Одинокий колдун - Юрий Ищенко

Бывший режиссер скакал по двору, порылся в мусорном баке, что-то нашел и запихал в рот (милиционеры в ближнем «газике» хмуро переглянулись и сплюнули; невыспавшиеся, обросшие щетиной, они тоже мечтали навешать «пиздюлей», но не психу, а связавшемуся с психом следователю).

— Птичкой сделал, а летать не научил, падла, — бормотал себе под нос Петухов. — Кар-кар, теперь поплатишься... Я всё вижу, везде успеваю. Видел, как братика твоего зацапали, слышал, как тебе велели сюда идти. Не я, а ты в тюрьму попадешь, не меня, а тебя бить будут, а я нынче свободная птица, вот еще полетать бы...

Он с невероятной, обезьяньей ловкостью допрыгнул до повисшей высоко (не меньше трех метров над асфальтом) нижней ветви старого разлапистого дуба; уцепившись руками, раскачался и забросил на ветку ноги, а затем сумасшедшими прыжками постепенно забрался на макушку дерева. Следователь и один из оперативников бросились к дереву. А Петухов-Птица, торжествующе покаркав, глотнув чистого ветра, прыгнул вниз.

Несколько раз ударился о частокол веток, раз даже перекувырнулся в воздухе и мешком плюхнулся на кусочек газона с первыми ростками травы под дубом. Люди замерли, уверенные, что он разбился. Но он пошевелился, ухмыляясь, встал, похлопал по себе руками. «Уже лучше!» — крикнул обалдевшим милиционерам и поскакал дальше по двору, — однако, явно приволакивая ногу.

— Эй, начальник, — сзади к изумленно взиравшему на Петухова следователю подошел один из дежурящих у квартиры сержантов.

— Почему покинул пост?! — рявкнул следователь.

— Так я приказал Шевчуку там торчать, пока не вернемся, — поспешно объяснил сержант. — Слышь, Шацило, там с татарином нашим, лейтенантом Муразовым какая-то херня случилась. Спит он...

— Нажрался?

— Да ведь не унюхал я ничего. Я дважды заскакивал с черного в парадный, и каждый раз будить его приходилось. Сам говорит, что не понимает, а как один останется, валится и спит...

— Ладно, пошли к нему, — сказал раздраженный Шацило.

Следователь хотел о чем-то спросить Петухова, но обнаружил, что псих по второму разу карабкается на дерево. Сбегал к машинам с оперативниками, мужики там уже делали ставки, расшибется или нет при следующем падении Птица. Шацило сказал им, что идет в квартиру, и чтобы вся группа ждала сигнала следовать туда же.

Вместе с сержантом, через сквозную арку, они забежали во двор Димки, зашли в подъезд, стали подниматься по лестнице. Оперативник Муразов действительно спал, свернувшись калачиком, на площадке третьего этажа, — даже не подстелил ничего под себя на грязном бетонном полу. Мерно храпел; на его боку вздымалась и опускалась кобура с выглядывавшим черным «ТТ». Шацило ткнул спящего носком сапога под грузный зад. Тот открыл мутные со сна глаза, сердито огляделся, а когда признал следователя, виновато заморгал, замотал головой.

— Что-то паршиво мне, стоять не могу, — удивленно сказал татарин. — Давление, что ли? Но я не пил...

— Приведи троих. Этого в машину, там врач в наличии, а сам с напарником здесь останешься, — скомандовал Шацило сержанту.

Тот кивнул, сломя голову помчался вниз по пролетам, гулко топая сапогами. Шацило поморщился, — из-за этих идиотов вся маскировка коту под хвост...

— Что случилось-то? — спросил у следователя кто-то сверху.

Он задрал голову, чтобы увидеть говорившую. Этажом выше, перегнувшись через перила, смотрела на него рослая девушка в рваном ситцевом платье и тяжелых ботинках на голых ногах. Ее руки были перебинтованы, а пол-лица безобразил сине-розовый гниющий след от ожога. Первым побуждением следователя было крикнуть, чтобы убралась в квартиру, но тут же он вспомнил: оперативники сообщали, что вторая девка, зашедшая вслед за пацаном и девчонкой помоложе в квартиру Егора, тоже была в бинтах и с ожогами на лице.

Девица с ожогом продолжала смотреть на него, и какая-то многозначительная улыбка появилась на здоровой половине ее лица. Он ощутил, что появилась угроза, — какая, от кого, не понимал. Так в своих Крестах он иногда точно чувствовал, что какой-нибудь, щуплый и вшивый с виду, арестант держит в кулаке заточку, чтобы за карточный долг или по приказу зарезать «начальничка». Застонал и поднялся с бетона Муразов. Неуверенно огляделся, рукой нащупал стену, будто бы ослеп. И вдоль стены, непрерывно касаясь штукатурки правой рукой, пошел наверх мимо изумленного следователя.

Тот выхватил из кобуры пистолет и навел ствол на девку.

— Стоять, ни с места! — крикнул ей.

— Да стою я, стою, — равнодушно откликнулась она, с любопытством пялясь на него. — В чем, собственно, дело, служивый?

Следователь сам решил подняться к ней; это было очень неудобно делать, так как отводить взгляд и пистолет от ее лица он не решался. Шел, глядя вверх, непрерывно крутя головой на толстой шее, почти на ощупь скакал по ступеням, пока не взошел на четвертый этаж. Девка оторвалась от перил, с неохотой, совершенно игнорируя направленный пистолет, сказала:

— Ну заходи, раз так. Гостем будешь, — показала на открытую дверь квартиры Гаврилы Степановича.

Первым в квартиру вошел, как лунатик, Муразов. Затем девка, за ней, удерживая расстояние в пару метров, сам следователь.

Димка понял, что попался, когда они с приезжей вошли в его дом. Сразу за ними ввалилась в подъезд толстая баба с красным рябым лицом; как и девчонка на Сенной, баба была укутана в платок — оренбургский (Димка в платках не разбирался, слышал, что огромные платки из пуха называют так). Но в подъезде баба скинула платок, на миг прикрыв им лицо от Димки и от девчонки. И он беззвучно охнул: вместо бабы перед ним стояла длинная, широкая в плечах девушка с диким лицом, на котором синим пятном вздулось что-то страшное и уродливое. Позже он понял, что это был ожог.

Желая понять, не одному ли ему все тут мерещится, он оглянулся на приезжую — та стояла у него за спиной, смотрела на него; и гримаса презрения и торжества странно взрослила, делала жестоким, искушенным и холодным ее личико. А до сих пор она ведь Димке почти понравилась.

Он сплоховал, этот дворовый парнишка, закаленный в драках, сходивший на «ночное дело», и все такое прочее. Противно затряслись ноги, он их почти перестал ощущать, свои проклятые ноги, — как если бы отсидел их обе сразу.

— Пошли, — буднично напомнила белая девица и, не оглядываясь, повела Димку в его же квартиру. Дальше все развивалось своим чередом, но при том сам Димка все меньше вникал и следил за развитием событий; у него возникло угнетающее ощущение, что ход вещей, линия жизни, по которой он так бодро шагал, вдруг ушла с намеченного, выверенного судьбой ли, богом ли курса; он остался на этой линии жизни и вместе с ней улетает, беспощадно удаляется в тартарары, в неверность, в допущенную небесным чертежом погрешность, в черную дыру.