Океан. Выпуск десятый - Светлана Мекшен

Но он уже знал, что обманывает себя напрасной надеждой: именно на баке должен стоять Василий, коль к родному дому подходит. Старик принял швартовый конец, набросил петлю на кол и, не глядя на жену, замершую в ожидании, сел опять на скамейку, устало упершись руками в колени.

Попутных пассажиров не было, и катер почти тут же отошел, направился дальше, вниз по течению, оставив на пристани лишь одного человека — местную почтальоншу Оленьку Белову. Еще издали она весело крикнула:

— Алексей Иванович, Марья Семеновна, здравствуйте! А вам письмо! — Хотела, было, сказать, как шутейно говорят в таких случаях: «А ну, попляшите!», но, увидав их сумрачные лица, сникла. Вынула из сумки конверт, робко подала. — Вот. Ну, побегу, на почту еще надо поспеть.

— Опять нету Васятки нашего, — вздохнула Марья Семеновна, присаживаясь рядом со стариком. — Ох, сынок, сынок…

Старик не торопясь надел очки, глянул на конверт.

— От него? — упавшим голосом спросила Марья Семеновна.

— От кого ж еще? Больше нам с тобой не от кого ждать.

— Читай скорей. Не беда ли какая?

— Коль его рукой писано, значит, не беда.

Старик вскрыл конверт. И хоть наперед знал, что письмо еще не раз будет прочитываться дома, он все же читал очень медленно, потому что торопиться им было некуда.

Слал им Василий свои сыновьи приветы и поклоны, сообщал, что по службе у него по-прежнему все в порядке, чтобы не беспокоились. Расспрашивал об их житье-бытье, о здоровье и, как полагается в таких письмах, просил поберечься от всякой хворобы и простить его, что не сумел приехать, хоть и обещал. В самом конце непосредственно обращался к отцу: «…А не смог, батя, приехать потому, что получили срочный приказ — готовиться к дальнему ответственному походу. Ты-то уж знаешь, что это такое… Сейчас уже «на всех парусах» идем в Атлантику. Пишу вам с матерью письмо из дальних морей, с попутным судном отправляю. Как вернусь, сразу же приеду к вам, дорогие мои, на Гнилую косу, в наше село Привольное, к нашей протоке. Обязательно приеду, если позволит служба. А теперь простите меня, не смог вас обнять…»

Они еще несколько минут посидели на пристани, глядя, как за кустарник на том берегу совсем уже проваливается закатное солнце, молча обдумывая прочитанное, каждый по-своему, но все-таки как бы и совместно.

— А далеко ли до этой самой Атлантики? — спросила пугливо Марья Семеновна. — А, отец?

— Да нет, недалече тут. — Старик положил ей руку на плечо, успокаивая. — Для современного боевого корабля, такого, как у Василия нашего, сущий пустяк туда дойти.

Они шли песчаным берегом к дому, больше ни о чем не разговаривая. Потом, знали, разговоров будет много — не перечесть. А сейчас шли рядом, рука об руку, вдоль протоки и смотрели, как скользит им навстречу совсем побуревшая к позднему вечеру вода.

Н. Флеров

НАЧАЛО

Даль морозным наполнена блеском:Купол, золото, солнца игра…Я стою в Переславле-Залесском,Где ходили фрегаты Петра.

…То ли сон, то ли явь предо мною, —Вот над лесом денек занялся,По команде Петра над волноюПоднимаем в поход паруса.

Только ветер нас вдруг как погонит —Всполошилась озерная гладь,И фрегат наш, я чувствую, тонет,И не в силах я с ним совладать.

Но взметнулись полотна косые,И все дальше трава берегов,И выходит морская Россия,От причала идет на врагов…

Я очнулся…И что в самом деле —Понимать начинаю с трудом:Над Плещеевым плещут метели,Речка Трубеж окована льдом;

И не войско выходит Петрово,И не озеро гневно бурлит, —Кто-то, чувствую, снова и сноваЧерным глазом Россию сверлит;

Кто-то смотрит из-за океана,Не по сердцу кому-то наш труд,Да и то, что над миром багряноНаши флаги победно плывут.

И не терпится недругам нашим,И мечтается ночью и днем:Мол, ракетами их опояшемИли атомной бомбой взорвем.

Значит, мы под прицелом и ныне?Значит, флоту идти над волной?Только сами мы стали иными,Стала Родина наша иной.

И уж если тревогу протрубишьТы, страна, коль взревет ураган,То не речка замерзшая Трубеж —Встретит нас Мировой океан;

И не зорями всплещутся сноваНашей славы великой поля —Бородинское и Куликово, —В бой пошлет нас вся наша земля…

Детству ясному — мир в колыбели!Мы в обиду его не дадим,И как прежде мы зорко глядели,И сейчас — на планете — глядим.

И под ветром жестоким и резкимВечно помним начало начал —То, что есть в Переславле-ЗалесскомФлотской юности первый причал.

Ю. Баранов

ЧУВСТВО ГРАНИЦЫ

Рассказ

Сторожевой корабль, распарывая форштевнем тяжелую осеннюю воду, рванулся к линии горизонта. Стальной корпус его задрожал от неистовой перегрузки, осатанело завыл в антеннах встречный ветер, и взметнулись над полубаком хлесткими фонтанами соленые брызги. Тугая водяная пыль, долетая до ходового мостика, стегала капитан-лейтенанта Шкрябина по лицу и мешала ему смотреть.

Четверть часа назад радист принял с борта патрульного вертолета донесение, что в районе Сосновских островов снова появилась неизвестная моторная яхта. За последний месяц судьба трижды сводила ее со шкрябинским сторожевиком. В команде корабля это стремительное, изворотливое судно успели уже прозвать «голубой акулой» — не столько из-за цвета его бортов и палубных надстроек, сколько по причине какого-то отчаянного, присущего морским хищницам нахальства.

Возникая всегда неожиданно, яхта маневрировала, чуть ли не нарушая нашу государственную границу. Она будто испытывала терпение и нервы всего шкрябинского экипажа, вынуждая его долгими часами работать на боевых постах по готовности номер один. Казалось, что яхта факт своего присутствия в этом районе старалась сделать для морских пограничников обыкновенным, привычным явлением. Что называется, приучала к себе.

Для Шкрябина яснее ясного было, что не ради бесшабашной прогулки появляется здесь это судно. Тем более настораживала нацеленность его на вполне определенный район. Яхта нащупывала путь, каким ей легче было бы достигнуть в наших территориальных водах какой-то намеченной цели.

Щурясь от встречного ветра и водяной пыли, Шкрябин напряженно вглядывался в размытый дымкой горизонт. По курсу стала уже проясняться неровная гряда островов. И чем ближе подходил к ней сторожевик, тем неспокойней становилось на душе у командира: не радовала метеосводка, сулившая ухудшение видимости и шторм.

Командир сторожевика Назар Петрович Шкрябин был потомственным моряком, уроженцем здешних мест. Высокий, сухощавый, с аккуратно подстриженными усиками на узком обветренном лице, своими неторопливыми движениями он производил впечатление человека спокойного и несколько кабинетного. Однако, несмотря на такую внешность, Назар Петрович обладал по-боцмански большими, грубоватыми руками. Словно чувствуя их непомерную силу, он старался всегда бережно прикасаться к тумблерам и маховичкам различных приборов. Как уверяли очевидцы, кэп спокойно мог согнуть и выпрямить пальцами пятак. Однако нужды в этом не было, и Шкрябин никогда и ничего на корабле не гнул и не выпрямлял.

Небосклон отяжелел, сузился. Тучи, наваливаясь из-за горизонта, льнули к воде сплошным непроглядным месивом. Лишь на мгновение проклюнулось тусклое, как керосиновая лампа, солнце. Уныло моргнув, оно тут же погасло.

Сторожевик раскачало. Шкрябин дал команду перенести управление кораблем в ходовую рубку. Сам же еще на некоторое время остался в одиночестве на мостике. Хотелось сосредоточиться, еще раз мысленно продумать план действий, который уже складывался в голове; предусмотреть неожиданности, которые могли повлиять на ход событий неблагоприятным образом. В слепую удачу, в обыкновенное везение Шкрябин мало верил, потому что не считал себя баловнем судьбы. Надо было заранее все рассчитать, чтобы в начавшейся схватке с «голубой акулой» не допустить промахов, а в том, что она предстоит, сомневаться не приходилось.

Низко над водой пролетел патрульный вертолет. Прощально качнув корпусом, он взял курс на берег. Штормовое предупреждение больше не позволяло ему взаимодействовать со сторожевиком.

Проводив долгим взглядом вертолет, пока тот не растворился в серой мути, Шкрябин отдраил герметичную дверь и вошел в ходовую рубку. Здесь было сухо, тепло и по-домашнему уютно: под ногами мягко пружинили плетеные ворсистые маты, в полумраке высвечивали шкалы приборов. Слышалось монотонное жужжание репитеров да пощелкивание приборных контакторов, нарушаемое лишь изредка голосом вахтенного офицера, который по корабельной связи отвечал на поступавшие с боевых постов доклады.