Путь Владычицы: Дорога Тьмы (СИ) - Эфф Юлия

Матушка вернулась, как и обещала, через три дня. Хмуро выслушала просьбу дочери не губить малыша и отвесила пощёчину Хельги. Не объясняя, зачем, отрезала локон с головы дочери. Коротко предупредила: от Утёса далеко не уходить, во дворец без разрешения не возвращаться. Кайа не будет узнавать новости, ибо сама выбрала себе одиночество в качестве наказания за непослушание. В тот же день на Утёс прибыл молчаливый сорокалетний фрейлер Йоран. Теперь он находился рядом безотлучно: во время прогулок вместо Хельги, возле домика или внутри, а трапезничали все вместе, и Йорану была выделена комнатка у входа, которую Кайа прежде не замечала.

Самым скверным во время “наказания” оказалось отсутствие новостей. Если Хельги что-то и узнавала, когда ходила за продуктами вниз, в деревню, то держала в себе, помня о наказе королевы. Но связь у Хельги с дворцом однозначно была. Через три недели Кайа взмолилась: ей бы хоть какую-нибудь книгу, пусть даже это будут сказки! На следующие сутки Хельги ушла за продуктами, вернулась, как обычно, с корзиной и учебными пособиями, взятыми из библиотеки Асвальда Второго: “Основы Тьмы Созидающей и Утешающей”, “Каноны будущей королевы” и книгу на малерийском, которую Кайа не дочитала, посчитав её скучной. Матушка явно ткнула носом в долг, родовой, наследственный, и в опасное увлечение малерийцами.

Кайа заскулила от безнадёжности, но быстро успокоилась и принялась обрабатывать Йорана, чтобы тот сходил в столицу и узнал кое-какие новости, а заодно принёс книги — что угодно, лишь бы не сойти с ума от безызвестности. Сулила и награду по своём возвращении, и хорошее поведение… На третий день Йоран ушёл в нижнюю деревню вместо Хельги, ибо разыгрался шторм, и принёс… тюк чистой шерсти, ткань, невыделанную кожу, разные инструменты — всё для хозяйки домика, за день до того предупредившей Кайю:

— Скоро, моя доннина, вечера станут слишком длинными. Пора запастись терпением и заняться полезным делом.

Кайа поначалу в ярости не оценила предусмотрительности хозяйки домика и капризничала, пока малыш не начал пинаться, заразившись гневом матери. Снова успокоилась, всплакнула, поела сытной похлёбки, выспалась и смиренно попросила дать ей какое-нибудь занятие.

Так и повелось: Хельги учила Её высочество прясть, кроить одежду женскую, мужскую и на ребёночка, вышивать, обрабатывать невыделанную кожу, чистить и ухаживать за мехом…

Дел внезапно оказалось столько, что грусть и скука отступила. За рукодельем часто вспоминала Дыва, чьи руки загрубели от постоянной работы, а лицо обветрилось от солариса. Пощадила ли его матушка? Остался он или уехал с очередным кораблём из Кар-Эйры? Никто не мог ответить на этот вопрос. Разве что Аша, с которой разговаривать вошло в привычку, попыталась показать лапками, мол, с Дывом всё было в порядке, когда Аша сбежала от него. Так сколько времени прошло с тех пор? Всё могло измениться.

Инграм тоже не летел, хотя он обещал вернуться через полгода, а время перевалило за седьмой месяц. Могло статься и так, что он давно вернулся, узнал всю позорную правду о сестре и обиделся или послушался приказа матушки…

Хельги заметила, что загрустившая Кайа во время прядения украдкой вытирает слёзы, выспросила о причине грусти и посоветовала петь во время работы:

— Когда рот занят, голова меньше о глупостях думает.

Научила нескольким песням диких, даже саму на ностальгию пробило. Вспомнила, как ухаживала за Отилией, дочерью вождя, юной и тогда похожей на нерешительную Кайю. Создав удачный брачный союз с единственным фрейем, “Оти” не забыла свою нянюшку, забрала с собой, правда, с тех пор одиночество стало единственной подругой для дикарки, любительницы шумных компаний. Но ничего, человек ко всему привыкает, привыкла и Хельги.

Кайа слушала внимательно: матушка редко упоминала о своём прошлом до замужества, к тому же в памяти племя диких было связано с именем Дыва, чувствовавшим себя комфортно среди простолюдинов, и Кайе хотелось понять, что в них привлекло умного карамалийца. Запрета от королевы на рассказы о восточных племенах не было, поэтому нянька вошла во вкус — от рассказов о быте диких к их фольклору.

Так спокойно, в каком-то смысле, по-семейному, прошло три месяца. Никто из дворца не прилетал проведать, и это болезненно ожесточало сердце Кайи. Потом она вдруг подумала, что, возможно, матушка добивается именно этого — избавления дочери не только от бастарда, но и лишних для фрейев качеств: доверчивости, мягкотелости и жалости к кому бы то ни было. И Кайа решила отложить откровенный разговор с “предателями” до возвращения домой.

Тем временем чрево существенно прибавило в весе, малыш толкался всё чувствительней, и Кайа с каждым днём всё больше жаждала заветного срока, удивляясь, почему до сих пор он никак не наступит. Хельги щупала живот и говорила: “Скоро, очень скоро, но не сегодня”.

Бессонные ночи из-за бесконечного поиска удобной позы, постоянный аппетит, настроение, скачущее от плаксивого до угнетённого, страх перед родами… Если бы не Аша, тоже подросшая и способная нанести болезненные раны своими когтями, но ласковая и многократно доказавшая свою преданность хозяйке, Кайа бы совсем упала духом. А нянюшка вовсе не утешала. Её отношение осталось ровным, как в первый день. Иногда даже казалось, что Хельги снова пытается выполнить поручение от матушки убить неродившегося ребёночка. Хозяйку домика вдруг понесло на откровения: она наконец раскрыла секрет своей работы. И её рассказы о том, как фрейи поедают своих недоношенных и родившихся мёртвыми детей, чтобы выжить, доводили Кайю до слабости в руках и ногах.

— Но живых-то они не трогают? — дрожащим голосом уточнила она.

— Живых не трогали, — невозмутимо подтвердила Хельги и добавила. — Но у ваших, доннина, сестёр и матушки все детишки рождались мёртвыми. А Горан-дан родился не здесь…

Проболталась всё-таки! Кайа рот открыла и потом весь день надоедала Хельги, пока та не призналась окончательно: помощник Асвальда Второго — его бастард.

Ну и ну! Кайа и посмеялась, и призадумалась. Какую же роль отводил отец Горану, если скрывал и, главное, не благословлял у Очага?

Именно в минуту, когда она мысленно находилась во дворце, нянюшка вдруг всплеснула руками, вглядывась в полузамёрзшее окошко, и выбежала наружу. Через минуту в домик входил Инграм.

— Вот ты где, моя невестушка! А меня чуть было не обманули: отличный морок получился… Ого! Вот ты какая стала! — его искренний весёлый тон запнулся. Чёрные вертикальные зрачки расширились, делая жёлтые глаза тёмными, Инграм остановился посреди комнаты, разглядывая тяжело поднявшуюся с кресла женщину, в которой с трудом узнал свою младшую сестру, наивную и худенькую девчонку.

*****

Инграм принёс поистине удивительные новости. Вернулся он из своего путешествия буквально вчера, объясняя задержку увлекательным знакомством с новыми мирами, в которых время, ему показалось, текло иначе.

Полгода назад он летел на восток, останавливаясь на отдых и чтобы подкрепиться, пока не добрался до очень странного места, в древних манускриптах не описываемого подробно. Рассмотрев открытие, вокруг которого магия набирала бешенную силу, причём как тёмную, так и светлую, Инграм понял, что это Грань — вход в другое Всемирье. Страшно было пересекать Грань, и на тот случай, если его будут искать фрейи, оставил он на валуне прощальное сообщение. По ту сторону Зов от своих он не слышал, именно поэтому пропустил и свадьбу Марны, и призыв родителей вернуться, который ему отправили два месяца назад.

— Что же там за Всемирье? Какое оно? — Кайа слушала брата, открыв рот. Теперь никто во Фрейнлайнде, а может, и во всём этом мире, не знал больше Инграма.

— Долго рассказывать, быстро и не опишешь — удивительное, — Инграм растянулся на кровати Кайи, позволяя гладить себя. — Думаю, Тьма пришла именно оттуда, ибо её там слишком много. Чёрные душонки, много гвыбодов, едва ли не каждый третий… Есть и светлые, но я толком не разобрал их суть. Мало их попалось. Магии той, что питает наше Всемирье, там нет, есть другая…