все в орденах и медалях, и его ровесники хвалились подвигами своих отцов, те же Шурко и Васько — их отец, старшина, был в батальоне поваром, от Москвы дошел до Берлина и в бою заслужил четыре медали и один орден.

Паша знал только, что его отец где-то на Урале, варит сталь, из стали делают снаряды. А брат Алеша воевал подводником и где-то погиб на море. О наградах отца и брата он даже не спрашивал. Может, они и были, но кто из мальчишек поверит: им надо показать награду да еще дать подержать в руках — тогда отпадут сомнения.

— Где я был? Что делал? — переспросил Петр и посмотрел на Полю так, словно удивился ее наивному вопросу. — Потом я тебе расскажу… Не сидел сложа руки. Некогда было даже выспаться. Зато скоро дадим нашим детям такое, что их защитит надежно…

Петр говорил тихо и медленно, делал большие паузы, будто отдыхал, и взгляд его, усталый, чем-то был похож на лампочку электрофонарика, батарейка которого села, но еще давала ток, достаточный, чтоб накалить вольфрамовую нитку.

— Петя, давай я тебя заберу отсюда. Дома — степь, море, корову купим…

Петр слушал свою Полину, и улыбка не сходила с его блеклых губ. Наверное, он думал, что жена шутит: зачем рабочему корова? Был бы достаток в государстве… Тогда не одному ему, Заволоке, молоко будет.

— Хочется домой, Поля! Ох, как хочется! Но вам со мной каково? Сейчас я вам… как гиря на обе ноги.

— Ну, что ты, Петя… Кто ж, как не мы, тебя выходит?

— Я уже поправляюсь. И мне надо вернуться туда. Я не все еще сделал. Надо вернуться… Понимаешь, надо…

Полина Карповна гостила в Москве целую неделю: она убедилась, что Петр поправляется, и несколько успокоилась, но каждый день, когда заходил разговор о доме, звала мужа на Кубань, а он твердил, как заклинание: «Надо еще потрудиться. Дело-то не закончено».

Домой вернулся он спустя четыре года, но недолго любовался горами да морем: ни целебная вода, ни целебный горный воздух уже не в силах были вернуть ему некогда железное здоровье…

Мать писала сыну, что ореховое дерево в бабушкином саду уже перегнало грушу, посаженную еще перед войною. «Дерево ветвистое и крепкое, — писала она, — как молодой дуб на опушке леса. Сейчас, когда северные ветры дуют порывисто и сильно, я опасаюсь, как бы они не нашкодили. Раньше, как ты помнишь, с северной стороны Алешине дерево прикрывали яворы, а теперь, когда яворы засохли и пришлось их срубить, осенние ветры продувают сад и уже к декабрю сорвали с Алешиного дерева последние листочки. Когда по утрам я выхожу в сад, мне кажется, дереву зябко, оно гудит на ветру и клонится в южную сторону, к солнцу.

Орехи в эту осень крупные. Я тебе на днях вышлю. Ты, пожалуйста, угости своих друзей…»

Дальше речь шла о матери Гали Зубковой. «В прошлую субботу я встретила ее на рынке. Ей одной тоскливо. Раньше к ней часто наведывались товарищи покойного Галиного папы, теперь стали постепенно забывать. А много ли нам, женщинам, надо: чуточку внимания да доброе слово. И Галочка, дочка, пишет редко. Напомни ей, сыночек. Может, у нее нет времени, а может, слишком весело живется…»

Санаторий инвалидов войны

Атанас был удивлен тем, что Галина Зубкова позвонила ему, а не Павлу. «Значит, у земляков размолвка», — мелькнула догадка. Он хотел было выяснить причину, но Галя, по-видимому, не была настроена продолжать разговор по телефону:

— Передай Павлу, пусть не важничает.

По голосу Атанас определил, что девушка чем-то взволнована и ей в данную минуту нужен именно Павел. Но почему же она сама не звонит ему? Ведь он сейчас у себя: конспектирует философский трактат какого-то западногерманского экзистенциалиста. Атанас передал просьбу землячки: не забывать ее, звонить и приходить в гости.

— Может, вместе сходим?

— Не могу, Павел. Ты должен один. Так лучше. И не обращай внимания, что говорит девушка, когда сердится.

В этот раз Галя встретила Павла радушно. Извинившись, она убежала в соседнюю комнату, быстро переоделась и теперь была в коричневом вязаном платье, которое ей очень шло.

— А я тебя ждала, Паша. — В голосе — ни тени упрека. — Завтра мы с тобой идем в театр.

— Не могу, Галя.

— Паша, ты меня любишь?

Тот удивился не столько ее вопросу, сколько интонации. Уже однажды она так спрашивала, и он не успел ответить, как тут же последовала никчемная просьба: «Паша, ты должен достать билеты на выставку».

В Москве открывалась выставка известного французского художника, на которую, как выяснилось, все билеты были давно проданы, и тогда его, помнится, выручил Атанас. Галя побывала на выставке просто на зависть сокурсницам…