Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

Зачем-то киваю, а моя странная память услужливо предлагает характеристику Даниила Покровского, некогда озвученную самим Петром: феноменальное трепло, даже утюг можно не доставать. Не знаю, сильно ли это мешает его работе на поприще Фемиды, но вот мои нервишки потрепать своими суровыми мужскими сплетнями ему удалось… именно так, феноменально.

— Вот, — достаю из сумки папку с документами и протягиваю её Дане.

— Спасибо, что привезла. И это… Мы с Петрухой обычно не обсуждаем женщин, — словно оправдывается он и поднимает вверх руку с кольцом. — Я очень серьёзно женат, а он… Ну, в общем… Просто как-то летом мы закрыли сложное дело и решили это отметить. У нас тут, в офисе, всегда много хорошего алкоголя, клиенты благодарят, старинный русский обычай. А когда под закусь пошёл ананас, тоже подарочный, Петросяна вдруг прорвало — понятия не имею почему. Завёл песню про одну девч… Про тебя, в общем. Всё порывался к тебе поехать.

— В смысле? — Широко распахиваю глаза и смотрю на Даню, нет — сквозь Даню. — Он хотел ко мне приехать? Летом?

— Ну да. В… эээ… июле. Только я его отговорил. Был вынужден сказать, что у тебя есть поклонник на серебристом «ниссане». Извиняй, мужская солидарность.

Июль. Тук-тук.

Кирилл. Тук.

«Принц на серебристом коне».

«Она другому отдана и будет век ему верна».

«Ась, я хочу объяснить…»

Нет, нет, нет!

Но я… я никогда не была отдана другому, я лишь неудачно пыталась заменить несказочным принцем того, кто хотел ко мне приехать, даже когда я необратимо занесла его номер в чёрный список!

— Но если ты сейчас здесь, это значит, что Петруха всё-таки до тебя доехал? — осторожно спрашивает Даня.

Я не знаю.

Лишь чувствую, как мои казавшиеся надёжными ворота покрываются трещинами.

В дверь стучат. Тихо и деликатно, но для меня этого достаточно, чтобы встрепенуться, поджать под себя ноги и в ужасе уставиться на покрытое скукожившимся дерматином полотно.

— Ась, это я, — слышу приглушённый Сонькин голос, со стоном выдыхаю, поднимаюсь и кручу замок.

Лампочка на лестничной клетке, слишком яркая для привыкших к темноте глаз, заставляет болезненно зажмуриться, но Сонька тут же, переложив горшок с фикусом в одну руку, прижимает меня к себе.

— Привет, — шепчет в ухо. — Мы привезли вещи.

Матвей протискивается мимо нас в квартиру, ставит две челночные клетчатые сумки в конец коридора и, утешительно ущипнув меня за щёку, снова выходит на лестницу.

— Я подожду в машине.

Щёлкаю замком и несколько раз дёргаю за ручку, чтобы удостовериться, что дверь заперта, а я в безопасности, и только потом опять сажусь на бесформенный ком из собственной куртки на полу.

— Как всё прошло? — спрашиваю, доставая из пачки очередную сигарету.

Неделю назад, когда я некрасиво отправила Никиту в пешее эротическое на глазах у его друзей, я не думала о последствиях. Тогда мне хотелось просто уйти и разорвать этот порочный круг токсичных отношений, отмыться от впитавшегося в кожу разочарования, сцедить бегущее по венам чувство вины. Однако Никита не спешил одарить мой кунштюк аплодисментами, зато той же ночью оказался под дверью Сонькиной квартиры, пьяный и злой. Рвал кнопку звонка и требовал выдать ему меня до тех пор, пока Сонька не заорала, что лучше бы ему убраться прямо сейчас, потому что она уже вызвала ментов.

А следующие дни превратились в ад.

Мне пришлось удалиться из всех социальных сетей, потому что Никита слал длинные сообщения, в которых ласковые просьбы встретиться и поговорить блестяще переплетались с угрозами пообщаться против моей воли, и теперь его старое классическое «Надень шапку, а то уебу», когда — то казавшееся мне смешным и романтичным проявлением заботы, заиграло новыми красками и стало вызывать отчётливую тревогу.

Я засиживалась в офисе допоздна, а потом сбегала через пожарный выход, потому что сквозь широкие пластиковые жалюзи видела, как около шести вечера у входа в здание появлялся Никита — иногда с букетом чайных роз, иногда с перекошенным лицом — и долго топтался на месте, стуча носками ботинок по бордюру.

А как-то утром мне чудом удалось заскочить обратно в подъезд и захлопнуть за собой дверь, потому что Никита решил поймать меня в самом сонном и беззащитном состоянии по пути на работу, и я благодарила мироздание, что он не знает код от домофона, дрожала всем телом и умоляла его оставить меня в покое.

Мне было страшно. Даже страшнее, чем достать из внутреннего кармана сумки ключи от отцовской квартиры и спрятаться там, в самом жутком месте на свете, адрес которого Никита не знал.

— Они разговаривали на кухне, пока я собирала вещи, — отвечает Сонька, смело садясь на грязный пол в коридоре и ставя горшок с фикусом рядом. — Не знаю, что Матвей ему сказал, но если сработает, я впечатлюсь и попрошусь замуж.

— И почему я раньше не поняла, что Никита — зло? — выдыхаю я вместе с сизым дымом и беспомощно упираюсь затылком в стену.

— А надо было слушать старую мудрую женщину, — говорит Сонька, вытаскивая из моей пачки сигарету для себя.

— Вообще-то, ты младше меня на месяц.

— Это не так работает, — утверждает короткий, но яркий огонёк зажигалки, на секунду разорвавший темноту коридора. — Некоторые вещи можно увидеть только со стороны, когда твой взор не застилают любовь и морковь. Тогда не ищешь оправдания недостаткам и сразу понимаешь, что если у человека любимая книга — «Мастер и Маргарита», то с вероятностью восемьдесят семь процентов он ничего не читал после школы, а это явно не твой уровень. Ну, это так, по мелочам…

— Торжественно обещаю в будущем рассказывать тебе все подробности своей личной жизни, чтобы услышать твоё экспертное мнение. Если она когда-нибудь случится, эта личная жизнь…

— Случится, конечно. Но ты сначала… — Сонька оглядывается, — прибралась бы, что ли. Проветрить надо, тут воняет, шо пипец.

— Я боюсь, — признаюсь, покусав губу. — Этой квартиры боюсь. И всего, что в ней было, даже свет до сих пор включить не могу.

— Было да прошло, — уверенно отрезает Сонька. — И не вернётся. Это всего лишь бетонные стены с кучей хлама, от которого очень легко избавиться. Но это твои личные бетонные стены.

Она заглядывает в освещённую лишь отблесками уличных фонарей гостиную, оценивает частично отклеившиеся обои, пропитанный многолетней пылью ковёр, покосившуюся советскую стенку и кивает самой себе.

— Знаешь же традицию пускать кошку первой в новый дом? У нас кошки нет, затооо…

Сонька ставит горшок с фикусом перед дверью в гостиную, а потом медленно, аккуратно, двумя пальцами передвигает его через порожек.

— Ну вот, — радуется она. — Уже энергетика другая, чувствуешь?

Нет, не чувствую. Я по-прежнему вижу багряные следы на этих стенах, а картонные двери зияют дырами на месте выбитых стёкол. Но старая мудрая женщина права: мне нужен дом, мой собственный дом, где я смогу стереть прошлое и обрести себя заново. Цельную — насколько это возможно.

— Наверное, — всё-таки улыбаюсь я, впервые стряхнув пепел не на пол, а в пустую пачку из — под сигарет. Будто больше мне не всё равно.

— И бросай курить, у тебя совсем не получается делать это дозированно и со вкусом, — напутствует Сонька, совершенно не стесняясь того, что сама сейчас дымит в покрытый паутиной потолок. — Вечно доводишь всё до крайности, скоро будешь кашлять, как туберкулёзник. А ещё начни уже нормально есть, ты похожа на скелет. И сиськи обратно отрасти.

— Отсыплешь?

— Да пожалуйста, с удовольствием! Макарошек тебе отварю, — хихикает Сонька.

И я снова улыбаюсь. Искренне улыбаюсь.

Хотя ещё не знаю, что Никита меня больше никогда не побеспокоит, Сонька выйдет замуж за Матвея, а я превращу эту квартиру в дом, и на то страшное место в коридоре, где я долго просидела в темноте на комке своей куртки, я поставлю велосипед.