Раскинулось море широко - Валерий Белоусов

- Что это? укладываетесь? куда?

- Я так… так, на всякий случай… впрочем, извините! - и он, отвернувшись от меня, с явно-деланным раздражением, набросился на какого-то писаря, оказавшегося в чем-то виноватым.

Начальник штаба к.-a. Витгефт, мой бывший командир, с которым я сделал трехлетнее плавание, встретил как родного. Обнял, расцеловал, но сейчас же, словно предупреждая всякие вопросы, торопливо сообщил, что, 'по слухам", еще есть надежда на ремонт и спасение 'Енисея', что мне надо, как можно скорее, явиться к начальнику эскадры, что там мне все скажут, укажут и т. д., а сам в то же время схватился за какие-то бумаги, начал их перелистывать, перекладывать с места на место, как бы давая понять, что страшно занять и разговаривать ему некогда.

Выйдя из его кабинета, и попытался обратиться к офицерам, служащим в штабе, из которых большинство были старыми соплавателями и сослуживцами по эскадре Тихого Океана, некоторые даже товарищами по выпуску, но все они, в момент моего прихода, видимо ничего не делавшие, теперь сидели за столами, копались в бумагах, имели вид чрезвычайно озабоченный и отделывались какими-то туманными фразами.

Однако же это отнюдь не было следствием их штабной важности, забвения старой дружбы. Наоборот, как только я сказал, что y меня в городе нет пристанища, на меня посыпался целый ряд самых радушных предложений гостеприимства, и люди, только что оговаривавшиеся неотложными делами, всецело занялись посылкой вестовых для сбора моего имущества, рассеянного по Артуру.

Ha 'Петропавловске', где держал свой флаг начальник эскадры, настроение было еще более подавленное.

- 'Точно покойник в доме', - невольно мелькнуло y меня в голове.

Флаг-офицеры и другие чины штаба и судового состава радостно пожимали руки, наперерыв расспрашивали о случившимся, чрезмерно интересовались дорогой,не такой уж и дальней, хоть из самого Дальнего, но решительно уклонялись от всякого разговора o положении настоящего момента.

Флаг-капитан был, по-видимому, занят еще больше, чем адмирал Витгефт. Он просто и без замедления провел меня к начальнику эскадры.

3а три (Примечание автора- опечатка. Две) недели, что я его не видел, адмирал мало изменился.

Все та же фигура старого морского волка,но уже- уставшего, даже седины немного прибавилось, но только добродушно-проницательный взгляд серых глаз сделался каким-то сосредоточенно-усталым, словно обращенным куда-то внутрь.

Казалось, что, произнося ласковые слова приветствия, отдавая приказания, он делает это чисто механически, по привычке, что мысли его заняты чем-то совсем, другим, что, разговаривая со мною, он слушает не меня, а какой-то тайный голос, подымающийся со дна души, и с ним ведет свою беседу.

- '…Да, да… говорят есть надежда…Может быть… но не обещаю!'

Я попытался попросить разрешения использовать меня теперь же на чем-нибудь… - на миноносце, на портовом баркасе.

Адмирал сначала, как будто, согласился.

- 'Да, да… конечно… '

Потом вдруг, словно что вспомнив, усталым голосом промолвил:

- 'Впрочем, нет… все равно… вряд ли…' - и, круто повернувшись, даже не прощаясь, тяжелой походкой направился из приемной в свой кабинет.

Выйдя на набережную, я нашел дом (или, как говорили, 'дворец') наместника, расписался в книге являющихся и направился домой, т. е. к приютившему меня товарищу. Следовало бы еще явиться к младшим флагманам эскадры, но я решил отложить это на завтра, не все ли равно?… Мне было так тяжело… Так хотелось быть одному…

Хозяин еще не вернулся со службы. Сбросив мундир, я сел y окна и стал глядеть… Прямо передо мной возвышался массив Золотой горы, увенчанной брустверами батарей, над которыми высоко в небе гордо вился по ветру наш русский флаг. 'Где однажды поднят русский флаг, там он уже никогда не спускается', - пришла на память знаменитая резолюция Hикoлaя I на донесении o занятии Уссурийского края.

Еще вчера, еще сегодня утром, я верил в ее непреложность. Нy, a теперь? Я не смел дать себе никакого ответа. Может быть, даже хуже, - я не хотел слушать того ответа, который шептал мне какой-то тайный голос. Налево, в восточном углу бассейна, в доке, виден был 'Боярин', а из-за серых крыш мастерских и складов поднимался целый лес стройных, тонких мачт миноносцев, скученных здесь борт о борт; в легкой мгле, пронизанной лучами вечернего солнца, темнели громады 'Петропавловска' и 'Севастополя'; правее, в проходе на внешний рейд, через здания минного гoродка, видны были мачты и трубы стоящего на мели 'Ретвизана'; еще правее, за батареями, постройками и эллингом Тигрового Хвоста, обрисовывались силуэты прочих судов эскадры, тесно набитых в небольшое пространство Западного бассейна, которое 'успели' углубить.

Нeбо было все такое же безоблачное; солнце - такое же яркое; шум и движение на улицах и в порту, кажется, еще возросли. Ho это смеющееся, голубое небо не радовало, a мучило, как насмешка; яркое солнце не золотило, не скрашивало своими лучами уличной грязи и лохмотьев китайских кули, a только досадно слепило глаза; шум и движения, казались бестолковой суетой. Почему?

Старая, в детстве читанная, сказка Андерсона вспомнилась вдруг. В театре фея Фантазия нашептывает зрителю: 'Посмотри, как хороша эта ночь! Как, озаренные луной, они живут всей полнотой сердца!' - а в другое ухо долговязый черт Анализ твердит свое: 'Вовсе не ночь и не луна, a просто размалеванная кулиса, за которой стоить пьяный ламповщик! А эта вдохновенная певица только что ссорилась с антрепренером из-за прибавки жалованья'.

Я, кажется, задремал…

Вечером пошел в Морское собрание. Строевых офицеров, как наших, так и сухопутных, почти не было. Изредка вбегали штабные или портовые. Преобладали чиновники и штатские обыватели. Сплетни и слухи, один других невероятнее, так и висли в воздухе. Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, a 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы дивизию, то и крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь.

Курьезно, что разговоры на эту, казалось бы, наиболее животрепещущую тему носили какой-то 'академический' характер суждений o материях важных, но в будничной жизни несущественных.

Существенным, наиболее важным вопросом, являлось:'Как-то Наместник вывернется из этого положения?

Что он вывернется (и притом без урона), никто не сомневался. - Но как? - Просто талантливо отыграется, или за чей-нибудь счет, т. е. кого-нибудь выставить 'козлом отпущения?'

- Hесдобровать Старку! Хороший человек, а несдобровать! Прямо скажу - жаль. А ничего нe поделать! -хриплым басом заявлял грузный (и уже изрядно нагрузившийся) портовый чин.

- Напрасно так полагаете! - отозвался с соседнего стола некий 'титулярный'. - Не так-то просто скушать! Документик y него есть в кармане такого сорта, что 'сам' на мировую пойдет! И не только на мировую -ублажать будет, к награде представит! Это все нам, в штабе, точно известно.

- А ты молчал бы лучше! - резко оборвал его сосед-собутыльник. - Документ-то y Старка, а не y тебя! Смотри, дойдет до… куда следует, - от тебя только мокрое останется.

И 'титулярный' вдруг присмирел.

На другой день, 24 февраля, (Примечание автора. Описка, 23 февраля, потому что следующий день имеет точную временную привязку) еще до подъема флага, я был уже на 'Петропавловске'. Печальные вести: 'Енисей' подлежит разоружению. Приходилось искать места, куда бы пристроиться.

По моему служебному возрасту это было не так-то просто. Помогли старые друзья по эскадре. Место нашлось чисто случайно. Опасно заболел и подал рапорт o списании командир минного транспорта 'Амур', лейтенант Б.(Примечание автора. Опечатка- капитан второго ранга)

Для назначения меня на эту вакансию требовалась канцелярская процедура, которая обычным порядком заняла бы дня три, но тут ее обделали в несколько часов: по докладе начальнику эскадры его штаб должен был запросить штаб Наместника не встречается ли препятствий к моему назначению; штаб наместника, по докладе его высокопревосходительству, должен был ответить, и в случае благоприятного ответа, доложенного начальнику эскадры, этот последний мог отдать приказ о временном моем назначении, которое получало формальную санкцию после утверждения его приказом самого Наместника.

Дело оборудовали блестяще. Я сам служил за рассыльного и носил бумаги из одного учреждения в другое.

- Нy, братец, теперь дело в шляпе! - говорил старый товарищ, y которого я поселился, - вечером выйдет приказ по эскадре, a o приказе Наместника не заботься, он в эти мелкие перемещения не входит. Это предоставлено Вильгельмy Карловичу, a он ответил - 'препятствий нет'. Поднесем 'самому' корректуру подтвердительного приказа - пометка зеленым карандашом - и кончено!

- 'Спасибо, дорогой! Сердечное спасибо! За обедом ставлю Мумм, а теперь пойду повидать Б. Может быть, сдача денежной суммы…'