Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы - Федор Раззаков

Ситуация, надо сказать, была не слишком приятной. И какой-то двусмысленной: гость за спиной хозяина так небрежно, походя покушался на его авторитет. Неловко. Тем более что для Таганки момент выдался в очередной раз тревожный: раскручивался новый скандал с властями. Свирепствовал Гришин. Повод для ярости был анекдотический, но — существенный. Гришин, в свое время приятно растроганный спектаклем «А зори здесь тихие…» (1971), приехал на «Пристегните ремни». Положенная в таких случаях беседа в директорском кабинете как на грех подзатянулась, и Дупак ввел гостя в зрительный зал, когда действие уже началось. Шли — как раз по-любимовски острые — сцены с бюрократами, и актеры входили как нарочно в ту дверь, куда ввели Гришина. (У Любимова ведь все пространство театра могло становиться местом игры.) Конечно же, гость мгновенно совпал с игровой ситуацией и был радостно принят зрителями за действующее лицо. И так как Дупак вводил сановную личность с соответствующей моменту заботливостью, слегка переходящей в подобострастие, «эпизод» получился «по-тагански» весьма выразительный. Раздался хохот, зааплодировали…

Инстанции, конечно, решили, что этот злокозненный театр все специально подстроил. И на Таганку опять обрушились санкции. Посвященные в «скверный анекдот» долго еще веселились по Москве, а Любимов мрачно дорабатывал свое провинившееся невзначай детище, стремясь вынырнуть из-под очередного «колпака».

Помощник В. Гришина Юрий Изюмов в своих воспоминаниях описал этот эпизод несколько иначе, взглянув на него с точки зрения своего тогдашнего положения и отношения к главе московских коммунистов:

«С большим удивлением прочел я недавно в печатном интервью Любимова о том, будто бы Гришин на него кричал, топал ногами… Ни того ни другого он вообще никогда не допускал, даже голос повышал крайне редко. Я присутствовал при всех встречах главного режиссера Театра на Таганке с первым секретарем МГК КПСС и свидетельствую: это пылкая фантазия Любимова. Даже после того, как Гришина и его жену безжалостно, как умеют только актеры, обхамили на спектакле «Пристегните ремни», униженно-подобострастные извинения примчавшегося на следующее утро Любимова были приняты неизменно корректно. Виктор Васильевич молча выслушал его, сказав лишь:

— Больше мы в ваш театр не придем.

Потом добавил:

— Но помогать вам я буду по-прежнему.

А свое слово он держал всегда.

В свое время у Гришина было к Театру на Таганке предвзятое отношение, сформированное цековскими и горкомовскими идеологами. Они внушили ему, что там ставится нечто ужасное, на что и ходить неприлично. Стоило немалых трудов убедить его — все-таки посмотреть несколько спектаклей и составить собственное мнение. После первого же посещения предубеждение исчезло.

Юрий Петрович Любимов после этого звонил почти ежедневно.

— Вы должны мне помогать хотя бы как единственному русскому режиссеру, — не раз повторял Любимов.

Гришин любые отклонения от интернационализма не переносил на дух, но помогал: со строительством, с квартирами, званиями, другими земными благами. После развода с Л. Целиковской Любимов попросил квартиру для своей новой семьи. Дали».

Но вернемся от откровений Юрия Изюмова к повествованию Р. Кречетовой: «В тот самый момент, когда Эфрос поверял обескураженным актерам свои сокровенные мысли, Любимов где-то в недрах театра репетировал «Пристегните ремни!» и раздраженно ждал, когда отпустят нужных ему исполнителей. Терпение Любимова в конце концов, видимо, лопнуло: перед Эфросом предстал настойчиво вежливый гонец, присланный за Высоцким. «Я пойду?» — И не дожидаясь разрешения, Высоцкий устремился к выходу. «Вы же там не главный ремень», — иронически бросил ему вдогонку Эфрос. Интонация была особенной, ею отрицалась серьезность всего, что происходило в театре за пределами этого вот зала…

Конечно же, Любимов ревновал… Он ходил вокруг будущего спектакля далекими кругами. Он чувствовал его нарождающуюся чужеродность, невольно от нее защищался. Порой, возможно, терял ощущение грани между защитой и нападением. Что делать. Мучительно страшен психологический мир театральных кулис, такой желанный и радостный для непосвященных. Соперничество — одна из глубинных составляющих творческого процесса. Дни работы над «Вишневым садом» были пронизаны тайным драматизмом».

Концертная деятельность Владимира Высоцкого в тот год не была столь бурной и активной, как в два предыдущих года: он дал всего лишь около тридцати концертов. Но энергия Высоцкого-поэта не иссякала и обогащалась новыми красками. В том году он написал целый цикл песен к фильму С. Тарасова «Стрелы Робин Гуда»: «В забавах ратных целый век», «Замок временем срыт», «Баллада о любви», «Средь оплывших свечей», «Робин Гуд». Правда, с песнями этими произошла та же история, что и с песнями, написанными Высоцким к предыдущему фильму С. Тарасова «Морские ворота», — в фильм они не вошли. И лишь через семь лет, уже после смерти Владимира Высоцкого, Тарасов использовал их в своем новом фильме «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго».

Касаясь грустного эпизода с фильмом «Стрелы Робин Гуда», Владимир Высоцкий рассказывал: «В фильм не вошли шесть баллад. Сказали, что они слишком утяжеляют повествование, а это приключенческий фильм. Я же, дескать, написал баллады как для фильма серьезного».

В том году выйдет одна из первых серьезных статей о Владимире Высоцком-киноартисте: Ирина Рубанова напишет 15 страничек текста, который будет помещен в альманахе «Актеры советского кино. Выпуск 2».

В мае 1975 года братья Вайнеры закончат работу над романом «Эра милосердия», по нему в 1978 году будет снят телевизионный фильм «Место встречи изменить нельзя», в котором Высоцкий сыграет одну из лучших своих киноролей — капитана МУРа Глеба Жеглова.

В том году Высоцкий снялся в эпизодической роли в фильме Иосифа Хейфица «Единственная», главную роль в котором сыграл коллега Высоцкого по театру на Таганке Валерий Золотухин. Когда через год фильм выйдет на экраны страны, о роли Владимира Высоцкого в нем почти никто из критиков и не вспомнит. А если и вспомнит, то ограничится парой строк. Как это, к примеру, сделал М. Кузнецов в альманахе «Экран-76–77»: «По сравнению с рассказом П. Нилина в фильме появился новый герой — руководитель хорового кружка (В. Высоцкий). Таня жалеет его — неустроен, одинок. Восхищена талантом: Высоцкий поет под гитару… Сострадает ему — его талант не признан: даже пошляк Журченко хамски иронизирует над его судьбой… Словом, логически все правильно. Только вот куда пропала синяя птица вдохновенной правды искусства, не знаю. Сцена не вышла. И не нужна «лобовая» деталь: узнав об измене, Николай (Золотухин) рвет с места грузовик, и волна грязи окатывает Таню…»