Концерт Патриции Каас. Далеко от Москвы - Марк Михайлович Вевиоровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что за тройка?
– Неужели забыли чрезвычайные тройки?
– Так их нет давно.
– Мало ли что. Предстает он перед тройкой: вы, Шабалдин и я. И зачитывается ему весь его геройский послужной список – и научные «достижения», и сексуальные похождения … Да в деталях, да с оценкой научной и нравственной. И спрашивается – что же с вами делать? Расстрел, лагерь, поселение в глуши? Или самоотверженным трудом вы загладите все свои преступления … и так далее и тому подобное … Что он выберет?
– Ну, ты даешь! Конечно, он выберет ударный и самоотверженный труд на благо любимой родины! Да еще попросит оставить на прежней работе! Ну, и что?
– Дудки. Никакой прежней работы. Например – в рядовые научные сотрудники без права покидать объект в течение десяти лет.
– Хм … То есть попросту оформить ему условное заключение с правом работы по специальности … Как прозаично.
– Думаю, решение будет несколько иное, но по-существу именно так.
– А тебе еще романтики или лирики захотелось? Хотя и в таком положении он вонять все-таки сможет, это ты учитываешь?
– Не сможет и не будет. Правда, мы сломаем человека.
– Испытываешь угрызения совести?
– Испытываю. А вы нет?
– Он же сам подвел себя к этому концу, разве нет? И мне кажется, что твое решение наиболее гуманное, хотя кто его знает … Жена, окружение … Хвост-то ему надо распустить или нет? Все-таки человек, хоть и дрянной – все равно жалко …
– Я вас понимаю.
– Пошел ты … в баню! Он меня понимает, надо же! Лучше расскажи, как слетал, что узнал.
– Рассказывать долго, вы лучше послушайте запись с диктофона.
ЗАВТРА ЗАСЕДАНИЕ ШТАБА
Свиридов вызвал Суковицину, та дала генералу наушники и подключила диктофон к сети.
– Галина Климентьевна, завтра утром – заседание штаба в полном составе. Повестка дня: первое – информация Свиридова о предварительных результатах операции по задержания преступной группировки, второе – текущие дела, третье – предполагаемые спецмероприятия. Третий пункт – секретный, для узкого состава штаба.
– Далее. Нужно подчистить кассеты с записью и распечатать те, что я привез и что наговорю сегодня. Далее. Мне нужно личное дело Льва Вонифатьевича Худобина.
– Его в нашем архиве нет, товарищ командующий. Есть две странички по учету кадров с примечанием, что дело находится в Москве.
– Тоже приятно. Тогда вызовите майора Рахматулина. Пока все.
Майор появился очень быстро – Свиридов только успел пообщаться мысленно с Эткиным.
– Здравствуйте, Сергей Мунирович. Прошу садится. Прошу вас рассказать мне, что вы знаете о начальнике информационно-аналитического отдела Худобине Льве Вонифатьвиче, поскольку его личного дела нет в архиве.
– Слушаюсь, товарищ командующий. Худобин Лев Вонифатьевич направлен к нам из Москвы с указанием должности и без обязательных сопроводительных документов. Обычно это бывает в том случае, когда присылают сотрудника комитета со спецпоручением. Но информации о существе спецпоручения, если оно было, до нас доведено не было. Худобин – человек контактный, общительный, но не откровенный. Ничего из его прошлого неизвестно и он об этом никогда и ни кому не рассказывал. Хорошо владеет английским языком, по отзывам сотрудников хорошо владеет своей специальностью, живет один, постоянной любовницы нет, связи очень редкие и непродолжительные. В коллективе пользуется любовью и уважением. Может быть мягким и уступчивым, может проявлять твердость и настойчивость. Кстати, в истории с отчислением Суковициной Валентины он проявил настойчивость, правда, безрезультатно. На работе пропадает с утра до ночи, вне работы играет в бильярд, ходит на лыжах – в одиночестве. Переписки с большой землей не имеет.
– Никаких соображений, какую такую специальную миссию он здесь выполняет у вас нет?
– Никак нет, товарищ командующий.
– Как работают десантники генерала Белоглазова?
– Нормально. Нареканий нет. Подробнее может доложить полковник Васиченков, но он сейчас на наружной линии охраны.
– Как ведет себя наш подопечный Шипук?
– То буйствует, то впадает в меланхолию. Буйствует явно нарочито, чего-то ждет. Попыток передать весточку на волю больше не было.
– Завтра вечером прибудет спецгруппа из Москвы, разместят их отдельно, обеспечьте охрану. Свяжитесь с Гнедашем, действуйте совместно. Свободны, майор.
НАШИ МАЛЬЧИКИ ВРЕМЕНИ ЗРЯ НЕ ТЕРЯЮТ
– Смотри-ка, наши мальчики время зря не теряют, – Свиридов показал Тоне на сдвинутые столы слева у входа в зал. – Уже основательно обзавелись подружками.
– И заешь, очень приличные женщины, нечего ехидничать.
– Я и не думал. Только …
– Что только?
– Я смотрю – семеро девушек за столом уже имеют детей. Это первое, что их объединяет между собой…
– А что еще?
– Они все одинаковые … да нет, не в том смысле! Они крепко сложены … хорошо развиты … дружелюбны … общительны … красивы …
– Они совсем разные – практически со всеми я часто встречаюсь, а сейчас они ко мне в мастерскую повадились. Наряды шить. Разные они, Толя …
– Папа, да они самое то, что называется «женщина в самом соку», правда?
– Видишь, Толя, как метко их оценил наш художник? Ведь очень верно, согласись.
– Конечно, соглашусь. И, как мне кажется, там уже образовались определенные и постоянные привязанности. Хотя мужиков больше, чем дам …
– А ты не можешь … ты понял меня? – Тоня замялась. – Ну, подсмотреть, что ли …
– Не могу. Для такого … нужны весьма серьезные основания. Мне совсем не хочется влезать в их внутренний мир без нужды.
– А мне так интересно! – Тоня смущенно засмеялась. – Я глупая, да? Наверное, потому, что я этого не могу и не умею. Интересно, как это выглядит … для тебя?
– Значительно подробнее, чем это же – для тебя. А иногда еще и эмоциональнее … Правда, можно … регулировать, но …
– Не надо, милый, – Тоня положила ладонь на его руку, – Успокойся. И сыграй что-нибудь. Для меня.
– Обязательно, – целуя ее руку ответил Свиридов и пошел на эстраду.
Голоса в зале стали затихать, за Свиридовым поднялся Дормидонтов и пристроился за своими барабанчиками, престав наигрывать поудобнее уселся с аккордеоном Лопаткин, Владислав в своем кресле на колесах подстроил аппаратуру.
Свиридов набросил на шею ободок с микрофонами, попробовал гитару, помолчал.
– Моей любимой жене! – сказал он и тронул пальцами струны.
Поздний час.
Половина первого.
Семь тысяч над землей.
Он не пел, он разговаривал. Еле слышно мелодию принял аккордеон, подхватили сухие и легкие удары пионерского барабана.
Гул турбин.
Обрывки сна.
За окном
Облаками белыми
Лежит пейзаж ночной,
А над ним летит луна.
Нет, его рассказ обретал четкие мелодические основы, мелодия росла и крепла.
Тайное движенье
В
