Эхо в тумане - Борис Яроцкий

— А что, оно и летом не везде жаркое, — объяснил одноглазый рассказчик, повернув к гостям широкое обескровленное лицо. — В Одессе в иные годы весь залив в каток превращается — дуй на коньках до самой Дофиновки и не бойся — не провалишься… А может, и не отморозило…

Одноглазый чему-то улыбался. Наверно, вспомнил одесское детство, а может, почувствовал коньки на своих давно ампутированных ногах.

Павел порывался спросить, где же сейчас Хомутов, и почему-то робел: а вдруг и он, как Ягодкин?.. Но не только это сдерживало Павла. Он заметил, что, уставив темные, как маслины, глаза, Атанас слушает инвалидов с необычайным вниманием. Уже не в кино, а воочию он видел, что люди, искалеченные войной физически, остаются не сломленными духовно: вспоминают, интересуются, думают — словом, живут! Вряд ли это можно объяснить только их высоким военным мужеством…

Павел осматривал палату: в углу — телевизор, в другом — радиоприемник, на полке — книги, большие, из серой бумаги, исколотые дырочками. Догадался: их читает слепой товарищ. На обложке выведена чернильная надпись «Судьба человека. Перевод по система Брайля».

Павел перехватил взгляд Атанаса. Тот молча, сосредоточенно слушал. И тогда Павел, набравшись духу, спросил прямо: где же Хомутов? Инвалиды переглянулись, повернули головы к нянечке. Лицо ее в мелких морщинах посветлело, на губах появилась улыбка.

— Он жив, ребятки, — ответила Калина Семеновна. — Вот дежурная меня отпустит, и мы к нему наведаемся…

— Но сначала вы отобедайте в нашей столовой, — дружно попросили ветераны и опять заговорили наперебой. Чувствовалось, что они тосковали по свежему человеку.

Дежурная отпустила Калину Семеновну, и та долго вела офицеров через лес. Верхушки сосен, освещенные солнцем, казались накаленными. В соснах порхали синицы. По дороге нянечка рассказывала:

— Всяко у нас бывало! Одни требовали водочки, другие — яду в чаек подсыпать. За Родину да на миру умирали с гордостью. А тут… Всякого насмотрелась. И Хомутов Леонтий попал к нам, считай, из пекла адового. Без рук, без ног, желал себе смерти, да спасла его богородица — Мария Кожина, простая русская баба. Муж у нее погиб на фронте еще в сорок первом, кажется, был морским десантником. Немец его газом задушил в Аджимушкайских каменоломнях. Может, слыхали? А у нее подрастал сын Вася, стал про отца-матроса расспрашивать. Мария ответила: убит, мол. Не поверил, говорит, папку убить не могут, разве только ранят…

Рассказала я Марии про страдальца Хомутова, и начала она захаживать в санаторий: то молочка принесет, то яичек — от ребенка отрывала. А после войны сразу, знаете, какое житье было? И Васе матрос понравился: отца в нем почувствовал. Мария уговорила Леонтия в деревню перебраться. Вот и живет он у Кожина родным человеком.

— У Кожиной? — переспросил Павел, думая, что Калина Семеновна ошиблась.

— Умерла Мария, лет восемь назад. А Вася Кожин от отца приемного не отказался. Институт окончил и теперь он — Василий Митрич. Детишек у него четверо — и все к матросу с почтением: так воспитал их Василий Митрич…

Не заметили спутники, как отмахали три километра. Накатанная автомашинами дорога привела их в деревню, окруженную лесом. Главная улица — двухэтажные домики с палисадниками, выстроены, словно по шнурку, посередине села большой замерзший пруд, усыпанный рыбаками. На высоком каменном фундаменте дом, обшитый тесом, — дом председателя колхоза Василия Дмитриевича Кожина.

Друзьям повезло. В воскресенье вся многочисленная семья Кожиных была в сборе. Жена Василия Дмитриевича, по-девичьи легкая в движениях, с редкостно длинной косою, от изумления вскинула брови:

— Из Москвы? К Леонтию Власовичу? Ой как здорово!.. Наш Алексюша заметил, что кошка умывается. Ну к гостям, не иначе! Проходите, пожалуйста.

И повела в залу, где по телевизору шла какая-то веселая передача. Навстречу гостям поднялся крупный, спортивного сложения мужчина, протянул руку:

— Василий, — и показал на седого человека, сидевшего в трехколесной коляске. — А это мой батя Леонтий Власович.

Павел назвал свою фамилию и фамилию друга.

— Вы… Алеши Заволоки младший братишка?! Васютка! Софушка! — повернул голову к хозяину и хозяйке. — Братишка того Алеши! Аи, ребята! А мы его любим… — Из глаз Леонтия Власовича брызнули слезы, он резко тряхнул крупной пепельно-белой головой и вдруг застыдился своей слабости: — Извините, ребята, старею вот…

За разговором Василий Дмитриевич выключил телевизор, под высоким потолком вспыхнула люстра — комната наполнилась мягким розовым светом. Гостей посадили на диван, хозяин присел к столу, хозяйка с Калиной Семеновной, слышно было, уже возились на кухне, детвора — семилетний Юрий и пятилетний Алеша, оба черноглазые, курносые и круглолицые — копии отца, — залезли в коляску к Леонтию Власовичу, а шестилетние близнецы Света и Люда — взобрались к отцу на колени.

Вместе со взрослыми дети слушали старого матроса.

Знакомство с Иванкой

В начале августа тысяча девятьсот сорок второго года Леонтий Хомутов после излечения в госпитале получил направление в Голубую бухту. Он умолял кадровика вернуть его в экипаж капитана-лейтенанта Колтыпы, но кадровик был неумолим:

— Идешь на корабль. На другой, разумеется. Приказываю убыть в распоряжение товарища Вяткина Дмитрия Егоровича.

Кем был товарищ Вяткин, до личного знакомства с ним Хомутов не имел ни малейшего представления и по пути в Голубую бухту думал, что его направили не на боевой корабль, а на какое-то вспомогательное судно. Так думал. Но когда увидел причал с пришвартованными лодками, от сердца отлегло, и настроение сразу стало другим, радостно-приподнятым.

На корабле его встретили по-будничному просто. Капитан-лейтенант Вяткин, захватив в горсть клок огненно-рыжей бороды, пробежал глазами предписание, свернул его вчетверо, небрежно сунул в карман кителя.

— Понимаю, товарищ Хомутов, ваши чувства к родному экипажу. Но он сейчас далеко, выполняет боевое задание. Мы тоже не прохлаждаемся. В этом убедитесь сами. Только должность рулевого у нас занята.

— Согласен на любую.

— Добро. Будете торпедистом.

— Есть.

— Заволока! — окликнул он матроса возившегося у торпедопогрузочного люка. — Принимай пополнение. — И опять к Хомутову: — Вещички имеются?

— Все при мне.

— Прекрасно.

Усмехнулся Леонтий. Ничего прекрасного не было, роба на нем третьего срока: ботинки, брюки, тельняшка, бескозырка — все подобрано в госпитале наспех. А то обмундирование, что было на нем в последнем походе, сгорело.

Вторым знакомым, после командира, был неширокий в кости, среднего роста, голубоглазый старшина.

— Алексей, — подал он руку.

— Леонтий. Можно просто Леня.

— Хорошо, Леня.

Так состоялось знакомство Леонтия Хомутова с Алексеем Заволокой. А спустя три дня, в темную грозовую ночь, приняв на борт пассажиров и груз, лодка ушла на задание. На первой же политинформации замполит капитан-лейтенант Гусев объяснил, что экипаж имеет задачу высадить на болгарский берег группу партизан.

В пяти милях от берега лодка всплыла на перископную глубину. Все цистерны главного балласта были еще заполнены водой и открыты кингстоны. Но сквозь обшивку корпуса было слышно, как булькала забортная вода: море слегка волновалось.

Командир дал команду продуть среднюю группу цистерн. Вскоре лодка заняла позиционное положение. Подняв перископ, командир принялся тщательно осматривать горизонт.

Вечерело. Море казалось мирным. Далеко на юго-востоке, в синеющей дымке, виднелся берег. Размытые очертания холмов сливались с помутневшим к ночи высоким небом.

В полумиле начинались минные заграждения. Подходить ближе было рискованно — можно напороться на мину. Стали ждать темноты.

Болгарский товарищ, старший группы, попросил разрешения взглянуть на берег. Вяткин уступил ему место у перископа и заметил, как тот жадно вцепился большими энергичными руками в откидные рукоятки перископа.

— Давно из дому?

— Девятнадцать лет.

— Не узнают родители…

— Нет родителей, — и тут болгарин резко оторвался от окуляров, с тревогою посмотрел на командира. — Вижу ворога…

Вяткин навел перископ на белый бурун. Шел торпедный катер. Он, видимо, только что выскочил из-за скалы и сейчас на предельной скорости резал волну. Катер круто свернул против рыбацкого поселка и под прямым углом к берегу устремился в море.

— Ага! — обрадовался командир и — к штурману: — Отмечай! Есть фарватер!

Катер еще подвернул и теперь уже несся прямо на лодку. В сердце командира закрался холодок. «Нет, не может быть, чтоб фашисты знали место высадки». Хотя на войне всякое бывает. У врага тоже есть своя агентурная разведка. И болгарское антифашистское подполье не гарантировано от провокаторов.