Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

« …«измы», дружище, тают в пути. Зафиксируй эту максиму в своем тексте …»

« …факт, что Алекс–Еско не очень‑то доверял мне. Перед тем, как на берлинском вокзале Цоо мы купили проездные билеты и по городской железной дороге пересекли Шпрее, на участке между вокзалами Лертербанхоф и на Фридрихштрассе, являвшейся секторальной границей, – он заметно поеживался.».

« …Что более всего удивляет в человеке, соавтор, это привычка не верить своим глазам и до самой крайности держаться за какую‑нибудь гнилую идейку из разряда ожидания неизбежных подло стейот большевиков. Якобы они рано или поздно расправятся со всяким, кто посмеет укрыться от их грозного ока.

До самого последнего момента Алекс не исключал подвоха с моей стороны. Возможно, поездка в Бранденбург является хитроумной ловушкой, в которую он по собственной глупости, позволил себя заманить? Стоит только спуститься с перрона на Фридрихштрассе, как к нему тут же со всех сторон сбегутся мордовороты из МГБ, второпях зачитают приговор и тут же пригласят на казнь. Такие настроения наглядно демонстрировали слабину, которую Шеель позволил себе с окончанием войны.

Расслабуха, парень, поджидает всякого, кто теряет вкус к воспитательной…»

Далее Трущева опять занесло на проторенную колею. Я решительно вычеркнул эти рассуждения.

«Со своей стороны, соавтор, я считаю потерю оперативной формы сущим пустяком по сравнению с согласием каждого честного труженика потрудиться на благо мира во всем мире».

« …отпустило Алекса не сразу. Даже после посещения одного закрытого для посторонних учреждения в Восточном Берлине, где нам выдали новые документы, он не позволил себе расслабиться. Романтические бредни – как‑то надежда спрятаться в каком‑нибудь укромном уголке африканских саван или обрести покой в буржуазном южноамериканском раю, – цепко держали его. Всякого рода империалистические голоса продолжали взывать к нему из‑за горизонта.

Проснулся он только в Бранденбурге и то не до конца.

В городе было мало разрушений, разве что местный вокзал был выбомблен до основания. За ним, по ту сторону лугов возвышался древний собор красного кирпича. На стенах домов были видны отметины от пуль и редкие пробоины от снарядов. Особенно досталось сторожевой башни на въезде в Старый город, по местному Альтштадт. Средневековый бург одарил нас с Еско отличной возможностью познакомиться с повседневной жизнью послевоенного провинциального немецкого городка, оказавшегося в руках красных оккупантов.

С первого взгляда было заметно – жизнь налаживалась. Это был факт, от него никуда не спрячешься. В городе не осталось и следа той напряженности, которая царила в Германии в первые дни прихода большевистских варваров. Не буду утверждать, что немцы подняли головы, но уже и не опускали их при виде собравшихся возле комендатуры, гогочущих русских офицеров, обучавших езде на велосипеде какого‑то нарядного и здоровенного летчика со звездой Героя на груди.

Алекс ухмыльнулся, когда летчик признался – он, крестьянский парень, попавший в летную школу прямо из глухих сибирских краев, никогда не видал такое средство передвижения как велосипед.

Он даже не слыхал о нем!

– …на самолете летать научился. Здесь только сел за руль автомобиля, сразу сообразил где газ, а где тормоз. Сразу поехал, а этого верблюда, – он указал на таинственный двухколесный агрегат, – никак не могу оседлать.

— Как это по–русски! – пробормотал барон. – Как это по–нашему. Помню Фельдман долго не мог поверить, что ракета движется в безвоздушном пространстве. Что такое безвоздушное пространство? Что такое свободная среда? Почему там нет воздуха?..»

« …погуляли по Альтштадту и Домбецирку,* («Соборный квартал») прошлись по Берлинерштрассе, осмотрели ратушу, где располагалась советская оккупационная администрация. Ее по–прежнему охраняла статуя средневекового рыцаря Роланда, органично вписавшегося в соцветие красных знамен, орденов, сталинских погон и скрипучих офицерских сапог. Посидели на живописном берегу канала, соединявшего два прилегающих к городу озера. Вспомнили Женеву, сорок второй год, преддверие Сталинградской битвы, напряжение, которое в ожидании германской оккупации владело швейцарцами. Там Еско вел себя куда более решительно и целеустремленно. В Женеве он почему‑то не побоялся метнуться к врагу – сбежал с явочной квартиры и, исступленно желая избежать встречи с моим портсигаром, бросился за помощью к местному полицейскому.

Тот, к изумлению Еско, встретил его вскинутым правым кулаком и приободрил – держись, товарищ. С господина барона сразу смыло всякую дурь, а здесь, в зажившем прежней немецкой жизнью провинциальном городишке, он до самой встречи с Крайзе не мог избавиться от остатков липучего безотчетного страха перед иезуитскими приемчиками, которые использовали «палачи из НКВД» для расправы с отщепенцами, дезертирами и прочими присмиренцами.

« …Добил Алекса Густав, настолько ловко подсевший к нам за столик, что мы не сразу заметили его присутствия.

Этого даже уговаривать не надо было. Он сразу взял быка за рога. Для начала пояснил, что сбежал от армейских контрразведчиков исключительно для пользы дела – еще неизвестно, куда бы смершевцы его «законопатили». Он якобы уже успел побывать под следствием в СД и НКВД, так что ему не понаслышке известно, как работники этих служб берегут честь мундира и какие там на этой почве бывают «случайности». Затем, не сбавляя напора, потребовал от меня похлопотать в местной оккупационной администрации, чтобы ему, активному борцу с фашизмом, предоставили достойную работу, так как он является «проверенным товарищем» и, кроме русского, вполне владеет специальностью радиотехника. Заявил он об этом не без провинциального хвастовства, чем окончательно добил барона.

Шеель засмеялся и предложил Оборотню устроиться в местную полицию.

— Зачем тебе радиотехника? Тебя хлебом не корми, дай только вляпаться в какую‑нибудь историю.

— А что! – невозмутимо согласился Крайзе. – Это дельная мысль. Я готов, если только в полиции мне найдется работа по специальности.

Затем он не без иронического подтекста подцепил Второго.

— Разве надежные документы и покровительство властей сами по себе предосудительны, герр Мюллер? Не пора ли нам заняться налаживанием быта, обзавестись хозяйством, причем, желательно под своим именем, не пытаясь поразить свет аристократическими замашками.

— Насчет замашек, это ты зря, Густав, – упрекнул его барон. – Эти замашки можно назвать скорее комсомольскими, чем аристократическими. Кстати, у герра оберста есть интересное предложение на этот счет.

— Какое? – оживился Крайзе.

— Захватить тюрьму Шпандау.

— Зачем? – деловито осведомился Густав.

— Чтобы выкрасть оттуда господина Гесса.

— Это трудно, – признался Густав.

— А то! – поддержал его Шеель.

Крайзе не без удивления поинтересовался у меня.

— Зачем товарищу Сталину понадобилась Шпандау?

Я ответил.

— Это тебе господин барон объяснит.

Шеель возмутился.

— Я‑то здесь причем! Пусть Закруткин объясняет.

За здоровье Толика мы выпили отдельно. Шнапс был настолько вонюч, что меня передернуло.

— Что, не нравится? – подковырнул меня барон. – Надо было с собой ведро самогонки привезти. Крайзе все выпьет.

Затем Алекс мечтательно прокомментировал.

— Мне кажется, при фюрере шнапс отличался замечательным вкусом. Утверждать не берусь, так как в ту пору я строил ракету для пролетариев всех стран. С ее помощью мы мечтали покорить космическое пространство. Веселые были денечки… Знаешь, Густав, пока ты рвался в Гитлерюгенд, мы устраивали комсомольские собрания, на которых горячо обсуждали, где и как достать ту или иную деталь для ракеты и есть ли смысл обращаться за помощью в горком комсомола.

Шеель загрустил, потом поинтересовался.

— Где вы теперь, друзья–однополчане?

Я, не моргнув глазом, ответил.

— Из одиннадцати человек до сегодняшнего дня дожили трое: Яша Фельдман, Вячеслав Крученых и, как ни странно, Саша Пушкин, хотя он около полугода прослужил в дивизионной разведке.

Шеель загрустил.

— Я гляжу, вы хорошо подготовились к встрече, Николай Михайлович.

— Конечно. Я их всех допрашивал.

Алекс поперхнулся.

— На предмет чего?

— Где может скрываться краса и гордость кружка покорителей космоса, сын имперского барона Алекс–Еско фон Шеель.

— И что потом?

— Что потом. Фронт… – я махнул вилкой, затем разлил шнапс по рюмкам. – Вас не заставляю. Исключительно по желанию, по зову, так сказать, сердца. Я и один выпью за помин. Это наша беда, советская. Это наши ребята.