История одиночества - Дэвид Винсент

Расширение возможностей персонального потребления, содействовавшее одиночному времяпрепровождению, отражало растущую специализацию досуга. Занятия, которые когда-то были частью ежедневной работы по дому или заработка, все чаще рассматривались как отдельные формы поведения. Так, садоводство на протяжении веков было одновременно и источником удовольствия, и важнейшим средством поддержания дефицитной семейной экономики. И эта тенденция сохранялась, принимая новые формы, однако в период Великой депрессии выделение участков под огород достигло своего пика, а после Второй мировой войны с ее (вдохновленной правительством) установкой на самодостаточность огородничество постепенно перестало быть материальной необходимостью[706]. К началу XXI века, согласно подсчетам, регулярно им занимались около двадцати пяти миллионов взрослых[707]. Оно вошло во все более обширную категорию хобби, охватывающую как проверенные временем увлечения, так и новые, технически сложные занятия, такие как химия или радиостроение. За первое десятилетие послевоенного бума поддающиеся подсчету расходы на разнообразные увлечения возросли на 50 %[708].

«Спектр увлечений, известных под общим названием хобби, – отмечал Фердинанд Цвейг в исследовании «Британский рабочий» (1952), – огромен и удовлетворяет самые разнообразные интересы»[709]. «Полезные ремесла, – сообщал автор проведенного тогда же опроса семей из рабочего класса, – находят удивительное количество поклонников. Большое удовольствие получают от „гончарства“, „жестяных работ“, „мелкой работы“»[710]. Задачи, требующие серьезной индивидуальной концентрации вдали от остальных членов семьи, освещались в растущей периодической литературе[711]. Главным материалом в Hobbies Annual за 1959 год была подробная инструкция по изготовлению «музыкальных швейцарских часов». Они показывали время, играли мелодии, обладали подсвечиваемым циферблатом и могли использоваться для хранения «безделушек или сигарет». «Их может сделать любой, – заверял автор журнала, – при помощи всего лишь нескольких простых инструментов, и они станут прекрасным подарком»[712]. С появлением в середине 1950-х движения «самодельщиков» («do-it-yourself») создание чего бы то ни было своими руками приобрело новые черты. Как и в случае со смежным понятием «хобби», в деятельности, охватываемой этим термином, присутствовал элемент преемственности. Новым же было ощущение исторического изменения в отношении к своему дому. Жители финансируемых государством домов не ждали, пока муниципальные работники что-то отремонтируют или облагородят, а брались улучшить свое жилое пространство сами[713]. Обладание собственным, а не съемным жилищем вело к росту расходов на мебель и сопутствующие товары. В октябре 1955 года издательство Newnes запустило журнал Practical Householder, предназначенный для обслуживания этого рынка. Менее чем за два года его тираж превысил миллион экземпляров[714]. Что же до быстро развивающегося телевидения, то штатный эксперт в области «сделай сам» Барри Бакнелл получал от зрителей до тридцати пяти тысяч вопросов в неделю; ему требовалось десять секретарш, чтобы успевать на них отвечать[715]. На иллюстрациях Practical Householder часто изображались целые семьи, включая детей, «мастерящие и ремонтирующие вещи и выполняющие работу по дому»[716]. Во все более домоцентричном обществе крепло ощущение коллективного дела в затратах времени и денег на такие задачи, как изготовление «садовых стульев и садовых качелей» или, например, дивана-кровати[717]. Принимаемые решения все чаще были общими, равно как и удовольствие от выполненной работы; однако, за исключением, возможно, живописи и декорирования, фактический труд в большинстве случаев оставался раздельным и гендерно обусловленным.

Под рубрикой «хобби» можно было обнаружить и пешие прогулки. Старые формы ходьбы медленно сходили на нет. Случайные выходы на прогулку становились все более доступными для женщин, особенно с увеличением числа муниципальных парков[718]. Несмотря на использование поездов и автобусов, путь на работу в городах и поселках еще долго не утрачивал связи с физической нагрузкой. Исследования организации под названием «Массовое наблюдение», проводившиеся во время и сразу после Второй мировой войны, показали, что около трети мужчин-кормильцев отправлялись по утрам на работу пешком, а одна пятая – на велосипедах. Лишь те, кто зарабатывал больше десяти фунтов стерлингов в неделю, ездили на работу на собственном автомобиле[719]. К концу послевоенного бума доступность личного транспорта выглядела иначе. В 1950 году на дорогах было два миллиона автомобилей, а два десятилетия спустя – почти десять миллионов[720]. Владение собственностью стало достаточно распространенным явлением среди работников физического труда, которых ликвидация трущоб рассеяла по пригородам, в результате чего они получили возможность наслаждаться самыми личными и одинокими из всех поездок – поездками на работу в автомобиле, где нет никого кроме водителя и где играет (или не играет) радио[721].

В одном из своих направлений характерная для XIX века практика одиночных прогулок продолжала набирать обороты. Неуклонный рост показал выгул собак в городах: в 1960-х гулять просились четыре миллиона животных, а к 2012 году – уже восемь миллионов[722]. По сути, это были одиночные прогулки, хотя они и могли быть поводом для общения между владельцами собак на улицах и в парках[723]. В остальном же перемены шли в направлении такого мира, который описала Ребекка Солнит, – где «ходьба выпала из континуума человеческого опыта, превратившись в предмет сознательного выбора»[724]. Это могло означать принципиально социальную активность. Пешие прогулки как организованная активность по выходным дням получили еще большее распространение благодаря городским клубам и улучшенному железнодорожному сообщению[725]. Существовало классовое различие между путешественниками, у которых был самый минимум специализированной одежды, и любителями походов, унаследовавшими высокое интеллектуальное стремление Лесли Стивена и его коллег и наряжавшимися для экспедиций в бриджи и куртки, сшитые по индивидуальному заказу[726]. Какой бы ни была одежда, дальнейшее распространение печатных путеводителей позволяло выбравшим компанию самих себя безопасно добраться до места назначения пешком. Сольная прогулка, не являвшаяся необходимым элементом повседневной жизни и не имевшая целью достичь определенного места, приобрела большее значение.

В 1927 году Вирджиния Вулф приветствовала появившуюся у женщин возможность присоединиться к устоявшейся традиции городского фланерства. Она описала поход, предпринятый как будто бы с целью покупки карандаша. «Едва лишь одним прекрасным вечером – между четырьмя и шестью – мы выходим из дома, – писала она, – как тут же сбрасываем личину, под которой знали нас наши друзья, и становимся частью той огромной республиканской армии анонимных бродяг, чье общество так приятно нам после одиночества нашей собственной комнаты»[727]. Как и у Диккенса, удовольствие в данном случае заключалось в бесконтактном контакте с чужими людьми. Знание составлялось путем сознательного бриколажа. В беспорядочном движении раскрывались мимолетные биографии, которые обогащали и развлекали без ущерба для частной жизни самого прохожего. Оно выявляло структуры городской жизни, скрытые за формальным языком проектировщиков и объективным рисунком на карте. В