Записки моряка. 1803–1819 гг. - Семен Унковский

Тетушка очень была рада нашему возвращению, но нисколько не показала, что находилась в таком неприятном положении при начале нашей жизни. Совестно было беспокоить старушку, столько пожертвовавшую для меня. Три тысячи ассигнациями], занятые мною у Нахимова, были достаточны, чтобы прожить год, пока соберутся наши доходы с деревень. Потребности в деревне для нас двоих были невелики, однако, следуя неизбежным обычаям, надобно было являться в свете. В Калуге на святках начались празднества. Мы приглашены были на два бала: к губернатору — под Новый год и 2-го февраля — на другой бал, к Меропе Семеновне Паниной, в день ее именин, и в тоже время у нее была помолвлена дочь ее Вера [Егоровна] с полковником Демичевым Николаем Петровичем. Но оба эти вечера моя Варвара М[ихайловна] ездила со мною одетая по бальному в хорошей крытой повозке и уже утром, прямо с балов, мы возвращались домой, потому что в Калуге не у кого было останавливаться, а гостиницы тогда были до крайности грязны. При этом у нас был маленький спор с женою. Я хотел ехать на бал к губернатору в полном мундире и башмаках, шелковых чулках и в белых коротких штанах, как обыкновенно тогда на торжественные и званые балы приглашали, но она, никогда не бывавшая на таких балах, не хотела на это согласиться и просила, чтобы я того не делал. Дело доходило даже до слез, но такого рода споры и несогласия решались у нас всегда наедине, и никто в доме этого никогда не знал. Я уступил ей, хотя совершенно сознавал, что ехать в сапогах тогда было не прилично. Вышло по моему: все и сам хозяин были одеты, как я предсказывал. Губернатор при встрече со мною поморщился, но я не обратил на это внимания, однако, моя молодая жена немного сконфузилась и очень жалела, что со мною спорила.

У княгини Яшвиль, в день ее именин, тоже был бал званый в деревне, но туда я поехал просто даже в виц-мундире. Я сам не любил танцевать и даже в корпусе старался избегать, когда было возможно; только менуэты и польские все обязаны были учить, и я тоже должен был это исполнять. На бале у кн. Яшвиль я познакомился со многими калужанами и близкими соседями ей Тиньковыми. Старик Николай Яковлевич просил меня побывать у него, а потому на другой день я поехал познакомиться с этим семейством. Жену его, разрумяненную старуху и дочерей, я видел прежде.

В первом часу пополудни я явился к ним. В грязной передней слуга, тоже запачканный, сказал мне, что господа только что проснулись. Но через полчаса вышла старуха без румян и старшая ее дочь Агафья, девица лет 35-ти, тоже непохожая на ту, какой мне ее случалось видеть. Видно они находили нужным подкрашиваться. Старик Тиньков, подагрик и хирагрик, человек неглупый, но болезненный, так что, когда он выходил, то всегда был обвязан разными теплыми одеждами, да так сиживал и в гостях.

В течение зимы я успел познакомиться со всеми своими близкими соседями: Шепелевым, Щербачевым, у которого жена ушла с французом, бывшим у их детей гувернером — m-r Moreau (Моро), лет 10 тому назад, Беринговой Софьей Егоровной, тоже жившей врозь с мужем,[124] Тимашевой Варварой Ивановной[125], у которой муж был пьяница, и вскоре они тоже разошлись. Кроме Щербачева все мои соседи по землям находились в черезполосном со мною владении, следовательно мне необходимо было их знакомство, чтобы жить в согласии и спокойно, не обижая друг друга, из каких-нибудь пустяков, происходящих от управляющих только по одному недоразумению. В моем характере всегда было не допускать недоумений и немедленно объясняться без оскорблений, спокойно и всегда вежливо. Поступая так, я не имел надобности прибегать к разбору по судам, а суды наши тогда были под влиянием секретарей, наживающихся единственно от ссорящихся между собою помещиков, и затягивали дела до бесконечности. Эту тактику их я знал хорошо.

У тетушки моей было спорное дело с Шепелевыми, тянувшееся около 40 лет, самое ясное и справедливое с ее стороны, по которому она должна была получить иску с Шепелевых около 40 000 рублей асе [игнациями], и они друг с другом не видались, а дело велось их поверенными, находившими [в том] свою пользу. Когда я стал поверять предоставленные по купчей от тетушки земли, то нашел, что Шепелевы, пользуясь черезполосицею и тем, что тетушка моя, по своему нездоровью не могла наблюдать за полями и ограждать себя от насильственного захвата, завладели ее землею по разным смешанным с ними неразмежеванным участкам земли, до 80-ти десятин. Тогда я поехал с планами и крепостными документами к Елизавете Петровне Шепелевой[126] и просил, чтобы она согласилась возвратить давно захваченные земли, не прибегая к судам, а разобрать дома, при посредстве лиц благородных, предоставляя назначить посредников ей самой, даже ее двух зятей — Сухова-Кобылина[127] и генерал-майора [Николая Ивановича] Щукова и родственника ее Глебова, хорошо знакомого, как мне сказали, с законами. На моей же стороне были одни факты неопровержимые. В присутствии этих господ она согласилась на мое предложение и найдено было, что я был прав. Но когда они уехали, то поверенный успел перетолковать все иначе, и, когда я приказал крестьянам моим ехать в общий лес за дровами, тогда в Калужский уездный суд подана была от нее жалоба, что я не вправе иметь там владение. Пришлось и мне отыскивать свои права по суду. Я тоже подал от себя прошение, предоставя свои неоспоримые документы. Дело длилось, судья Баскаков и секретарь Молчанов находили, что я прав, и секретарь Молчанов не опровергал моего иска. Однако, дело все-таки не решалось. Тогда я прекратил знакомство с Шепелевыми.

Прошла зима, наступили теплые мартовские дни. Жена моя уже была на последних днях своей беременности, но повсюду со мною гуляла, не взирая на грязь и струившиеся ручьи. Стали показываться дикие гуси на закраинах реки и утки. Я с ружьем в руках пускался на охоту и она от меня не отставала. Ни я, ни она не понимали опасности, да и ей казалось, что в том беды никакой нет. Да, слава богу, беды и не случилось. Здоровье позволяло ей делать подобные неблагоразумные прогулки, и нам было очень забавно и весело встречать весну и смотреть на разлив реки, от одного берега до другого, на две версты расстояния.

При этом Лазарев прислал мне 4-весельную шлюпку с веслами и парусами, купленную за 700 рублей ассигнациями], в которой зимой привезены были все мои вещи, оставленные в Кронштадте. Только что прошел лед, я оснастил свою шлюпку и под парусами, всякий день катался по разливу, имея с собой своего человека Ивана Алексеева, служившего со мною в 1809-м году в Финляндии и в 1812–1813-х гг. — в Англии, на корабле «Мироносце», где он был приучен мною ко всем приемам бравого матроса, и смелого 20-летнего юношу. Этот молодой малый был отличный, трезвый и способный слуга. Он один заменял десятерых празднолюбцев старых дворовых людей из приданных, поступивших к нам на хлеба, самых ленивых из всей многочисленной дворни села Богородицкого.