Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

Раздались оглушительные крики: «Да здравствует Бонапарт!»

У часового павильона герой празднества вылез из коляски, бросил взгляд на Жозефину и вскочил на коня. Его коллеги-статисты сразу проследовали в апартаменты, а первый консул предварительно объехал строй войск. Он задержался перед новой консульской гвардией. Выстроенные двумя шеренгами от выхода на площадь Карусели до ворот Тюильри консульские гвардейцы были одеты в медвежьи шапки и трехцветную форму: синие мундиры, белые гетры, отвороты и обшлага, красные погоны и выпушка.

Затем войска церемониальным маршем прошли перед своим вождем. Когда мимо него проносили знамена 96-й, 43-й и 30-й полубригад[219], знамена, от которых остались только почернелые древки да обрывки иссеченных пулями полотнищ, Бонапарт снял треуголку и склонился к шее коня.

Затем он быстрым шагом направляется в свое новое жилище и находит его печальным, «как всякое величие». Там тоже убирают все следы Революции.

— Вышвырните отсюда все это, я не желаю видеть подобные мерзости, — распоряжается Бонапарт, указывая на красующиеся повсюду фригийские колпаки.

В тот же день въезда в Тюильри он приказывает — символический приказ! — выкорчевать дерева Свободы, в большом количестве посаженные во дворе дворца: они затрудняют доступ света в покои. Он заставляет также соскрести надпись, которую до сих пор можно было прочесть на одной из кордегардий, примыкающих к решетке на площади Карусели: «Десятого августа 1792 года королевская власть свергнута и никогда больше не воспрянет».

«Никогда» — тоже не французское слово.

Оказаться в Тюильри — это далеко не все, — скажет Бонапарт Бурьену, прогуливаясь по галерее Дианы. — Трудность в том, чтобы там и остаться. Кто только не жил в этом дворце? Бандиты, члены Конвента… Кстати, взгляните: вон дом вашего брата. Не оттуда ли я наблюдал[220], как штурмовали Тюильри и захватили доброго Людовика Шестнадцатого? Но будьте спокойны: пусть только сунутся снова…

Он устраивается на втором этаже, в бывших покоях Людовика XVI. Жозефина предпочла выходящий в сад первый этаж, хотя оттуда, к несчастью, нельзя любоваться лужайками и клумбами, когда сидишь, — слишком высоко расположены окна. Жозефина невольно думает о королеве. Мария Антуанетта жила здесь во время долгой агонии монархии[221]: здесь она поселилась вечером 6 октября 1 789; здесь, по возвращении из трагического бегства в Варенн она увидела в зеркалах своей спальни, что волосы у нее совершенно поседели; отсюда, наконец, она утром 10 августа отправилась в собрание, которому предстояло в тот же день низложить ее.

— Я никогда не буду здесь счастлива, — вполголоса бросает Жозефина, осматривая вместе с Гортензией свои покои, украшенные на современный лад, что не очень-то гармонирует с потолками и деревянными панелями времен Короля-солнца[222].

После прихожей, откуда есть выход на террасу, высящуюся над двором Карусели на углу павильона Флоры, вы попадали в первую гостиную, выдержанную в сине-фиолетовых тонах с украшениями в виде жимолости каштанового цвета, а затем во вторую, обшитую желтым атласом оттенка опавшей листвы. В будущем это — знаменитый «желтый салон» Жозефины, в котором мебель красного дерева покрыта шелком в полоску. Чтобы оживить помещение, там увеличили число зеркал, но не обрамив, а задрапировав их. Ансамбль дополняют порфирные консоли, неизбежные севрские или розовые гранитные вазы, канделябры и люстры из горного хрусталя. И особенно камин — особенно потому, что перед ним спиной к огню часто стоит Бонапарт, рассуждая, объясняя, споря и в перерывах между двумя фразами оборачиваясь и переворачивая горящие поленья. А Жозефина с улыбкой слушает его, работая над своей вышивкой.

И вот бывшая спальня королевы, доставшаяся теперь консульше. Это симфония голубого и белого. Массивна кровать сделана из красного дерева с бронзовыми инкрустациями.

— Мне кажется, тень королевы приходит и спрашивает меня, что я делаю на ее ложе, — скажет Жозефина. — В этом дворце чувствуется запах короля, но его нельзя вдыхать безнаказанно.

За спальней располагается ванная — бывшая молельня Марии Медичи, маленькая библиотека с обитым зеленым стенами и, наконец, будуар-туалетная с низким потолком. Занавески в нем из вышитого муслина. Там Жозефина проводит долгие часы, румянясь и вглядываясь в свои морщинки. Туда иногда заходит Бонапарт, чтобы вывести ее к столу.

— Еще не готова?

Тут он принимался поддразнивать жену, бранить ее прическу. «Он приводил в беспорядок цветы у нее в волосах, — рассказывает Гортензия, чья комнатка сообщалась с туалетной матери, — менял их местами, утверждая, что так они украсят ее гораздо лучше, чем это удалось парикмахеру, призывал меня в свидетели его отменного вкуса, и все это до смешного серьезно. В дни, когда он был поглощен каким-нибудь делом, он входил с озабоченным видом, садился в большое кресло у камина или расхаживал по комнате, ни на кого не обращая внимания.

И повторял:

— Еще не готова?

Наконец шли к столу. Обед длился десять минут. Иногда первый консул вставал из-за стола еще до того, как подавали десерт. Моя мать останавливала его. Он улыбался, на минуту опять присаживался, но затем покидал нас, не сказав ни слова. Когда он бывал в таком расположении духа, все дрожали перед ним. Никто не осмеливался перебить его, боясь отвлечь от важной мысли или нарваться на суровый ответ. В такие моменты мы говорили между собой:

— Он сегодня в дурном расположении духа. Что-то случилось.

И, порасспросив друг друга, убеждались, что знаем не больше, чем раньше».

Чтобы узнать чуть-чуть побольше, Жозефине приходилось дожидаться позднего вечера, когда муж возвращался к ней. Действительно, между его рабочим кабинетом и ванной комнатой жены была небольшая лестница, по которой и спускался Бонапарт, направляясь к Жозефине.

Вечером 19 февраля, 30 плювиоза VIII года, собираясь ко сну, Бонапарт бросил ей со смехом:

— Пойдемте спать, креолочка. Ложитесь в постель ваших владык.

«Постель ее владык» успокаивает Жозефину тем меньше, что ее дочь предпочла покинуть дворец и вернуться в Сен-Жермен к г-же Кампан. Бонапарт непрерывно толковал Гортензии о браке, и такое «инквизиторство» раздражало ее.

Проведя шесть дней без дочери, Жозефина не выдерживает. Она находит, что ее старый воздыхатель маркиз де Коленкур — он ежедневно навещает ее — впадает в маразм и заговаривается. Будь Гортензия рядом с ней, Жозефине наверняка было бы легче переносить свое теперешнее «величие», каторгу официальных приемов, которые муж ее начинает находить куда менее унылыми. Она быстро вызывает дочь обратно, но когда та заводит разговор о возвращении в Сен-Жермен, Жозефина, не утратившая свой дар — умение разражаться слезами в нужный момент, плачет, как ребенок.

— Тебе нравится жить вдали от меня, — упрекает она Гортензию.

Девушка пытается объяснить причины, побуждающие ее предпочесть Сен-Жермен Тюильри, но ничто не помогает. Горестная сцена в полном разгаре, но тут входит Бонапарт.

— По-твоему, ты нарожала детей для себя самой? — смеясь, спрашивает он. — Подумай о том, что как только они вырастают, родители становятся им не нужны. Когда Гортензия выйдет замуж, она будет принадлежать мужу, и ты станешь для нее ничем.

Гортензия другого мнения, но Бонапарт продолжает подтрунивать.

— Дети всегда любят родителей меньше, чем родители любят их. Это в природе вещей. Посмотрите на птенцов. Едва выучившись летать, они покидают гнездо и больше не возвращаются.

Слезы у Жозефины струятся еще обильней, первый консул сажает ее к себе на колени и с улыбкой говорит:

— Бедная женщина! Как она несчастна! У нее муж, который любит только ее, но этого ей мало. По делу-то обижаться надо было бы мне: ты любишь своих детей больше, чем меня.

— Нет, — возражает Жозефина, — ты не вправе сомневаться в моей привязанности, но когда дети не со мной, мое счастье не полно.

— Чего же недостает тебе для счастья? Муж у тебя не хуже любого другого, у тебя двое детей, которые доставляют тебе только удовлетворение. Да ты в сорочке родилась!

— Это верно, — соглашается она, улыбаясь сквозь слезы.

«И плач уступил место веселости», — заключает Гортензия в конце сцены.

Слезы вскоре полились вновь. Жозефина опять в страхе.

Вместе с Евгением, произведенным 2 2 декабря в капитаны, Бонапарт в мае 1800 года покинул Париж и отправился на войну с Австрией. Его цель? Перейти Альпы и захватить Италию, как когда-то Франциск I. Последний вечер они провели в Опере, где первого консула встретили овацией. Там был оглашен бюллетень о победе Моро при Штокахе, а в два часа ночи, обняв на прощание Жозефину, Бонапарт вскочил в почтовую карету. Он был уверен — уезжать можно спокойно. Париж снова зажил веселой, элегантной жизнью.