Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

Алекс насторожился, рывком сел на кровати, спустил ноги на пол.

Он глянул на меня, как добросовестный христианин поглядывает на Люцифера.

— Я, Николай Михайлович, уже ничему не удивляюсь. Вы с вашими подходцами давно отучили меня удивляться. То предлагаете помощь, то вдруг оказывается, что эта помощь вовсе не бескорыстна. Теперь вы утверждаете, что в Москве уже давно решили отправить нас в самое бессмысленное в моей жизни путешествие? А как же свобода выбора?

— Выбор здесь ни при чем. Проблема заключается не в том, когда и куда ехать, а в том, когда вернуться.

— Когда же?

— Когда твоего опекуна выпустят из тюрьмы. Мы считаем, такие люди, как Шахт, долго в тюрьмах не сидят. Время, о котором он упоминал, скоро наступит. Тебя ждет сытая, богатая жизнь, денег у тебя достаточно, однако есть кое–какие трудности…

— Что вы имеете в виду?

— Способ переброски.

— Нам бы только до Швейцарии добраться…

— Хотя бы до Швейцарии. Послушай, Алекс, меня и особенно человека в пенсне, а также красавца–мужчину *(сноска: В. С. Абакумова) заинтересовала фраза, брошенная когда‑то Орионом. Из‑за нее, в общем‑то, весь сыр–бор и разгорелся.

Я напомню:

« … – Ты верно уловил перспективу. Это позволяет мне быть более откровенным. Имей в виду, Алекс, ты – человек будущего! Твое время наступит после неожиданного конца, который вполне вероятен, а пока ты чужак. Такие как ты, всегда будут считаться здесь чужаками. Тебя защищает твой капитал, близость к Людвигу, очевидная связь со мной, но в какой‑то момент этого может не хватить, особенно, если ты позволишь себе вляпаться в какую‑нибудь историю… Кто‑то может решить, вот он, удачный момент, чтобы вытряхнуть из «красного барона» как можно больше денежек. Я не исключаю, что болтуны с набережной Тирпитца постараются подбить тебя на какой‑нибудь необдуманный поступок…»

Затем Орион предупредил.

« … – Возможно, они предложат связаться с твоими бывшими дружками по ту сторону фронта, – он кивком указал на восток, затем строго предупредил. – Не вздумай идти у них на поводу!»

Вник?

Алекс кивнул.

— Намек на то, что ты «чужак», а также упоминание о «бывших дружках» подсказывает, твой опекун в те дни не очень‑то доверял тебе. Он не исключал вероятность подставы.

— Это важно?

— Более чем!.. По этой причине в глазах твоих нынешних дружков ваша переброска за пределы Германии должна выглядеть предельно прозрачной. Даже Шахту должно быть ясно, от «бывших дружков» не бегают. Мы не можем пустить тебя наобум. Хотелось бы воспользоваться «крысиной тропой», по которой спасаются бывшие работники РСХА и связанных с ним учреждений, а также видные эсэсовцы, но у нас к ней нет надежных подходов, а самостоятельное и не во всем понятное путешествие всегда будет наводить на размышления – кто тебе помог?

Имея дело с таким прожженным империалистом как Орион такой риск неуместен. Ему достаточно и тени подозрения. Беда также в том, что передвигаясь самостоятельно ты вполне можешь попасть в поле зрения западных спецслужб. По нашим прикидкам, ты представляешь для них серьезный интерес – Пенемюнде, отдел ракетных вооружений, контакт с Майендорфом. Вспомни хотя бы господ Тэбболта и капитана Харрисона? Эти волки еще в Англии пялились на тебя во все глаза. Нам и тебе это ни к чему.

Алекс кивнул.

— Что касается Ориона, быть его доверенным лицом – это лучшая рекомендация, которой может гордиться имперский барон Алекс–Еско фон Шеель, а также советский разведчик Алексей Альфредович Шеель. Вник?

— Как быть с Ротте?

— О нем особый разговор.

— Его надо прихлопнуть как муху!.. Иначе мы постоянно будем ощущать опасность! Это мое условие! В любом случае, я должен быть уверен, что этот богослов более никогда не встанет у нас на дороге.

— Легковесно рассуждаешь, Алекс! Прихлопнуть проще простого, но этим вопрос о безопасности не закроешь. Все дело в воспитательной работе.

— Опять за старое, Николай Михайлович?..

Я примолк. Позволил ему осмыслить сказанное.

После паузы подытожил.

— Значит, будем работать?

— У меня, как говорят в Одессе, есть выбор? Я без всяких подковырок, Николай Михайлович. Признайтесь, у меня есть выбор?!

Он встал, прошелся по комнате, потом остановился возле моей кровати.

— После вашего визита… будьте вы… я несколько ночей не мог заснуть. Это Магдалене вы могли повесить в Москве лапшу на уши, будто бы она вольна идти на все четыре стороны. Лена мне все рассказала о пребывании в стране победившего социализма. Рассказала о ваших беседах, более смахивающих на допросы, и о интересе вашего нового начальника, красавца–мужчины, опекавшего в Москве артистку Чехову и между делом положившего глаз на мою жену, и о странном для нашего куратора в пенсне решении вот так взять и выпустить классово чуждую мадам на родину. Ясно, что вы установите наблюдение, постараетесь не выпускать ее из вида. Надеялись отыскать меня?..

— А то!

— Я не в обиде, это понятно? После того, как вы ушли, я ей все растолковал, во всем повинился. Не беспокойтесь – покаялся исключительно в антимониях. Без фамилий, фактов, дат и всякой другой конкретики. Зачем ей это? Объяснил, у нас есть несколько дней, чтобы удрать от Ротте и выскользнуть из капкана НКВД. Я бы это сумел. Верите?

— Верю. Однако подчеркиваю – далеко бы ты не ушел.

— До Швейцарии во всяком случае добрался, а там ищи ветра в поле!.. Если бы не Магди…

Он сел на свою кровать и выложил.

— Вы же знаете, она у меня молчунья. Улыбнется загадочно, а потом думай, что хочешь. День молчала, другой, дальше ждать было нельзя. Наконец заговорила, наложила, говоря вашими словами, резолюцию. Выразилась «омко» и «кратко» – meine liber Алексей, всю жизнь не набегаешься. Потом ни с того ни с сего заявила – если этот противный комиссар против новой войны, я согласна. Если будет война, никому несдобровать. Всем достанется. Это так страшно. Война будет, Николай Михайлович?

— Как сработаем, Алеша. Ты, я, Толик, Густав… И другие наши товарищи, их много. Можешь считать меня историческим оптимистом, но я уверен – если мы не пожалеем сил, ее можно избежать. Для этого необходимо сыграть в союзниками в догонялки как в военном, техническом, так и особенно в политическом отношении. Они очень сильны. У них несоизмеримый с нашим потенциал. В нашем положении любая авантюра уместна. Даже похищение Гесса. Если мы сумеем пустить пыль в глаза, если сумеем выиграть время…

— Вероятно, и сроки какие‑то есть?

— Безусловно, только полковников никто о сроках не информирует. Они сами должны догадаться.

— Вы догадались?

— А то!

— Своя бомба?

— Она, родная. Только одной бомбы мало, Алеша. Существуют и другие общественно–политические условия… Например, победа коммунистов здесь в Германии. Или в Китае. Против миллиарда борцов за дело рабочего класса никто не сможет устоять. Тогда можно попробовать договориться.

Шеель задумался.

Я дал ему время пораскинуть мозгами, и, когда уловил в его голове нужный настрой, подбодрил.

— Маршрут через Швейцарии мы тебе устроим. Это тебе впоследствии зачтется, или я ничего не смыслю в будущей Германии, так что налаживай легенду. Все должно пройти без сучка и задоринки. А теперь спать.

Завтра трудный и веселый день».

« …гладко, товарищ, бывает только на бумаге. Карты спутала фрау Магди, в панике примчавшаяся в Берлин.

Впрочем, если бы не этот случай, Алекса, полагаю, уже давно на свете не было».

Глава 6

Из письма Магдалены–Алисы фон Шеель–Майендорф:

« …выскочил из развалин. Я не успела опомниться, как негодяй приставил нож к горлу.

Это было так страшно.

Удивительно, но в первые мгновения я не узнала его – решила, что это грабитель, ради куска хлеба готовый на все. Такие толпами бродили по Дюссельдорфу. Затем с моих глаз упала пелена, я узнала Франца Ротте и закричала.

Боров приказал мне заткнуться и пригрозил ножом. Затем потребовал выложить, где Алекс?

Затем немного расслабился, опустил нож и добавил.

— Мне надо поспать. И поесть. Я не ел три дня. Ты только не выпендривайся!..

Ах, mein Freund, он всегда был груб. Почему‑то в моем присутствии он любил употреблять самые непристойные, самые деревенские выражения.

Однако на это раз, похоже, он сказал правду. Вид у него был до неприличия жалкий. Он похудел до скелетообразного состояния, щеки ввалились. Руки дрожали, он с трудом удерживал меня. Его спасал только мой испуг. Франц, видимо, сознавая, что сил у него может не хватить, приказал мне шагать в сторону нашего дома.