Александр Македонский. Сын сновидения - Валерио Манфреди

Клеопатра упала к его ногам и обняла колени:

— Это неправда, отец, неправда, мы лишь хотим, чтобы ты опомнился. Конечно, Александр был опрометчив. — При этих словах Филипп как будто немного успокоился. — Но как ты не понимаешь? Даже не пытаешься понять! Как бы ты поступил на его месте? Если бы кто-то публично назвал тебя незаконнорожденным? Ты бы не вступился за честь своей матери? Не этому ли ты всегда учил своего сына? А теперь, когда он стал похож на тебя, когда повел себя так, как ты хотел от него, ты от него отказываешься. Ты хотел Ахилла! — продолжала Клеопатра, подняв мокрое от слез лицо. — Ты хотел Ахилла и получил его. Гнев Александра — это гнев Ахилла, отец!

— Если его гнев — гнев Ахилла, то мой — гнев Зевса!

— Но он тебя любит, любит и страдает, я знаю, — вновь зарыдала Клеопатра, заставив отца попятиться.

Филипп, сжав губы, молча посмотрел на нее и повернулся, чтобы уйти.

— Готовься, — сказал он из дверей. — Свадьба состоится через шесть месяцев.

И вышел.

Евмен видел, как царь с мрачным лицом вошел к себе, но сделал вид, будто ничего не замечает, и проследовал мимо с охапкой свитков.

Но потом, когда дверь закрылась, вернулся и приложил к ней ухо. Царь плакал.

ГЛАВА 33

Евмен тихо удалился и направился в свою комнату, расположенную в глубине царского архива. Там он уселся за стол, подперев голову руками, и долго в задумчивости сидел так. А потом принял решение.

Он изъял из архива один кошель, оправил плащ на плечах, провел рукой по волосам и, снова выйдя в коридор, приблизился к кабинету царя.

Набрав в грудь воздуха, Евмен постучал.

— Кто там?

— Евмен.

— Входи.

Секретарь закрыл за собой дверь. Филипп не поднял головы, как будто изучая лежащий перед ним документ.

— Государь, поступило одно предложение на брак.

Царь рывком поднял голову. На лице его был шрам, а уцелевший глаз покраснел от усталости, гнева и слез.

— Какое именно? — спросил Филипп.

— Персидский сатрап, а также царь Карий, Пиксодар, предлагает руку своей дочери для царевича из твоего царского дома.

— Он прислал это не в добрый час. Я не веду переговоров с персами.

— Государь, я полагаю, что можно договориться. Пиксодар не совсем перс, он от имени Великого Царя правит прибрежной провинцией в Малой Азии и контролирует Галикарнасскую крепость. Если ты готовишься форсировать Проливы, то можешь сделать важный стратегический выбор. Особенно сейчас, когда персидский трон еще не в надежных руках.

— Возможно, ты не так уж неправ. Мое войско отправляется через несколько дней.

— Есть еще один резон.

— Ты бы кого выбрал?

— Ну, я думал…

— Арридей. Вот кого мы на ней женим. Мой сын Арридей — полудурок, он не сможет натворить больших бед. А если на ложе он ее не удовлетворит, я сам позабочусь о женушке. Как она?

Евмен вытащил из кошеля и положил на стол маленький портретик — определенно работу греческого художника — и показал его Филиппу.

— Кажется, очень мила, но не следует доверяться портрету: когда видишь их живьем, иногда случаются такие сюрпризы…

— Так что мне делать?

— Напиши, что я тронут и польщен его просьбой и что выбрал для девушки доблестного царевича Арридея, молодого, храброго в битве, человека высоких чувств и обладающего всеми прочими достоинствами. Потом принеси мне письмо на подпись.

— Хорошее решение, государь. Я все исполню немедленно. — Он направился к двери, но остановился, как будто вспомнил что-то важное. — Можно задать тебе один вопрос, мой государь?

Филипп с подозрением посмотрел на него:

— О чем это?

— Кто будет командовать войском, которое ты отправляешь в Азию?

— Аттал и Парменион.

— Прекрасно. Парменион — великий воин, а Аттал…

Филипп недоверчиво уставился на него.

— Я хочу сказать, что удаление Аттала могло бы послужить…

— Еще одно слово, и я вырву тебе язык.

Однако Евмен продолжил:

— Пора вызвать твоего сына, государь. По многим здравым причинам.

— Молчи! — закричал Филипп.

— Во-первых, из политических соображений: как ты убедишь греков, что нужно жить в мире между собой, в общем союзе, если не можешь сохранить мир в собственной семье?

— Молчи! — проревел царь, стукнув большим кулаком по столу.

Евмен почувствовал, как сердце в груди замерло, и понял, что его смертный час уже пришел. Однако ситуация сложилась отчаянная, так что стоит умереть мужчиной, решил Евмен и потому продолжил:

— Во-вторых, из личных соображений: все испытывают такую же страшную тоску по этому юноше, как и ты, государь.

— Еще одно слово, и я заточу тебя в тюрьму.

— И Александр тоже страшно страдает от всего этого.

— Стража! — взревел Филипп. — Стража!

— Уверяю тебя. И царевна Клеопатра только и делает, что плачет.

Лязгая оружием, вошла стража.

— У меня есть письмо от Александра, который сообщает…

Стражники схватили его сзади за руки.

Александр Евмену: здравствуй!

Филипп сделал им знак подождать.

Я рад тому, что ты рассказываешь о моем отце: что он бодр, пребывает в добром здравии и готовит великий поход на варваров в Азию.

Царь сделал стражникам знак, чтобы ушли.

Но в то же время известие, полученное от тебя, глубоко меня печалит.

Евмен остановился и внимательно посмотрел на своего собеседника. Царь пребывал в смятении, его охватило волнение, а его единственный глаз усталого циклопа мерцал под наморщенным лбом, как уголек.

— Дальше, — сказал он.

Я всегда мечтал принять участие в этом грандиозном деле и сражаться рядом с ним, чтобы он увидел, как я всю мою жизнь старался сравняться с ним в доблести и величии.

К сожалению, обстоятельства вынудили меня совершить непоправимый поступок, и ярость вывела меня за границы, которые сын не должен переходить в отношениях к отцу никогда.

Но определенно в этом была воля какого-то бога, ибо, когда мужчина теряет контроль над собой, исполняется предначертанное.

Друзья мои пребывают в здравии, но, как и я, очень грустят от разлуки с родиной и любимыми людьми. К их числу, мой добрый Евмен, относишься и ты. Помогай царю,как только можешь, в чем мне, к несчастью, отказано. Оставайся в добром духе.

Евмен положил письмо и взглянул на Филиппа — тот закрыл лицо руками.

— Я позволил себе…— чуть погодя проговорил секретарь.

Царь вскинул голову.

— Что еще ты себе позволил?

— Подготовить письмо…

— Великий Зевс, я убью этого грека, задушу собственными руками!

В это время Евмен чувствовал себя как капитан корабля, который долго боролся с волнами посреди бушующего моря и уже с порванным парусом и пробоиной в борту оказался вблизи порта — и вот просит измученный экипаж сделать последнее усилие. Он глубоко вздохнул и, вытащив из сумки другой лист, начал читать под недоуменным взглядом царя: