Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

Он появился в начале сорок шестого года. Подошел на улице, окликнул, и я потеряла сознание. Алекс–Еско едва успел подхватить меня.

Он спас меня, как когда‑то спас мою Пусси. Это было очень благородно с его стороны…»

Прочитав эти строки, я наглядно представил задумчивую, всезнающую улыбку фрау Магди. Только история способна улыбаться подобным образом, особенно, когда ей случалось баловать людей метеорологическими прогнозами, например – «над всей Испанией безоблачное небо».

« …Мы поспешили в мою клетушку, которую мне посчастливилось снять на улице Канареек неподалеку от нашего родового гнезда. Квартал, где я провела детство, представлял собой груду развалин, там было опасно ходить не только по ночам, но и в светлое время суток.

Кстати, назвать в ту пору Дюссельдорф местом, предназначенным для проживания людей, можно было только при очень богатом воображении. Альтштадт, составлявший сердцевину города – города Генриха Гейне, Роберта Шумана, Мендельсона и Брамса – был разбомблен до основания, как, впрочем, и большинство промышленных районов и рабочих пригородов. Центральный проспект, знаменитый Кё – чудо–бульвар с протекавшим по середине каналом, лежал в руинах и просматривался на всем протяжении. Правда, смотреть было особенно не на что. Развалины древнего Вавилона с куда большим основанием можно было назвать городом, чем мой родной Дюссельдорф. Там, где мне удалось найти пристанище, еще оставались жилые дома, однако теснота была ужасная!

Еско спал двое суток и все это время я провела возле него. Я не пошла на работу. Я истратила все, что сумела сэкономить, но достала кофе.

Скоро мы сменили местожительство и переехали в более благоустроенный квартал в Нойсе – это на противоположном берегу Рейна. Там, по крайней мере, в дома подавали воду и время от времени убирали кучи гниющего мусора. Затем неожиданно Еско вновь затеял переезд, после чего предупредил меня, чтобы я была осторожней. С наступлением темноты он запретил мне выходить из дома. В те дни Алекс строил планы отъезда за океан, в Аргентину или Уругвай, где местные жители менее предвзято относились к немцам. Мы по карте выбирали место, где смогли бы найти достойное пристанище, мечтали о путешествиях, необитаемых островах, экзотических странах. Только надо было немного подлечиться и подождать. Муж был еще очень слаб, в последние дни войны его серьезно ранили.

Господин Ротте постарался.

К тому же Еско не мог в полной мере распоряжаться оставленным ему наследством, пока не достигнет означенного в завещании отца возраста.

О прошлом мы старались не вспоминать.

Оно само напомнило о себе.

Вообразите мое удивление, когда Алекс привел к нам в дом Nikolaus Michailovitsch. Полковник был в штатском, все такой же миниатюрный, хорошо одетый. Его берет напомнил мне знакомого сутенера с улицы Канареек, который часто предлагал мне «подработать». Он первым пожал мне руку.

Скажите, mein Freund, почему большевики такие бесцеремонные?..

Они встретились в бирштубе и Алексу ничего не оставалось, как пригласить его к нам в гости. Комиссар был румян и щедр.

Особенно на обещания.

Он начал с того, что укорил Алекса за попытку затеять нечистоплотную игру с теми, кто в трудных обстоятельствах помог ему выжить. На бурную попытку Еско возразить, Nikolaus Michailovitcsh сообщил, что вся наша группа представлена к высоким советским наградам. Меня например наградили медалью «За отвагу», что привело меня в шок.

Никто и никогда не считал меня отважной!!!».

Я кожей вкусил оторопь, которую испытала фрау Магди при этом известии.

« …О цели своего визита Nikolaus Michailovitsch говорил туманно. Сначала заявил, что его интересуют документы, которые Первый выудил в папином сейфе, затем сослался на необходимость уточнить некоторые моменты, связанные с последними днями их подпольной деятельности в Германии. Якобы Закруткин до сих пор не в состоянии внятно изложить все, что случилось после гибели «телефонистки». Его также интересовала судьба Ротте, в особенности материалы, относящиеся к попыткам штурмбанфюрера связаться с Führer der Welt.

И конечно, Густав Крайзе!

Куда он запропастился? Нет ли у Алекса каких‑либо известий о нем?

Или от него?

Причину такого пристального интереса, комиссар, не моргнув глазом, объяснил необходимостью вручить ему награду – очередной красный орден. Это известие повергло меня в шок. Алекс никогда не рассказывал мне о приключениях Густава, теперь вдруг выяснилось, что этот обер–гренадер, находясь в составе вермахта и участвуя в боевых действиях, нашел время сотрудничать с красными!

В заключении Nikolaus Michailovitsch сделал акцент на том, что, несмотря на отлично выполненное задание родины «внедриться», а также «проведенные вами важные оперативные мероприятия», в «вашей работе отчетливо просматриваются снижающие эту высокую оценку моменты», но в этом якобы «виноваты мы сами». Зачем в самом конце войны Алекс ни с того ни с сего поставил перед руководством неразрешимую задачу – в каком разрезе рассматривать его и ваше, фрау Магди, будущее?

Чего в нас больше – анархизма или глупости?!

Агент НКВД следующим образом пояснил свою мысль.

— Крайзе – германский подданный, а вот ты, Алекс, советский гражданин, и от этого факта не спрятаться, не отмахнуться».

« …mein Freund, он говорил ужасные вещи.

Мне оставалось только улыбаться.

Своих прежних союзников он назвал «поджигателями новой войны». Он упомянул о господине Шахте, который якобы достаточно ясно выразился по поводу сговора Черчилля и Гитлера. Он позволил себе упомянуть о какой‑то русской женщине, которая родила Алексу сына. И это при мне?! Он позволил себе назвать «негодяем» какого‑то летчика из Люфтваффе, который сбросил бомбы на лазарет, где служила эта самая женщина? Он назвался человеком, который взял на себя ответственность за судьбу его сына. И за твою, Еско, тоже. Разве он, то есть Nikolaus Michailovitsch, не сделал все, что в его силах, чтобы спасти его от лагеря и от смерти? Разве в Швейцарии ты сделал неправильный выбор?

Он посмел назвать сотрудничество с красными «благородным делом, которое красит человека. Даже миллионера!»

Каково!

Алекс–Еско схватился за голову.

— Может, хватит?.. Разве я не исполнил всего, на что подписался, сотрудничая с вами? У нас с Магди есть собственное мнение, как устроить наше будущее!

— И я о том же. Только не ошибись. Твой отец перед исполнением приговора потребовал внести в протокол, что жертвует жизнью «ради Германии». Не за фюрера, этого жалкого фигляра, играющего судьбой мира, а «за фатерлянд». Мне понравились его слова.

— Другими словами, вы тоже явились шантажировать меня? Или у вас это называется воспитательной работой?

Далее они перешли на русский. Заговорили на повышенных тонах, размахивая руками.

Я потребовала, чтобы они изъяснялись исключительно по–немецки. Как супруга Алекса я имела право знать все, в чем большевики обвиняли моего мужа.

Трущев согласился и подтвердил, что он готов перейти на мой родной язык, если только «ваш муж, фрау Магди, признается, зачем он сменил фамилию и кто его шантажирует».

Алексу ничего не оставалось как подтвердить, что теперь он носит фамилию Мюллер и в браке не состоит.

Это была новость так новость!

— Вот видите, фрау Шеель, вы вдова, и ваши супружеские права остались в прошлом, но поскольку в трудный момент вы сделали правильный выбор, Москва не станет акцентировать внимание на этом факте.

— А как насчет выкручивания рук, то бишь воспитательной работы?! – с вызовом поинтересовался Еско. – Не хотите ли вы сказать, что ваши люди отыщут нас в любом уголке земного шара, если мы откажемся выполнять приказы Москвы?

— Алекс, позвольте для начала обрисовать нынешнее состояние вещей, как оно представляется в Центре. Любые шаги в этом направлении требуют предельной искренности от участвующих в танце согласия…

Алекс вспылил.

— Оставьте эту дешевую демагогию!.. Я досыта наелся вашим согласием в сорок первом. Забудьте о Шееле!.. Я – Мюллер, и я уже не советский подданный. Я богат и могу делать все, что мне заблагорассудится. У меня есть встречное предложение – Магди передает вам спрятанные документы, и вы оставляете нас в покое.

— Документы – это само собой, а вот насчет покоя, это уже вам решать. Что случилось, Алекс? У тебя беда?..

Шеель искоса глянул на меня, потом, опустив голову, признался.

— Мне нельзя оставаться в Дюссельдорфе и, вообще, в Германии.

Он кивнул в мою сторону.

— Ей, скорее всего, тоже. Меня вызывают в комиссию по денацификации. Ротте постарался.

От испуга я прижала руки к груди.

— Ты ничего не говорил об этом, Алекс!