Я умею прыгать через лужи. Это трава. В сердце моем - Алан Маршалл

Артур Робинс, погонщик волов, был родом из Квинсленда. Когда Питер спросил его, почему он уехал оттуда, Робине ответил: «Там живет моя жена», и это объяснение вполне удовлетворило Питера. Потом Питер спросил его, каков он, этот Квинсленд, и тот сказал: «Чертовски скверное место, но все равно так туда и тянет, ничего с собой не поделаешь».

Он был маленького роста, с жесткими, торчащими бакенбардами, между которыми возвышался огромный нос, открытый всем ветрам. Беззащитный нос, красный, весь в рябинах; отец, знавший Артура, как-то сказал, что, видно, нос изготовили сначала, а потом уже приделали к нему Артура.

Питер считал, что Артур похож на вомбата:[5]

— Каждый раз, как его вижу, мне хочется спрятать от него картошку.

Замечания о его внешности не обижали Артура, но стоило сказать слово о его волах, как он немедленно раздражался. Однажды, объясняя трактирщику в Туралле причину своей драки с приятелем, Артур сказал:

— Я молчал, пока он издевался надо мной, но не мог стерпеть, когда он стал ругать моих волов.

Это был проворный, живой человек, любящий повздыхать о том, что «жизнь тяжела». Он произносил эту фразу, вставая после обеда, чтобы возобновить работу, или уходя домой из пивной. Это не была жалоба. Она выражала какую-то длительную усталость, дававшую себя чувствовать, когда Артуру приходилось вновь браться за работу.

Когда Питер остановил лошадей у палаток, обитатели лагеря уже наполнили кружки черным чаем из чайников, висевших над огнем.

— Как дела, Тед? — крикнул Питер, слезая с дрог. И, не ожидая ответа, продолжал: — Ты слыхал, я продал гнедую кобылу?

Тед Уилсон подошел к бревну, держа кружку с чаем в правой руке и сверток с едой в левой.

— Нет, не слыхал.

— Бэри купил ее. Я сначала дал ему на пробу. Ну, эта никогда не подведет.

— Я тоже так думаю, — заметил Тед. — Кобыла хорошая.

— Лучшей у меня не было. Она привезет пьяного домой и всегда будет держаться той стороны дороги, какой надо.

Артур Робинс, который, когда мы вошли, присоединился к обедавшим, пожал плечами и произнес:

— Ну вот, понес! Теперь пойдет рассказывать, как он растил эту кобылу.

Питер добродушно посмотрел на него:

— Как поживаешь, Артур? Уже нагрузил?

— Разумеется. Я ведь из тех ребят, что от дела не бегают. Вот думаю обзавестись упряжкой лошадей и бросить работать.

— Ты так и умрешь в ярме, — добродушно съязвил Питер.

Я не слез с дрог вместе с Питером, замешкавшись в поисках своей кружки, и, когда спустился на землю и направился к группе беседовавших мужчин, они с изумлением уставились на меня.

Тут я вдруг впервые почувствовал свое отличие от других. Это чувство удивило меня. На секунду я в замешательстве остановился. Потом волна гнева поднялась во мне, и я двинулся вперед, быстро и решительно переставляя костыли.

— Кто это с тобой? — спросил Тед, поднимаясь на ноги и рассматривая меня с интересом.

— Это Алан Маршалл, — сказал Питер, — мой товарищ. Иди сюда, Алан! Разживемся у этих ребят какой-нибудь жратвой.

— Здравствуй, Алан! — сказал Принц Прескотт, словно гордясь тем, что давно меня знает.

Потом повернулся к остальным собеседникам, торопясь объяснить им, почему я на костылях.

— Это тот самый парнишка, у которого был детский паралич. Он чуть было не помер. Говорят, он никогда не сможет ходить.

Питер сердито обернулся к нему.

— Какого черта ты болтаешь? — резко спросил он. — Что тебя укусило?

Принц растерялся. Остальные удивленно уставились на рассерженного Питера.

— Что я такого сказал? — спросил Принц, обращаясь к товарищам.

Питер что-то пробурчал. Он взял мою кружку и налил мне чай.

— Ничего особенного. Но больше этого не повторяй.

— Так у тебя нога больная, да? — сказал Тед Уилсон, стараясь разрядить напряжение. — Бабки подкачали, да? — Он улыбнулся мне, и остальные тоже улыбнулись его словам.

— Вот что, — внушительно сказал Питер; он выпрямился, держа мою кружку в руке. — Если храбростью этого парнишки подбить башмаки, им износа не будет.

Я почувствовал себя совсем одиноким среди этих людей, и даже слова Теда Уилсона не могли рассеять этого чувства. Замечание Принца показалось мне глупым, Я был уверен, что снова начну ходить, однако гнев Питера придал словам Принца значение, которого они не заслуживали, и в то же время вызвал во мне подозрение, что, по мнению этих людей, я никогда больше не буду ходить. Мне захотелось очутиться дома, но тут я услышал, что сказал Питер о моей храбрости, и от восторга забыл обо всем услышанном раньше. Питер поднял меня до уровня этих людей — больше того, он вызвал у них уважение ко мне. А в этом я нуждался больше всего.

Я был так благодарен Питеру, что мне захотелось как-то выразить свое чувство. Я старался стоять к нему как можно ближе, а когда резал баранину, которую он сварил накануне, дал ему лучший кусок.

После обеда лесорубы стали грузить дроги Питера, а я отправился побеседовать с Артуром, погонщиком волов, который готовился к отъезду.

Его волы — их было в упряжке шестнадцать штук — стояли спокойно и жевали жвачку, полузакрыв глаза, как будто все их внимание сосредоточилось на работе челюстей.

У каждого из них на шее лежало тяжелое дубовое ярмо, и его закрепленные концы выступали над головой животного. Через кольца, вделанные в середину каждого ярма, была продета цепь, прикрепленная одним концом к дышлу.

Два коренника были короткорогие животные с толстой, сильной шеей и могучим лбом. У остальных волов рога были длинные и острые. Ведущими шли два вола хартфордширской породы, большие и мускулистые, с добрыми, спокойными глазами.

Артур Робинс собирался тронуться в путь. Его огромные дроги стояли нагруженные бревнами.

— Тут больше десяти тонн, — сказал он хвастливо.

На нем был выцветший комбинезон из толстой бумажной ткани и подбитые гвоздями сапоги с железными набойками. Свою замасленную войлочную шляпу Артур украсил полоской зеленой кожи, продернутой сквозь надрезы в тулье.

Он кликнул свою собаку, лежавшую под дрогами.

— Погонщик, который позволяет собаке разгуливать под повозкой, не знает своего дела. Волы этого не любят. Марш назад! — прикрикнул он на пса. — Они начинают лягаться, — объяснил он, подтягивая штаны и застегивая потуже пояс. — Вот, кажется, все и готово.

Он огляделся, проверил, не забыл ли чего-нибудь, и поднял с земли свой кнут с шестифутовым кнутовищем. Потом посмотрел, не стою ли я у него на дороге. Видимо, удовольствие, которое я ощущал, наблюдая за ним, отражалось на моем лице.

Артур опустил кнут и спросил:

— Ты любишь волов, да?

Я ответил утвердительно и, видя, что ему это