Пять свадеб и Я (СИ) - Каа Анастасия

"— И почему ты не хочешь быть моей женой?

— Не помню, чтоб ты предлагал".

Предложил, мать твою. Мне хотелось, чтоб все знали, что она со мной, моя, только моя. И Ден предупреждал — плохая идея. А я так был уверен, что она мне доверяет, что все ее стены давно рухнули. И ведь знал ее реакцию на журналистов, ее отношение ко всей "мишуре". Но желание похвастать было сильней. В наш мирок для двоих пустил толпу и даже не подумал спросить у нее, нужно ли это.

Если бы она злилась, кричала, обвиняла… Только пустота, страшная, бездонная. Ей не нужны были мои объяснения, поцелуи, ласки. Словно все, что заставляло ее жить, исчезло. Эта пустота касалась не только меня. Ей ничего не нужно. Друзья, работа, увлечения — все исчезло. День за днем, неделя за неделей, словно робот без чувств, механизм, что точно исполнял свой функционал.

Насмешка, ирония, черт возьми, как же я скучал по этому.

Даже жаль, что не увижу лиц всех этих безумно важных господ после "танца". Тренинг не предполагал развлекательную программу. Заурядная стандартная организация, никаких сюрпризов. Меня тут не должно было быть, но… Ден решил, что парочку спикеров мне неплохо бы услышать для общего развития, вот и приходилось делать вид, что зорко слежу за коллегами. Можно уже и домой отправляться, остальная часть с играми менее интересна, Соня в состоянии завершить все сама.

Тонкое пальто из бежевого кашемира, красный французский берет, и прохлада вечера готова принять меня.

— Подвезти?

— Нет, спасибо. Хочу пройтись.

Черная река в объятиях гранита плескалась недалеко. Перешла дорогу, пока нам по пути, до моста, там я поверну направо, а река останется в давно согласованном русле.

— Кофе?

Обернулась, Греков с термосом в руках, два стаканчика поблескивали в свете уличного фонаря.

— Только кофе?

— Что хочешь?

— Сейчас. Подожди. Тут стой.

Опять перебежала дорогу, старое подворье, зажатое сталинскими домами, маленькая палаточка с пирожками. Как же хотелось есть, с этим "подглядыванием и подслушиванием" перекусить забыла.

Белый платок вместо скатерти на гранитном парапете, термос, стаканчики, сахарница, ложечки и даже молочник. Для пирожков нашлась тарелка. Бомжуем с шиком.

— Вкусно, — горячий кофе и пирожок с брусникой — прекрасное сочетание.

— Не отравимся? — внес нотку пессимизма мой сотрапезник.

— Неа, во всяком случая я. Не первый год покупаю. Еще на Варварке есть трапезная, у Храма Христа Спасителя палаточка, раньше ближе к дороге была, теперь за ограждением стоит, тоже пирожки вкусные.

— Как ты?

— Нормально. Я ж тут крестной стала. Долго сопротивлялась. Но уломали. Бедный ребенок.

Скупила столько игрушек и памперсов, что Ден и Ася отправили меня в Дом малютки, чтоб передать в дар. Всю квартальную премию я потратила на подгузники и уговорила Дена иногда спонсировать этот Дом малютки.

— А меня в крестные не взяли и вообще обещали с лестницы спустить при оказии, — расхохотавшись признался Павел.

— Несчастные смертные, как они только посмели.

— Да, неблагодарные людишки. А этот с чем?

— Не знаю. Разломи.

— Вишня.

— А мой с яблоком. Давай махнемся?

— На, половинку.

— Жадина, — фыркнула, но половинку пирожка с вишней забрала. Вот не люблю пирожки с яблоком, шарлотку люблю, а пирожки нет.

Водитель забрал опустевший термос и грязную посуду, даже пакетик из-под пирожков забрал.

— Ты же в другую сторону шла?

— Я женщина — я передумала.

Нырнула в переход, среди шума стройки слова Павла не различила. Одной тут страшно, с компанией куда веселей. Подсветка убивала всю ажурность мостика, а очередные лабиринты стройки и ругань рабочих на азиатских языках заставляли ускоряться и не обращать внимания на Храм.

Волхонка, тихая, почти безжизненная, редкие машины нарушали покой, тени прохожих скрывались в переулках. Белоснежный дом Пашкова, величественная лестница, по которой так никто и не ходил. Ужасающий Князь Владимир. Александровский сад куда оживленней Волхонки. Кутафьева башня, поток людей, устремленный к метро, до слуха долетают впечатления об очередном концерте. Осиротевший вечный огонь, караульные вернутся только утром. Кованые тяжелые ворота, обычная толпа на выход. Жуков, снисходительно взирающий с коня на очередные московские сезоны. Красная площадь, изуродованная ярмарочными домиками, все еще многолюдна, где-то там виднеется Храм Василия Блаженного и яркими фонариками сияет ГУМ. Заглянули с Ветошного в ГУМ, змея очереди отбила желание купить стаканчик шоколадного мороженого. Переулками добрались до Варварки. Спустились ниже, к остаткам Китайгородской стены.

— Спасибо за прогулку.

— Уже сбегаешь?

— Мой автобус через минуту, если верить табло.

— Могу подвезти.

— Не надо. Вон уже и автобус.

Греков стиснул меня так сильно, что казалось внутри что-то хрустнуло.

— Ты мне нужна, Шарли.

Как маленького ребенка, подсадил в автобус и, кажется, ждал, пока тот не скроется из вида.

Хороший вечер.

Чем меньше участвовала в организации торжеств, тем больше присутствовала на чужих. Конкурентов надо знать, но последнее время слишком часто приходилось видеть их работу. Вместо того чтоб наслаждаться, привычно следила за официантами. Ничего интересного, заурядный раут, нет изюминки, никакой фишки, чтоб в череде банкетов этот запомнился. Попытка внести старинную светскость провалилась сразу, большинство гостей просто не заметили переливчивость черных чернил на черной же бумаге, что по задумке своим мерцанием должны были привлечь внимание. Иногда креатив излишен там, где должна быть подробная информация. Мадам Маркофф то и дело морщилась при виде очередных слишком оголенных ног или глубоких вырезов.

Денис с Асей разговаривали со знакомыми, я же у столика с закусками пыталась выбрать себе съедобную компанию на ближайшие десять минут. Главное — продержаться еще минут двадцать, тогда будет прилично уйти. Пришлось отказаться от замысловатых закусок. Намечался скандальчик местного разлива, и лучше держаться подальше от того, что можно кинуть или вылить.

Смотрела на подходящую ко мне Шустову. Как же она жалка.

Родители столько лет потратили, чтоб убедить меня, что это я ничтожество, и я даже поверила в это. Но вся правда заключается в том, что это они ничтожны. Не могут правильные люди, коими они себя считали, прикрываться тем, что ребенок родился слишком рано, надо еще кандидатскую защитить, а вот тогда и родим, а ненужного в детдом и "всего делов". В их планах не было, что перед глазами будет постоянное напоминание их подлости. Они ведь даже на похороны бабушки не пришли, зато с упоением поливали меня грязью в суде, пытаясь оспорить завещание, каким же ударом для них стало, что квартира приватизирована на меня, а украшения подарены с соблюдением всех формальностей. Ненавидеть меня было намного проще, чем признать собственную тухлость.

Возможно, расскажи я бабушке о ее выпадах ребенком, многое в моей жизни сложилось бы по-другому. Но все сложилось так, как сложилось. Изменить ничего нельзя. Можно перешагнуть и оставить все это в прошлом. Теперь они были для меня абсолютно чужими. Их слова не имели значения. Ни те, что были когда-то произнесены, ни уж тем более те, что она собирается сказать сейчас.

— Тварь.

Классическое начало. Подошла к Дену, отпросила у Аськи, подруга, готовая броситься на защиту, встала недалеко, следя за моей матерью.

— Ден, всегда хотела познакомить тебя с моими родителями. Отца нет, но госпожа Шустова может его заменить, они единодушны в своей "безграничной любви" ко мне. Знаешь, Денис, если со мной когда-нибудь что-нибудь случится, то ты уж постарайся, чтоб все каналы и таблойды узнали, что они мои родители. Что они меня бросили, потом пытались отобрать квартиру, а братик чуть не убил из-за украшений.

— Все сделаю, Лотта.

— И главное — Грекову сообщи, он их просто обожает.