Записки моряка. 1803–1819 гг. - Семен Унковский

Прошел апрель и в половине мая начались посевы яровых хлебов. Тогда я, вставая с восходом солнца, сам являлся в поля на посев и знакомился с этим делом, а вместе узнавал в подробности все клочки земли, мне принадлежащей, в ужасной черезполосице и истощенной до крайности от посевов без удобрения, которое вывозилось только на ближайшие десятины в поля Колышова, а остальные земли назывались запольными, т. е. обрабатывались без всякой пользы для хозяина. Так велось почти во всех имениях черезполосного владения в Калужской губернии, безотчетно, по правилам крепостного порядка. Но были некоторые владельцы, обладающие значительными, единственного владения, имениями, где порядок был иной. При многочисленном скотоводстве, поля их хорошо удобрялись и получались хорошие урожаи, следовательно, и большие доходы. Мне же не суждено было этим наследовать, а пришлось с терпением и деятельным трудом достигать сколько возможно лучшего, а этого лучшего без денежных средств и при той ужасающей черезполосице земли не скоро можно было достигнуть. Препятствием мне служило в перемене старого порядкам и то, что, не будучи хорошо знаком с правильным хозяйством, я опасался портить дело и потерять доверенность своей благодетельной родственницы.

21-го мая моя жена почувствовала боль в спине. Ни я, ни она не понимали причины такой боли. Я пошел посоветоваться с тетушкой, и она не могла мне ничего объяснить. Но старуха — мать ее женщины Авдотьи, ходившей за ней, сказала нам, что это признаки скорых родов. Тогда тотчас на больших дрожках, запряженных тройкой добрых лошадей, я поскакал в Калугу к акушерке, нам рекомендованной добрейшей и искусной в своем деле Марии Андреевне Блодо. Через час времени я уже был в ее доме и очень обрадовался, что ее застал. Объяснив подробно, что чувствовала моя жена, она сказала мне, может ли она ехать со мною и чем скорее, тем лучше. Я оставил ей свои дрожки, а сам пошел пешком, но она собралась скоро и на 3-ей версте догнала меня и мы вместе поскакали во всю лошадиную прыть в Колышово. Признаки родов, действительно, оказались близки, но мы уже были спокойны, имея искусную акушерку.

На другой день, 22-го мая, в 10 часов вечера, бог даровал нам сына, названного в честь имени отца матери — Михаилом. Я все время не отходил от постели и был безотлучным свидетелем всех страданий жены, и она уверяла меня, что переносит эту муку легче, когда я при ней (и после все дети рождались при моем присутствии).

Тот только может описать чувство той радости и беспредельной благодарности к богу, кто искренно любит ту, с которою сопряжен на всю жизнь по духу христианскому, и с полною верою создает чудные благодеяния своего творца и покровителя и которому внушено было от родителей несомненно вероватъ и надеяться на милосердие божие. Я это понимал хорошо и всегда испытывал на себе влияние св. промысла. Мог ли равнодушно принять это благо недостойный сын всеобщего отца и покровителя, господа нашего Иисуса Христа, всегда готового на помощь верующим и уповающим на него.

Тетушка тоже очень была рада, и вполне сочувствовала нашей радости. Ей очень хотелось, чтобы я отпраздновал рождение сына первенца и пригласил на обед архиерея, ректора и инспектора семинарии, а из светских — губернатора. Хотя я не видал в этом никакой надобности, но не мог отказать ей в этом, а потому после крещения эти лица были приглашены. Она тоже присутствовала при этом и мы отпраздновали, как того требовал обычай, не жалея ничего. Жена моя понемногу стала поправляться. По совету тетушки взята была кормилица из крестьянок по доброй воле, у которой дочь была уже года и попалась чудная женщина с умом, честная и с добрейшим сердцем — Вера, жена колышовского крестьянина Наума Акимова.

После шести недель мы начали продолжать наше знакомство с соседями, по правде сказать, мне не совсем по сердцу, но что ж делать против обычая. Эта то же что привычки вредные, основанные на предрассудках и страсти к подражанию. Одному еще не трудно с ними управиться и даже победить их, но когда все общество заражено тем же недугом и даже те, с кем неразлучно живешь, тогда борьба бывает трудная, а иногда даже нарушающая семейный мир.

Главная моя забота была, поселившись в деревне, о том, чтобы свое хозяйственное дело вести разумно, а достигнуть нельзя иначе, как избавившись от чрезполосицы, мешающей всему. Не говоря уже о дальних деревнях, где не было никаких хозяйственных заведений, но и в самом Колышове, в полях была такая черезполосица с Шепелевыми, что моя одна десятина находилась между трех чужих и, как только зазеленелись озимые посевы, то тощие крестьянские лошади шепелевской барщины пускались по ржаным полям той земли, которая была смешана с ними, и я вынужден был сгонять их, запирать их к себе на двор и жаловаться помещице соседке, от которой никакого удовлетворения не было.

В половине июля мы решились поехать осмотреть деревню Сидорки, Рославльского уезда (расстояние от Колышова 225 верст), доставшуюся по разделу Варваре Михайловне, и по дороге заехать к Леонтьеву Борису Ивановичу, жившему в селе Изъялове. Он по жене был родной дядя моей жене, и кстати 24-го июля был день его ангела. Старик и все семейство приняли нас очень радушно. Три его дочери девицы были двоюродные сестры нам: Александра, старшая, лет 30-ти, Катерина 28-ми, Варвара 23-х, старший сын Николай, женатый. Тут мы погостили 3 дня и поехали далее на Мещовск, Мосальск и оттуда проселком, чрез р. Десну, благополучно перебрались на 5-й день в Сидорки (ехали мы на своих лошадях), в 4-х верстах от г. Рославля, по Смоленской дороге. Тут мы расположились в маленьком, но чисто содержимом флигеле, окруженном со всех сторон лесом, а небольшие поля господские, вырезанные отдельно от крестьянских, расположены были по ровной поверхности земли, черноватой с песком. Деревня, заключающая в себе 12 крестьянских дворов (54 души муж. пола), расположена была за речкою, против господской усадьбы. Тотчас можно было заметить, что прежний хозяин разумно понимал свое дело. Как ни ничтожно было хозяйство в этой маленькой деревеньке, доставлявшее не более 500 ассигнациями в год дохода, да 2 пуда отличного липового белого меда, собираемого из ульев, расставленных в лесу, но, если бы тут поселиться дельному и деятельному хозяину, то можно бы было достигнуть дохода, в семь раз превышающего настоящий. Я пробыл с моею женою тут 5 дней, осмотрел леса, худо береженые, и ближайшие болотистые места к самой усадьбе, которые, если бы осушить, были бы хорошими лугами. Но все это тогда могло бы быть приведено в исполнение, когда за всем делом, при некотором капитале, был бы свой верный глаз. А как этого мне исполнить было нельзя, то я, живущий за 200 верст, предоставил хозяйство прежнему рутинному порядку до поры до времени. Мы выехали по направлению почтовой Смоленской дороги, с намерением побывать у моего хорошего приятеля Павла Михайловича Повало-Швейковского, жившего в своем сельце Лобкове, в 40 верстах от Смоленска, куда мы приехали к вечеру на другой день и погостили у него сутки, как у самого близкого родного. Оттуда направились к Богородицкому, заехав к двоюродному брату матушки Анны Федоровны Повало-Швейковскому, старику подагрику, довольно богатому барину, у него пообедали и продолжали свой путь далее. В селе Овиновщине, имении Катерины Ивановны — невестки Варвары Михайловны[129], мы ночевали. Трехэтажный каменный дом, такой же, как в Богородицком, стоял на высоком красивом местоположении левого берега Днепра, а за рекой виднелось богатое село, как маленький городок, Погорелое, владельца Ивана Ивановича Барышникова — 7000 душ крестьян. Редко можно встретить такую живописную местность, обильную заливными лугами и пастбищами. Но дом в Овиновщине, с оранжереями и конным заводом, не был никем обитаем с тех пор, как скончались родители Катерины Ивановны (Иван Яковлевич Энгельгардт и ее мать). Отец Катерины Ивановны был родной брат Петру Яковлевичу Энгельгардту, который был женат на Анне Михайловне, сестре Федора Михайловича, а его родная племянница была замужем за Федором Михайловичем. Следовательно, они между собою были вдвойне родня. За Катериною Ивановною считалось по разделу более 1500 душ превосходного имения, да Федору Михайловичу досталось по разделу более 500 душ. Наконец, наше путешествие закончилось, сперва в Богородицком, а потом через неделю, 20-го сентября, мы возвратились домой в Колышово, исколесив более 600 верст на своих лошадях.