Генерал Доватор (Книга 1, Глубокий рейд) - Павел Федоров

- Почему вы плачете? - смутившись, спросил Алексей.

- Стыдно, вот и плачу! - Девушка, скомкав платочек, решительно вытерла слезы и взглянула на Алексея: - Вы меня извините, смешно, конечно...

Ее глаза смотрели доверчиво и смело.

Она захлопнула лежавшую на коленях книгу. Это был Чернышевский - "Что делать?". Встала.

- Вам нравится эта книга? - спросил Алексей. Ему не хотелось, чтобы она ушла.

- А кому она не нравилась? Разве одному русскому царю! - ответила она.

После этого они встречались каждый день, вместе читали, спорили о прочитанном. Рассказали друг другу о своей жизни, но Нина так и не объяснила, почему она плакала в тот день в аллее, а Алексей не спрашивал.

Расстались они друзьями, поддерживали переписку.

Алексей уговорил Нину выбрать район для работы недалеко от расположения его части. Это дало им возможность встречаться, а потом вместе поехать на фронт...

И только теперь, под грохот орудий, в этот тревожный час, она рассказала Алексею, что плакала тогда от стыда и боли, которые ей причинил Ремизов...

В первые, самые счастливые дни пребывания в санатории Нину приметил молодой человек из соседнего дома отдыха. Ему было лет двадцать шесть двадцать семь. Шелковая майка, серые коверкотовые брюки, бронзовый загар закаленного тела, небрежный зачес вьющихся рыжих волос, изысканность и предупредительность - все это было выставлено напоказ восхищенной девушке. Жорж Ремизов отрекомендовался с простецким молодечеством спортсменом, лектором, руководителем массовых мероприятий, актером-любителем, экскурсоводом и т. д. - бог знает какими только талантами не обладал этот очаровательный молодой человек. Днем Жорж ознакомил Нину с достопримечательностями курорта и назначил свидание на вечер.

В отдаленной аллее парка, куда Жорж привел Нину, они сели на скамейку. В том состоянии душевного восторга, в котором она находилась, он мог бы, пожалуй, увести ее и на вершину Эльбруса. Однако Жорж, как видно, не чувствовал всей прелести вечерней прохлады, приглушенного шума морских волн. Его горячая, влажная рука обняла Нину за талию, он прерывисто задышал... До того неожиданным было его поведение, что Нина посмотрела на него с недоумением. Студенческий коллектив, в котором она жила и воспитывалась последние годы, уважал и ценил дружбу.

- А ну, прочь! - звонко выкрикнула Нина. Она выскользнула из его объятий и что есть силы пустилась бежать...

- Кажется, я ударила его... Не помню... А вот теперь он просит яду... И мне его жаль, Алеша! У него началась газовая гангрена. Плачет все время. Тебе его не жаль?

- Не знаю, как тебе сказать, - задумчиво ответил Алексей. - Если пусто жил, пусть хоть умрет спокойно... А я и не знал, что ты, что он...

Алексей не договорил, порывисто встал и, не простившись с Ниной, крупными шагами пошел на командный пункт Доватора. Нина в холодном оцепенении осталась сидеть под елкой.

"Не поверил!" Эта мысль ножом полоснула по сердцу.

ГЛАВА 19

Это была последняя относительно спокойная ночь. Днем немцы безуспешно пробовали атаковать в разных направлениях конные полки. К ночи выстрелы стихли. В елочных шалашиках, прячась от беспрерывно и нудно гудевшего "костыля", тускло горели огни. Высокие сосны покачивались от ветра, скрипели, перешептывались, как добрые великаны, охраняющие покой тысяч утомленных людей.

В шалашик Алексея сквозь еловые ветки заглядывала яркая звездочка, похожая на одинокого светлячка.

"Вот и докатился до ревности", - размышлял Алексей. И это жестокое, унизительное чувство оскорбляло его. Он не позволял себе в отношении Нины ни одной дурной мысли. Он искренне любил ее и терпеливо ждал, когда их отношения станут более близкими.

Он лежал на спине, закинув руки за голову, и морщился, как от боли.

С жестокой обидой в душе Алексей чувствовал, что не может верить ей. Ложь, притворство всегда вызывали у него гадливое чувство. Алексей укрылся буркой с головой и решил заснуть, но сна не было. Кто-то, шурша плащ-палаткой, прошел мимо шалаша, а потом, раздвигая ветки, заглянул в отверстие.

- Кто это? - спросил Алексей, поднимая голову, и тут же по специфическому лекарственному запаху узнал Нину.

Она сидела у входа в шалаш не шевелясь. Алексей в темноте не видел, как изменилось ее лицо. Ему почему-то казалось, что она перестала дышать.

- А может быть, все это истерика? - спросил он.

- Какая истерика?

- А вот я перед твоим приходом закатил истерику...

- Кому?

- Сам себе... Вот сейчас лежу и над собой смеюсь. Видно, в человеке много всякой дряни... Дикие мысли в голову лезут, а после самому противно...

Нина, положив голову ему на колени, как это делают дети, тихо смеялась. Она чувствовала, как по ее телу разливалась мягкая, успокаивающая теплота. Это чувство передавалось и Алексею. Ему стало удивительно спокойно и хорошо.

Утром Гордиенков пришел на командный пункт выбритый, подтянутый, в безукоризненно чистом подворотничке.

- Ваше степенство именинником выглядит, - шутливо заметил Доватор, любуясь его выправкой. - На вечеринку, что ли, собрался?

- На свадьбу, товарищ полковник, - с таинственным видом ответил Алексей.

Лев Михайлович кивнул головой. Все операции в тылу у врага было принято называть "свадьбами".

- Да, у нас теперь "свадьба"! - весело и спокойно проговорил Доватор.

Он сидел на пеньке и как ни в чем не бывало насвистывал, хотя кругом и начинал нарастать неумолкающий шум боя. По лесу раскатывались орудийные выстрелы, трещала хлесткая дробь пулемета. Немцы напирали со всех сторон.

Над круговой обороной с самого утра нахально кружился вражеский разведчик, едва не задевая верхушек деревьев. Можно было ожидать бомбежки. В полках же не было ни одной зенитной пушки и запас винтовочных патронов был ограничен. К месту высадки десанта, где наши самолеты должны были сбросить боеприпасы, не представлялось возможным пробиться. Но ни критическое положение, в которое попала конница, ни превосходство сил врага, вооруженного всеми видами техники, казалось, не смущали Доватора. Он, по обыкновению, был оживлен, весел и беззаботно насвистывал. Даже Карпенкова начала раздражать эта непонятная "беспечность". Стараясь не показать своего раздражения, он сказал:

- Сквернейшие дела, Лев Михайлович!

- Сквернейшие, - согласился Доватор. - Он нам флажки готовит, как волкам... Хорошо бы вышло, если бы он на нас еще дивизию бросил. Очень было бы хорошо!

- Надо все-таки искать выход, - как бы вскользь заметил Карпенков, не обращая внимания на последние слова Доватора.

А выход был один: пробиваться болотом, но тогда пришлось бы бросить около четырех тысяч коней.