В объятиях злого рока (СИ) - "Julia Candore"

— Письмо отправить! — тут же нашлась я и, натянув неловкую улыбочку, припустила в дальний конец зала, где в простенок между окнами был втиснут письменный стол.

В ящике стола обнаружились конверт с авторучкой. А бумага оказалась вся исписана с одной стороны: она была сплошь усеяна нотами, а ноты, в свою очередь, нещадно перечеркнуты карандашом. Очевидно, Тай Фун взялся сочинять музыку, но здорово в себе разочаровался.

Уф, надеюсь, он не осерчает, если я воспользуюсь одним из его черновиков.

"Привет, Риваль! — написала я на обороте. — Знаешь, Гликерии так понравилось Сапфирное море, что она купила билет на паром и уплыла в далёкие края. Так что даже не вздумай ее искать. Просто подожди".

Да уж, не сильна я в эпистолярном жанре. Такое себе сочинение первоклассницы. Если уж врёшь, надо врать поуверенней. А у меня, как назло, фантазия иссякла. Размышления раз за разом скатывались к другой теме: почему Тай Фун стал вдруг таким сдержанным, таким… остывшим? Когда из него успели сделать замороженный полуфабрикат? Сначала унизил на занятиях, теперь вот арктическим океаном прикидывается. Мистер Недоразумение, чтоб ему икалось! Что он, интересно, на полке пытался спрятать?

Итак, воображение у меня кончилось, зато обострилось хроническое любопытство. Тай Фун как будто куда-то ушел, и я тихонько пробралась назад, к стеллажам. Куда он запихнул тот лист? Что там было?

Пахло слежавшейся бумагой и свежезахороненными талантами. Я ворошила пыльные сборники, вытаскивала, ставила назад. Так погрузилась в незаконные раскопки, что не заметила, как шорохи приобрели зловещий оттенок, а в углах сгустилась тьма.

Тай Фун в своем черном профессорском балахоне словно из воздуха выпрыгнул, и меня чуть не хватил инфаркт. Дать вам, что ли, новое прозвище, мистер Смерть?

Я погорела на своем любопытстве и отскочила от профессора, как дрессированный кролик. Но он меня догнал и оперативно оттеснил к стене. Вжалась я в нее уже без посторонней помощи. Этот его пронизывающий взгляд жалил, как бахрома медузы.

— Так-так, роешься в чужих вещах. Уголовный кодекс, статья "Мелкое хулиганство", — пристально рассматривая моё лицо, диагностировал Тай Фун и галантным жестом обнял меня за талию. — Вижу в твоем воспитании серьезный пробел. Когда будем восполнять? Ты в курсе, что изменилась не в лучшую сторону? Вот уже который день будто сама не своя.

— Твоё поведение тоже вызывает вопросы, — парировала я. — В академии — что это было? Зачем тебе понадобилось выставлять меня на посмешище? Каюсь, умом я не блистала, но нельзя ли было как-то поделикатнее?

Знаток уголовного кодекса на минуту оттаял. Его точёное, высеченное из льда лицо заметно смягчилось.

Ну давай же, дорогой человек, проясни, с какого перепугу ты так грубо со мной обошелся?

— Я заметил в тебе изъян, — лаконично отозвался тот. — И хотел посмотреть, как он проявит себя в стрессовой ситуации.

— И-и-и?

— И к сегодняшнему дню на твоем счету уже несколько необъяснимых эпизодов, — вздохнул Тай Фун. — Не знаю, что конкретно их спровоцировало. Но, боюсь, ночные полёты — только начало. Ты перестаешь себя контролировать, Сафро, и мне это очень не нравится.

— Запрешь меня в клетке, как Гликерию?

— Вообще-то, под замок ее поместила именно ты. Но если понадобится, да, запру. Ради твоего же блага.

Я кособоко улыбнулась, и эта гримаса стоила мне последних крупиц самообладания. А далее последовало позорное бегство из башни, кутерьма разноцветных пятен на периферии взгляда и солёные слёзы, сдерживать которые не было никакого желания.

Значит, вот оно как? Все его сладкие речи о любви — сплошной фарс. Для него я кто-то вроде подопытной зверушки. Ее можно оскорбить у всех на виду, на нее можно наорать, чтобы затем проверить уровень какого-нибудь опасного вещества в крови. Ее можно запросто изолировать, если что-то не заладится.

Это потом уже, на улице, глотнув свежего воздуха, я сообразила, что сваляла дурака. Тай Фун не сказал ничего ужасного — лишь правду, рассудочную, обнаженную правду. А я приняла ее в штыки.

Мы с ним были как два камня, которые трутся друг о дружку: скрежет — заслушаешься, искры — загляденье. Но в результате, после такой вот абразивной обработки, мы наверняка станем идеальной парой.

Слёзы высохли, остатки скудоумия выветрились в момент, и у меня возник резонный вопрос: куда подевали тот образец рассудительности, ту благоразумную Сафро Шэридон, у которой была голова на плечах? Больно уж я стала обидчивая да впечатлительная. Хорошо, хоть не высказала Тай Фуну вслух всё, что думаю. Иначе разругались бы в пух и прах.

Подозреваю, где-то в реестрах Мироздания числится закон цепной реакции: ты ведешь себя странно — и люди вокруг тебя тоже начинают творить странности, чисто по инерции.

День обещал быть тихим и безоблачным. В высоком чистом небе скользил воздушный шар. Не зная усталости, на заднем дворе громыхала железяками Мира. А на травке, у крыльца, балдел У-Ворюга — дюжина килограммов вредности и откровенного нахальства. Ушастый жулик наверняка совершил несанкционированный набег на кладовку и сожрал всё, что только можно сожрать. Он разлёгся пузом кверху, демонстрируя свою уязвимость и где-то глубоко в енотьей душе уповая на то, что принцип "лежачих не бьют" всё еще действует в этом жестоком мире.

"Сафро, не наказывай меня! Я беззащитен, Сафро", — умоляли его хитрющие глазищи.

Этот пакостник в маске отточил свое актерское мастерство до такой степени, что мог легко воздействовать на целые толпы, вызывая массовое умиление.

Меня-то, конечно, столь низкосортными фокусами не проймешь, но сегодня не было решительно никакого настроения делать из енота отбивную. Я взяла себя в руки и вернулась в башню, чтобы завершить начатое. Прекрасный в своей одержимости, Тай Фун так увлеченно играл на рояле и так старательно не замечал ничего вокруг, что почувствовать себя пустым местом для меня оказалось проще простого.

Я невидимкой прошмыгнула к столу, дописала письмо и отправила его по адресу в контейнере пневмопочты. После чего так же незаметно прошмыгнула обратно и через портальное зеркало переместилась на вершину башни-короны.

Гликерия в клетке лежала, как убитая. Ее затылок покоился на стёганой подушке, пледы были разбросаны, а термос, открытый, валялся в ногах, и из него вытек весь чай.

Сердце у меня упало. Совсем недавно эта милая восторженная оптимистка строила планы, мечтала и улыбалась, а теперь… Теперь она вновь превратилась в застывшую восковую фигуру, которая ничего не чувствует и выполняет лишь то, что прикажет ей межпространство. Обманчивая летаргия.

Одиночество и бессилие уже готовы были броситься на меня из пустых портальных зеркал, но я проворно сбежала вниз по винтовой лестнице, пулей вылетела из крайнего левого туннеля и припустила на улицу, к Мире.

Там психовала капсула Фараона. Она ни в какую не желала, чтобы ее отремонтировали до конца. У нее, как у всякой уважающей себя личности, просто обязан был остаться хотя бы один изъян. Пускай, что ли, фара перегорит, ну? Или пусть мотор слегка барахлит при осадках. Что вам, жалко, в самом деле?

Но Мира была непреклонна. Она с яростной целеустремленностью устранила все неполадки, какие только смогла обнаружить. Отрегулировала бортовую систему, настроила датчики — и сама стала другой. Как будто починила заодно и себя. Будто окончательно убедилась, что для нее нет ничего невозможного. Повзрослела, набралась опыта, обзавелась новым взглядом на жизнь и новыми глазами — сверкающими, как отшлифованный обсидиан, с неугасимым огнем на глубине зрачков.

— Сафро, как хорошо, что ты здесь! — воскликнула она и подозвала меня уверенным жестом. — Давай устроим небольшой дождик. Финальная проверка, так сказать.

На финальную проверку притопал Фараон, хотя его не звали. И мы бы его, конечно, проигнорировали, но он так упорно ломился в ворота, что пришлось открыть.