Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— Время пошло!

Игорь быстро разорвал пачку и отправил в рот сразу две плитки печенья. Жевать сухую пищу было неприятно, глотать — еще хуже, но выбора не было и приходилось спешить. На Петренчика Игорь не обращал никакого внимания — у него была собственная проблема. Как Тищенко не спешил, он все равно вряд ли смог бы съесть вовремя всю пачку, если бы Гришневич и Шорох иногда не отворачивались в сторону Петренчика. Тищенко даже показалось, что сержанты делали это намеренно, давая ему некоторую свободу действий. Во всяком случае, в эти моменты Игорь хватал несколько квадратиков и прятал их в карман штанов. Через две минуты Игорь, здорово ободрав себе горло, проглотил последний кусок печенья. Все это время взвод смотрел на него и, лишь когда Игорь закончил, все начали один за другим переводить взгляд на Петренчика. Тищенко тоже посмотрел на него и сразу же понял причину повышенного внимания взвода к себе: все это время Петренчик просто-напросто без единого движения стоял с жестяной банкой в руках и угрюмо смотрел на пол.

— Я не понял, Петренчик! Тебя что, мой приказ не касается?! А? Я сказал — жрать перед строем! — Гришневич подошел к нему вплотную.

Игорю, как и всему взводу, показалось, что Петренчик решил не подчиниться, но произошло то, чего меньше всего можно было ожидать. После того, как с другой стороны подошел еще и Шорох, Петренчик совершенно неожиданно для всех вдруг заплакал в голос. Курсанты, словно пораженные громом, растерянно смотрели на рыдающего крепыша Петренчика. Сержанты удивленно переглянулись, и Шорох недоуменно пожал плечами.

— Товарищ сержант… Виноват… Простите… Я не сам… Не под одеялом жрал… Я не жрал под одеялом… Я в столовой… Для всех… Для всех ребят взял, для взвода… Я не один жрал, — разрывающимся от рыданий голосом говорил Петренчик.

— Перэстань, Петренчык! Што ты, как баба?! — наконец, нарушил молчание Шорох.

— Прекрати! Ты ведь уже взрослый мужик, под девяносто килограммов веса, а нашкодил и плачешь, как маленький ребенок в детском саду. Тьфу ты — смотреть противно! Стать в строй! — Гришневичу уже надоел весь этот цирк.

Петренчик, размазывая по щекам слезы, встал в строй, а Тищенко остался стоять.

— Оба! — крикнул сержант.

Тищенко встал в строй.

— Разойдись! Приготовиться к построению на завтрак!

Курсанты разошлись по своим местам и оттуда время от времени поглядывали в сторону Игоря и Петренчика. Петренчик перестал плакать и, насупившись, сидел на табуретке, не поднимая глаз. Игорь же вовсю улыбался, чтобы показать, что происшествие повлияло на него не так уж и сильно. Сержанта поблизости не было и можно было не опасаться, что Гришневич увидит улыбку. Тем не менее, несмотря на внешнее равнодушие, на душе у Тищенко было гадко и неспокойно. Он начал опасаться того, что курсанты с другой половины казармы и, тем более, с других взводов, могли и впрямь подумать, что он в одиночку ел под одеялом печенье. «Надо будет побольше всем рассказать, как мы впятером печенье ели, а то ведь и в самом деле какой-нибудь кретин может подумать, что я один давился», — решил Игорь.

Тем временем возле Тищенко собрались все его «сообщники».

— Не мог печенье под подушку сунуть?! — упрекнул Игоря Лупьяненко.

— Подушки тоже могли проверить, — возразил Игорь.

— Никто бы их не проверял. К тому же, это только «вдруг бы», а так точно нашли. Кстати, что это ты сапогами о пол гремел, как будто нарочно внимание сержантов привлекал?

— Я хотел печенье под кровать отбросить, да промахнулся.

До этого времени безучастно слушавший разговор Резняк вдруг нахмурился и спросил:

— Это не под мою ли кровать?

— Может, и под твою — под чью-нибудь бы подальше, — неохотно ответил Игорь.

— А если бы под мою? — не унимался Резняк.

— Чего ты дергаешься, Резняк?! Ведь не попал же он под твою кровать?! — резко спросил Антон.

— А ты молчи, Лупьяненко — не с тобой разговариваю! — невозмутимо отрезал Резняк.

— А что бы было, если бы под твою попало? — спросил Тищенко.

— Что бы было? Могли бы на меня подумать. Но я бы, Тищенко, этого не стерпел.

— А что бы ты сделал — застучал? — зло спросил Игорь.

— Рыло бы тебе набил, вот что я сделал бы! — громко крикнул Резняк.

Тищенко решил прекратить бессмысленное препирательство и повернулся к Резняку спиной. Тот еще пару раз издал нецензурные тирады, но потом успокоился, увидев, что Тищенко и остальные никак на это не реагируют.

— Приятно было есть? — с иронией спросил Туй.

— Нормально. Я как раз есть хотел, а тут Гришневич мне такую прекрасную возможность предоставил. Жаль, что ничего жидкого в вещмешке не было, а то бы запил. Да я ведь и не надрывался особенно, если вы видели — одно в рот, одно в карман, — таким же тоном ответил Тищенко.

В этот момент всеобщее внимание привлек какой-то шум, доносившийся из третьего взвода. Оказалось, что обыск там еще не завершился, и Щарапа во время осмотра вещмешков обнаружил у Молынюка (приехавшего в часть вместе с Коршуном) две подменки. Третий взвод стоял в напряженном внимании, а вокруг раздался приглушенный топот: курсанты других взводов поспешили занять удобные места, чтобы издали понаблюдать за происходящим. Но делали они это очень осторожно, чтобы не вызвать гнева Щарапы. Подменки были вполне приличные и тянули на достаточно сносное хэбэ.

— У, хохляцкая морда! А я думаю — что это в сушилке подменок не стало. Может и ты, Коршун, что крадешь, а? — толкнул Резняк соседа.

— Поди, проверь! — огрызнулся Коршун.

— И давно ты их взял? — Щарапа говорил тихо и спокойно, но по его глазам было видно, что сержант от бешенства хочет задушить Молынюка.

Молынюк вначале краснел, потом белел, затем и белел, и краснел одновременно, но все же упрямо молчал.

— Боец, когда я спрашиваю, надо отвечать!

— Виноват, товарищ старший сержант. Я ее в наряд себе подшивал — жалко было отдавать, — быстро проговорил Молынюк.

— Мне плевать на тот бред, который ты несешь, но, допустим, что это правда. А вторая подменка зачем?

На этот вопрос курсант так и не смог дать какой-нибудь мало-мальски вразумительный ответ. Щарапа для разрядки два раза ударил курсанта кулаком в грудь, пообещав, что Молынюк не будет вылезать из нарядов. Пока же, несмотря на то, что до завтрака осталось не больше пяти минут, отправил украинца чистить туалет.

— Да уж, что-то не на шутку за нас взялись. Ну а Петренчик сегодня номер отмочил — никогда бы не подумал, что он может такое выкинуть — зареветь, как слон, перед строем, — насмешливо произнес Игорь, предварительно оглянувшись, нет ли рядом Петренчика или кого-нибудь из его приятелей.

— Да, нервишки у него оказались слабоватые, — согласился Лупьяненко.

До самого построения пятеро курсантов развлекались тем, что «перемалывали кости» несчастному Петренчику.

После завтрака Денисов построил роту внизу перед казармой и объявил, что три взвода, не имеющие оружия, сейчас будут его получать. Возложив эту работу на командиров взводов и дежурного по роте, майор Денисов с чувством исполненного долга ушёл к себе в канцелярию.

Дождавшись своей очереди, капитан Мищенко построил второй взвод возле оружейной комнаты. Ему на помощь пришёл присланный Денисовым прапорщик Атосевич. Впрочем, как старшина роты, он обязан был здесь присутствовать. Оружие получали так же, как и строились — по ранжиру. Первое время Игорю казалось, что ранжир — это какой-нибудь особенный термин, и строиться по нему глупо. Потом Тищенко узнал, что «по ранжиру» означает по росту, но все равно это слово недолюбливал. Гришневич посылал по очереди по два курсанта в оружейку, а Мищенко, Атосевич и Петраускас (как дежурный по роте) выдавали им оружие. Каждому курсанту давали по автомату Калашникова, к автомату — три магазина, сумку для рожков и противогаз. Получив всё это, курсант брал автомат и всё остальное в охапку и выходил назад в коридор, где становился на своё место. Оружие и противогазы, чтобы не держать в руках, клали прямо на пол. Из-за того, что курсантов торопили, они зачастую сталкивались в узком проходе. Каменев, продираясь в дверь, ударил Тищенко по плечу стволом автомата — хоть и нечаянно, но зато чувствительно.

Получив оружие, Игорь, как и другие, принялся искать на автомате год выпуска. Оказалось, что автомат выпущен ещё в 1969 году. «Я всё же тебя на два года старше, старик», — улыбнулся Игорь и похлопал ладонью по холодному, гладкому стволу. Автоматы были «разновозрастные» — от 1966 до 1977 годов.

— Ещё брежневские, — весело заметил Атосевич.

Автомат у Тищенко был хоть и старый, но вполне приличный и не такой облупленный, как у других. Особое беспокойство у всех вызывали штык-ножи. Никому не хотелось получить старый и тупой. Кроме того, далеко не у всех ножей были целыми ремешки, фиксирующие их вертикальное положение.