Убийственная реклама, или Тайна работодателя - Юлия Бакирова

— Соболезную, — усаживаясь на сиденье, напротив пары, продолжила пассажирка. — Смерть тяжело пережить, но можно. У меня подруга умерла от пьянки. Панкреатит, кажется. Когда ее мать рассказывала мне о тех муках, которые перенесла за последние свои дни Лиза, я плакала, а сейчас спокойно говорю об этом вам, незнакомым людям. — Тут она подпрыгнула, словно вспомнив что-то важное, ее руки-птицы вспорхнули вверх. — Аааа! Мы не познакомились! Извините, пожалуйста, я обычно сразу представляюсь и узнаю, с кем разговариваю, это профессиональная привычка. А сейчас просто после похорон не могу прийти в себя. Вроде все спокойно, а изнутри что-то гложет. Меня зовут Жанна Ванова, я журналист одной из газет города Оренбурга. А вы?!

Они молчали, смотря на этого маленького человечка с блестящими внимательными глазками темно-зеленого цвета, пронырливо-заостренным носиком и тонкими губами. «В жопе воду не удержит», — подумала Полина, и на лице ее расплылась улыбка, а потом смех вырвался наружу, сотрясая все тело.

— Извините, — вставила она и продолжила веселиться, наблюдая, как удивленно округлились красивые глаза пассажирки.

— Я что-то смешное сказала?! — возмутилась та, вставая.

— Извините мою невесту, — вмешался Толя, протягивая руку и предлагая женщине присесть обратно. — У нас очень хорошее настроение, а ваше появление было таким… — он задумался, подбирая нужное слово, — таким стремительным и неожиданным…

— И смешным, — улыбнулась Жанна, уперев руки в сидение, обтянутое красным дерматином.

— В некотором роде, — пожал плечами молодой мужчина, прочитав название станции, которую миновал состав, вспомнив, что здесь Москва заканчивается и начинается пригород.

— Извините, — вытирая выступившие слезы, сказала Полина, поднимая лицо на журналистку. — Я вспомнила анекдот, который уже забыла, но смеха сдержать не смогла. Меня зовут Полина, а моего жениха Анатолий. Я коренная москвичка, а он из Оренбурга…

— Да! — обрадовалась Жанна, всплеснув руками, хлопнув себя ладонями по острым коленкам. Одета она была в синие со стразами джинсы и бледно-голубую майку с белыми цветами, напоминавшими пионы или хризантемы.

— Чистая правда, — кивнул Толя.

— А что в Москве делал? — без обиняков взялась за расспросы попутчица.

— Работал, а в процессе счастье свое нашел, — он указал на смутившуюся от этих слов Полину.

— Расскажите? — растаяла женщина, сцепившая ладони, подперев ими подбородок, локти она уперла в колени.

— Сделать нашу историю достоянием целого города? Ну уж нет! — отказал молодой мужчина, почесав большим и указательным пальцами левой руки переносицу, потом надбровные дуги.

— Я не собираюсь писать статью на основании вашей жизни, если не хотите, — положив руки на стол, вздохнула Жанна. — Я не использую все, что мне известно о людях и городе в своих материалах. Надо соблюдать журналистскую этику. У нас есть негласные правила, которых придерживаются все. Например, не писать об одном и том же в разные газеты…

— Разве?! — почесав за ухом и отодвинув наползшую на половину окна шторку, закрывшую вид на дачи, коттеджи, деревья, удивился Толя. — Во всех газетах пишут об одном и том же на разные лады.

— Это пишут журналисты, состоящие в штате данных средств массовой информации. А я говорю про то, что если я напишу статью о ядовитых свойствах «луноцвета», то не понесу ее в несколько газет сразу, понятно?

— Понятно, — улыбаясь, ответила Полина. — А при чем здесь «луносвет», что это такое?

— «Лу-но-Ц-вет», — повторила журналистка, быстрым движением убрав со лба кудри. — Просто в голову пришло. Посмотрела перед выездом «Властелин колец, две твердыни», это вторая часть трилогии. Там король сына схоронил, а на кургане выросли «луноцветы». Помните? — Она посмотрела на Толика с Полиной, но те отрицательно закивали головами. — У них дома ничего другого не было, кроме этого фильма, вот и пересматривали его по возможности. Ночью! Днем я находила, как убить время, а к ночи нападала бессонница. В голову лезли всякие мысли о жизни. А больше о смерти. — Лицо женщины стало грустным, кожа словно побледнела, и на ее фоне глаза засияли еще ярче. — Вот живет человек себе, а потом решает попробовать спиртное… Я не ханжа, не думайте! — отрицательно помахав перед носами пары руками, выпалила она. — Я сама выпиваю изредка. В нашей работе без этого порой никак. Бывает, что надо раскрутить на откровение респондента, а он уважает вино, а чаще водку. Приходится, — развела она руками, кивая головой. — Но моя подруга… Мы с ней дружили в школе, а потом она поехала учиться в Москву, у бабушки жила, замуж вышла, но мы переписывались и ездили друг к другу в гости. Так вот, она сначала с бабушкой, еще той алкашкой, годами закаленной, потом с мужем. Пила часто и много. Чаще пила пиво, — посмотрев в окно, проследив за убегающей назад пушисто-зеленой елью. — Она думала, что это безвредная штука, только почти чистит…

Жанна неожиданно замолчала. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, наружу, за горизонт. Она сглотнула слюни, и внутри горла что-то дернулось, подбородок приподнялся и опустился. Женщина запустила пальцы обеих рук в завитушки волос, вздохнула, а затем продолжила, не глядя на пару:

— Знаете, что такое панкреатит? Тот, что был у подруги, развалил ее печень на куски. Как время рушит древние строения, так болезнь человека. Все жжет, хочется пить, очень хочется, а нельзя. Ее к койке привязывали, чтобы не сбежала. — Жанна вздохнула еще раз, сцепила пальцы рук на затылке, перевела взгляд на попутчиков.

— Соболезнуем, — промолвила Полина и положила руку на левое колено журналистки — Может, чай принести?

— Это можно, — сразу изменилась в лице Жанна. — Что-то я раскуксилась! Сейчас бы выпить для поднятия тонуса, но я себе обещала — ни-ни!

— Толь, — обратилась к жениху Полина, — достань из пакета заварку и кружку металлическую. — Потом посмотрела на попутчицу: — Вы какой чай любите: зеленый, черный, с бергамотом или?

— Ого! — всплеснула руками журналистка, чуть подскочив на месте. — У вас целый набор, что ли?

— Несколько сортов взяли, чтобы разнообразить путь-дорогу, — ответил Толик, достав пакет из-под стола, поставив его на сиденье.

Когда он раскрыл шуршащий полиэтилен, в дверь постучали, затем створка поехала в сторону. Заглянула проводница.

— Белье подходите брать, кто хочет. У нас в продаже минеральная вода, чай, кофе, — отрапортовала она и пошла в соседнее купе.

Вагон покачивался, стуча колесами по рельсам: «ты-дых», «ты-дых», «ты-дых». Жанна встала, скинула шлепанцы, напоминавшие своими загнутыми вверх острыми носами обувь из восточных сказок, влезла на нижнюю полку, дотянулась до регулятора громкости радио, повернула его. Из репродуктора полилась дребезжащая мелодия в стиле латино. Ее зажигательный ритм, как нельзя кстати, подходил солнечному дню, неумолимо катящемуся к закату, а также рассеивал грусть, оставшуюся после воспоминаний Жанны.

— Никто не возражает? — указывая на репродуктор, спросила она.

Никто не возражал, поэтому она спрыгнула с нижнего сиденья, влезла обратно в шлепки и поспешила за бельем. Толя, достав из кармана кошелек, открыл его и отсчитал необходимую сумму (о стоимости комплекта постельного белья он прочитал при входе в вагон на двери проводников).

— Я возьму постель. Вода нам нужна? — спросил он.

— Мне нет, а ты, если хочешь, — ответила Полина. — Я займусь чаем, стол сделаю. После суматошного вокзала хочется есть.

— Это малыш хочет есть, — пригнувшись, протянув руку и потрогав ее живот, сказал Толик. — Проголодался, пацан.

— С чего ты взял, что у нас будет мальчик?

— В моем роду одни пацаны почти.

— А в моем девчонки почти всегда, — улыбнулась женщина, погладив его ладонь, прижимавшуюся к ее животу. — Давай принеси белье. Сделаем это место уютным, поспать сможем вдоволь.

Он вышел. Вагон качало, иногда что-то пронзительно как бы свистело или скрипело. Полина достала заварку — черный чай с бергамотом. Она засыпала нужное количество в эмалированную кружку и вышла с ней из купе.

— Я однажды в секту внедрилась, чтобы написать о них. Прятала диктофон в кармане, посещая мессы, — рассказывала Жанна, потягивая зеленый чай, только что заваренный Полиной.

За окном вагона пролетали огоньки семафоров и фонарей, иногда падал свет фар проезжающих мимо автомобилей. Кроме них, ничего видно не было. Ночная темнота была плотной, как расплавленный битум.

— Я написала статью про них, а потом получила письмо в редакцию, где сообщалось, что меня прокляли, и после смерти я буду гореть в огне, а мое имя каждый раз будет упоминаться в их молитвах. Они обещали просить своего Бога о том, чтобы я горела, — говорила журналистка. — Я в то время боялась домой возвращаться по темноте. Да и дома страшно было, вдруг дверь подожгут. Они способны.