Океан. Выпуск десятый - Светлана Мекшен

Должность радиста занял тридцатилетний мастер ателье по ремонту телевизоров, радиолюбитель-коротковолновик мастер спорта Константин Аркадьевич Брандо. Маленький, востроносенький, взъерошенный и подвижный, как воробей, он и характером походил на эту несколько суетливую, но компанейскую и никогда не унывающую, полную оптимизма пичугу.

Он принес на яхту крохотный, в водонепроницаемом футляре, окрашенном под «черный мороз», приемопередатчик собственной конструкции, способный, по утверждению автора, работать и внутри яхты, и снаружи, и на воде, и даже в воде. И если кто-нибудь ради зубоскальства или по незнанию дела попытался бы «плохо выразиться» в адрес его детища, то экспансивный Брандо мог «из того типа душу вынуть».

Матросом неожиданно для всех и больше всего для самого себя стал мальчишка, мечтавший о море чуть ли не с ползункового возраста, член клуба «Юный моряк», дальний родственник Хоттабыча, ученик 9-го «Б» класса одной из ленинградских школ Вячеслав Орел. Долговязый, как и все акселераты, с замедленной реакцией на изменения в обстановке, он был удивительно поспешно прямолинеен в суждениях по любым вопросам, возникавшим в его присутствии.

И хотя экипаж «Меркурия» оказался весьма пестрым, его членов объединяла общая любовь к морю и романтика дальних странствий. Ради этого плавания все члены экипажа пожертвовали своими отпусками, каникулами, интересными работами, любимыми развлечениями, покинули семьи. Когда же призрачная мечта постепенно превратилась в ощутимую реальность, то всеми членами экипажа яхты овладело одно-единственное стремление: скорее выйти в море. Чем скорее, тем лучше.

Шестнадцатилетний матрос Вячеслав Орел, например, просто бредил штормами, шквалами, багряными закатами и сказочным «зеленым лучом». Каждая минута задержки отплытия удлиняла инквизиторскую пытку нахождения на берегу:

«Ну чего еще ждать-то?! Зачем?!»

Радист Брандо прямо-таки изнывал в ожидании возможности по-настоящему испытать в деле своего электронного ребенка: «Сколько же можно держать за кулисами этого вундеркинда?!»

Капитан второго ранга Сосняга уже давно мечтал о безмятежных часах и даже сутках, избавленных от бесчисленных нудных заседаний, совещаний и прочих служебных сборищ, на которых скукота сводила скулы судорогой. Плавание на «Меркурии» заодно позволяло Сосняге уйти от… семейного благополучия, усиленно создаваемого женой. Постоянная суета с добычей дубленки и югославской стенки «Париж», замена непрестижного «Москвича» престижными «Жигулями», приобретение по случаю модных изделий из хрусталя и серебра, покупки билетов на поезда и самолеты для многочисленных родственников и знакомых и так далее, и так далее.

«А! Пропади оно пропадом, такое благополучие! Уж лучше в море, которого, находясь на атомоходе, практически никогда и не видел. Вот на яхте погляжу на него в упор, пожму руку Нептуну и отдохну от всех и всего, оставшегося на берегу. Скорей бы!»

Яхтенный рулевой — Крабик — был до безумия влюблен в парусный спорт и радовался каждой возможности совершить очередное плавание, чтобы еще раз померяться силами со стихией, насладиться переживаниями борьбы с ней. Ну и конечно, отдохнуть после очередного штурма напряженного производственного плана завода. Наконец, он спал и видел неповторимый фильм, снятый им в плавании. Фильм, который можно будет показать не только в кругу родных и знакомых, но и по телевидению в программе «Клуб кинопутешественников»!

«Даже Юрий Александрович Сенкевич сказал, что дело стоящее. А раз так, надо быстрее выходить в море, пока не кончились белые ночи и освещения достаточно даже для ночных съемок!»

Хоттабыч, то есть Анатолий Юрьевич Алексеев, просто не мыслил своей жизни без моря и дальних походов, все равно на чем: на военном корабле, на торговом судке, на моторном катере или на парусной яхте. В плавании на каждом из них есть своя прелесть. Выходы же на яхте имели еще одну особенность: их можно было превращать в семейные прогулки. В результате таких совместных с женой крейсерств под парусами она, будучи художницей-маринисткой, сделала массу интересных набросков и этюдов. Плавание на яхте позволило ей набраться необходимою опыта, чтобы стать дипломированным яхтенным рулевым. Она едва не заняла место матроса в экипаже «Меркурия», но молодость, как всегда, взяла верх, ибо она перспективнее старости.

Участник многих встреч с иностранными моряками в годы становления нашего государства, а также в период Великой Отечественной войны и после ее окончания, Хоттабыч всегда удивлялся отношению русских моряков к понедельнику как к несчастливому дню недели.

«Какой-то массовый оккультизм. Сплошная мистика! А главное, при чем здесь понедельник?! Весь мир знает, что всегда следует опасаться пятницы. Черный день недели — пятница! А раз так, то нам необходимо миновать буи Большого Кронштадтского рейда хотя бы за несколько минут до окончания четверга!»

Итак, весь экипаж яхты жаждал, хотя и по различным причинам, одного: как можно скорее оторваться от бона яхт-клуба. В результате дружных усилий маленького коллектива судно было готово отдать швартовы значительно раньше момента, предусмотренного планом плавания.

Перед самым отходом «Меркурия», буквально за семь-восемь минут до отдачи швартовов, Крабик, ревностно исполнявший свои хозяйственные обязанности, откуда-то прикатил бочку с квашеной капустой и поставил ее в кокпите — открытом помещении, похожем на ящик и размещенном в корме яхты за рубкой. Хоттабыч, не обладавший тонким обонянием, не обратил внимания на появление столь ароматического груза, так же как и остальные члены экипажа. До него ли было в предпоходной суете?

Когда яхта стала медленно отходить от бона и между ними появилось все увеличивающееся пространство воды, раздался стрекот киносъемочного аппарата: это Крабик запечатлял историческое событие — расставание «Меркурия» с Ленинградом. Брандо включил магнитофон, и над крохотной гаванью яхт-клуба разнеслось:

Как провожают пароходы?Совсем не так, как поезда.Морские медленные воды —Не то, что рельсы в два ряда!..

В «Навигационном журнале» — официальном документе, отражающем все моменты плавания судна, — появилась первая запись, сделанная Соснягой:

«Четверг. Гавань Ленинградского яхт-клуба. 18 часов 15 минут (по московскому времени). Отдали швартовы и отошли от бона. Поставили фок и грот. Начали движение переменными курсами. Ветер от норда 3 балла, волна — 1 балл».

Яхта покинула гавань, паруса наполнились нежным вечерним бризом, и всех членов экипажа яхты «Меркурий» охватило чувство удивительной свободы, необъяснимой радости и легкого опьянения.

«Боже! Какие замечательные люди рядом со мной!» — думали одни из них. «Черт возьми! Как мне повезло, что я оказался в этой милой компании!» — радовались другие. И только Хоттабыч, сидевший за румпелем, пытался сохранить серьезное выражение лица. Но глаза сверкали таким молодым задором из-под кустистых седых бровей, что было совершенно ясно: и он не остался в стороне от эмоций.

Вдруг всем сразу захотелось петь, причем во все горло, во всю силу легких. И все, не сговариваясь, словно компания гуляк, завопили: «Прощай, любимый город! Уходим нынче в море!..» Лишь Хоттабыч, обладавший абсолютным отсутствием музыкального слуха, подавил в себе желание огласить окрестности своим баритоном. Зато Брандо, посчитавший их пение слишком тихим, извергнул из магнитофона звуковую Ниагару.

Крабик сморщился:

— Ньет. Пожальста тише. Я устал от шьума…

— Понял, чиф! — бодро отозвался Брандо, называя Крабика так, как моряки торгового флота всех стран называют старшего помощника капитана. — Слушаюсь и повинуюсь, как сказал один джин, вылезая из одной бутылки!

Когда миновали первые радости отплытия, все члены маленького коллектива расположились на палубе, на крыше рубки, едва возвышавшейся в середине яхты, и в кокпите, впоследствии ставшем своеобразной кают-компанией. Все яхтсмены погрузились в созерцание медленно меняющейся панорамы. С молчаливым благоговением и душевным трепетом они смотрели, как неторопливые балтийские воды ласково дотрагивались до гранита набережных и дерева причалов. Постепенно стих разнотонный голос земли, и наступила почти космическая тишина, нарушаемая лишь едва слышимым плеском воды о борта яхты.

Несколько часов яхтсмены молча отдавались блаженству незамысловатого плавания по «Маркизовой луже» — району от Ленинграда до Кронштадта. Но вместе с блаженством в душе каждого из них таилась тревога, что у Кронштадта их непременно перехватит какое-нибудь начальство для сообщения очередного ЦУ — ценного указания, учинения еще одного инструктажа, а то и — господи упаси! — оглашения приказа об отмене похода. Каждый думал об этом, но, оберегая нервные клетки товарищей, молча держал тревогу в себе.