На южном фронте без перемен - Павел Яковенко

Я пожал ему руку, залез в кабину и передал слова старлея Солохе. Мы отправились дальше. Вскоре грунтовка кончилась, и наша машина выбралась на асфальт.

— Так, — сказал я, — похоже, именно здесь нам направо. (Солоха кивнул).

Пока мы добирались до нужного поворота, стало совсем темно. Солоха вырулил на асфальт, сразу прибавил газу, и машина, измученная постоянным движением по бездорожью, словно ощутив свободу, резво поскакала. Меня, впрочем, терзали смутные сомнения: как это наша база с ГСМ оказалась впереди передовой? Правда, здесь передовая — это понятие более чем условное, так как противник, находится, в принципе, везде, но все-таки… Нет, непонятно. И чем дальше мы ехали по дороге, тем меньше мне все это нравилось. Наконец, мы въехали в поселок. Я это сразу понял, как только начались дома и заборы. Света нигде не было. Ни на улице, (ну, еще бы), ни даже в домах, (тоже можно догадаться, по какой причине). Однако здорово светила луна.

— Стой! — закричал я.

Солоха с перепугу ударил по тормозам так, что я чуть не улетел через лобовое стекло. За нами, в кузове, что-то сильно загремело, и раздался мат. Я узнал голос Рамира. Впрочем, сейчас мне было не до этого.

— Разворачивайся, быстро! — сказал я водителю. — И газу! Мы к чехам заехали!

Солоху проняло: он со свистом развернул «шишигу», так что в кузове опять кто-то с воплем рухнул, и дернул вперед. Мы проехали с километр, и машина внезапно заглохла. Солоха повернул ключ, стартер закрутился, но зажигание не схватывалось. Водила попробовал снова — и опять неудача. У меня все оборвалось.

— Это что еще такое? — спросил я Солоху.

Да он и сам заметно побледнел.

— Я не знаю, — ответил он. — Надо смотреть.

Ситуация вырисовывалась просто «блестящая»: мы заглохли ночью, на нейтральной полосе. Где нас искать, никто не знает. И будут ли искать до утра вообще — это очень большой вопрос.

«Так», — лихорадочно соображал я. — «Надо, для начала, успокоиться. Что мы имеем?.. Да, а кстати, что мы имеем»?

Я вылез из машины, так как Солохе нужно было поднять всю кабину, чтобы добраться до двигателя. (Привет конструкторам!). Затем очень негромко позвал Папена и Рамира. Они с грохотом полезли наружу, и мне пришлось резко предупредить их, чтобы они вели себя как можно тише.

— А что случилось? — спросил Папен, потирая бок. Видимо им он и треснулся в машине.

— Мы заглохли, — сказал я. — А рядом — чехи. Так что у нас могут быть большие проблемы… У вас оружие есть.

— Нет, — пробормотали Папен и Рамир. — Мы не взяли. Мы же грузить ехали!

Этих ребят я знал уже давно. Нечто подобное я и предполагал, потому и задал вопрос об оружии.

— Солохин, — спросил я у водителя. — У тебя оружие есть?

— Да, — ответил он. — Автомат и два рожка.

— И все? — переспросил я.

— И все, — ответил Солоха. Он пытался что-то разглядеть при слабом свете лампочки, освещавшей пространство под капотом. (Хотя в отношении «шишиги» имело смысл говорить «под кабиной»).

«Так», — в моей голове лихорадочно запрыгали мысли и их обрывки. — «Рассчитывать можно только на себя. У меня четыре рожка, и две гранаты. Не густо… Совсем не густо. Что делать?.. А может, все обойдется? Ну, кто нас там видел, кто слышал? Да если и слышали, кто догадается, что у нас одна машина, и два автомата на четверых? Может быть, у нас тут целая колонна? Пусть сидят по домам и трясутся… А если сработает такая штука, как невезение? Если нас все-таки видели? Видели одну машину, которая резко развернулась, и рванула обратно. Значит, заехали случайно, испугались, и решили удрать. И вскоре звук движения оборвался. И потом пытались завестись. И неудачно. Слышно это было там? Кто его знает? Будем исходить из того, что было слышно. Могли сопоставить факты и сообщить кому следует? Стоит предполагать худшее — наверное, могли. И что делать?… Бросить машину, и уходить пешком? Направление известно. Да нет! Так не пойдет. За машину меня за яйца подвесят. Да и стыдно будет. Очень стыдно. Будут пальцем показывать — обосрались, технику бросили…».

— Ну, что там, — нетерпеливо спросил я Солоху.

— Я не понимаю, — ответил он. — Пока ничего не могу сказать. Смотрю…

«Может послать кого к нашим? Пусть приедут и заберут», — подумал я. — «А кого послать? Папен бестолковый. Он уйдет, и вообще может потеряться. Рамира? Да он не дойдет. Он давно на ноги жалуется и хромает. Упадет еще где по дороге. Я буду на него надеяться, а он валяется на земле, и о нас не думает».

В поселке залаяли собаки. Я встревожился. С чего это они? Кто там их мог потревожить? Кто-то идет или еде сюда. Я пошел в направлении поселка. Отойдя метров на двести, я передернул затвор автомата, и притаился у дороги. Если уж что, то лучше напасть первому, неожиданно.

Удивительно, но ужасное чувство обиды, которое терзало меня еще несколько минут назад, (ну почему все это случилось именно со мной?), ушло. Я сосредоточился. Наверное, дело было в том, что внутренне я уже смирился с произошедшим, и страх за себя и свою жизнь как-то даже отступил… Нет, конечно, все равно было страшно. Но этот страх был похож на тот, который я всегда испытывал перед началом официальных соревнований по шахматам. Перед каждой партией с серьезным противником у меня было пугающее чувство холода в животе. Но оно заставляло просто очень тщательно подходить к каждому ходу, заставляло сосредотачиваться. Сейчас было то же самое.

Время шло, но было тихо, (если не считать отдаленной канонады). Никто никуда не двигался; я слышал только те звуки, которые издавал Солохин, ковыряющийся в моторе. Вот он снова попытался завести двигатель, и снова безуспешно.

От этого звука у меня внутри все оборвалось. Но что можно было сделать? Конечно, этот шум нас однозначно демаскировал, но ведь и мотор нельзя завести, если не пробовать!

Я ничего не мог сделать в этой ситуации, и только бессильно скрипел зубами.

Солохин поробовал еще раз… Еще… И… Мотор взревел!

Я со всех ног бросился к машине. Запрыгнул на свое место и сказал:

— Гони!

Солоха вдавил в пол педаль газа, и мы рванули вперед, как выстрелянные из пращи. Проехав километра два, я заметил слева от дороги что-то похожее на боксы и бочки. Там явно бурлила жизнь: метались из стороны в сторону огоньки, раздавалась брань, кто-то кому-то что-то «втирал», где-то что-то ухало, бухало, визжало и скрипело. Сигналил и гудел автотранспорт… Но главное — мне показалось, что я различаю крики Скруждева.

— Все, давай поворачивай сюда, — указал я Солохе, и он послушно повернул «шишигу» в старые ржавые ворота.

Мы выбрали свободное место, я приказал остановить машину, и ждать меня в ней, никуда не выходя. А сам отправился разыскивать местное начальство.

Обнаружилось оно довольно скоро. Я не ошибся: кричал именно Скрудж, и кричал очень громко. Он вместе с каким-то незнакомым мне папоротником избивал рядового. Быкастый товарищ продолжал стоять на ногах, но глаза у него были уже мутные. На удары он реагировал тем, что покачивался из стороны в сторону, и мне казалось, вот — вот должен был завалиться. Давно я не видел капитана в такой ярости.

— Что за суд Линча? — спросил я у нарисовавшегося лейтенанта службы ГСМ. Знал я его плохо, но, по крайней мере, мы встречались несколько раз на строевых смотрах, и уже вроде как были не совсем чужими людьми. По крайней мере, служили в одной бригаде.

— А-а, — раздраженно протянул лейтенант. — Ты что, Скруджа не знаешь? Довел солдата до того, что тот на него с гранатой кинулся.

— И чего? — спросил я. — Что с гранатой?

— Да капитан перехватил. А потом пришел в ярость, и начал бить. (Он употребил другое слово — нецензурное: но я думаю, вы и сами догадаетесь — какое именно).

— Доиграется капитан когда-нибудь, — осторожно предположил я.

— Ну да, может быть, — легко согласился со мной гээсэмщик. — Только вот этого конкретного урода мне не жалко. Хорошо, что Скрудж его отполирует. Бычара тупой и ленивый, и наглый.

— А, вот оно что! — Ситуация для меня изменилась на 180 градусов. — А что он сделал-то?

— Да масло моторное пытался потихоньку слить. Наверное, продать хотел кому-то. А вот тот прапор его увидел.

— Ну и?..

— Ну и Скружда вызвал. Тот прибежал, стал расстрелом угрожать. А тот гранату выхватил, стал вроде бы усики сжимать, и тут Скрудж его ногой по руке и ударил… Вообще нехороший солдат. Вороватый и наглый. Надо бы от него избавиться.

— Не переживай! — утешил я лейтенанта. — Скрудж такое дело просто так не оставит. Считай, что этого бойца уже здесь нет.

Мы замолчали, потому что бычара все-таки рухнул на землю. Бой двух тяжеловесов был окончен. Двух — потому что капитан и прапор вдвоем составляли только одного тяжеловеса. Легковат был капитан, хотя рука у него была очень даже тяжелая.

— А ты какими судьбами? — спросил, наконец, мой собеседник.