Драмы и комедии - Афанасий Салынский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Б е с а в к и н (с ненавистью хрипит). Врешь, не возьмешь… фашистская шкура… гитлеровский холуй… Э-эх! (Ловко рванулся, и Вережников уже под ним.) Бочка, чистый вираж…
Подбегает М а д р ы к и н.
М а д р ы к и н. Слабак, был наверху — и чесал нос… В драке не задумываются! (Отбегает.)
Б е с а в к и н. Ты мне руку едва не сломал. Стараешься?
В е р е ж н и к о в. Скажи-ка, почему ты обозвал меня гитлеровским холуем, фашистской шкурой?… Здесь это как-то не звучит…
Б е с а в к и н. Привычка… с фронта…
В е р е ж н и к о в. «Большевистская шкура» — вот это было бы здесь понятно…
Б е с а в к и н. Браток, и ты же таскал советскую форму… Привычка!
В е р е ж н и к о в. «Бочка», «чистый вираж». Где привык?
Б е с а в к и н (испуганно). Валяй, гребись мимо… гражданин следователь…
В е р е ж н и к о в. Ты — летчик-истребитель.
Б е с а в к и н (взял себя в руки). Гадай, гадай! Твои карты врут. А вот мои… (Выхватил из кармана колоду карт.) Сними! Сними, говорю! Я всю твою судьбу лучше самых хитрых анкет выложу!
В е р е ж н и к о в. Что ж, давай. (Снимает карты.)
Б е с а в к и н (присел на корточки, разбрасывает карты на земле). Мы же с тобой из одного лагеря — Мамельбурга?.. Земляки, можно сказать, а ты на меня следствие наводишь, готов статью пришить! Это не по-людски, браток… Эх, карта пошла тебе — золотом, алмазом высыпала! Зверская удача в казенном доме… любовь для сердца… Ты откуда, из каких мест?
В е р е ж н и к о в. Сибиряк, из Красноярска. А ты?
Б е с а в к и н. Москвич. Столичный кот. Люблю сливочки! Трижды сидел, дважды бежал. Бывал и я в Сибири… (Поет.)
«Там, в Александровском централе,нигде пылинки не найдешь…Подметайлов штук по двадцатьв каждой камере найдешь…»
Гляди, гляди, опасайся трефового короля!
В е р е ж н и к о в. А ты — какой?
Б е с а в к и н. Я — бубновый! Где ты воевал?
В е р е ж н и к о в. На Северо-Западном. А ты?
Б е с а в к и н. Моя война — сплошной убыток. Случайно забрили, случайно в плен угодил…
В е р е ж н и к о в. И сюда попал случайно?
Б е с а в к и н. Опять следствие ведешь? Ах черт, рука болит… Твоя работа.
В е р е ж н и к о в. Извини.
Б е с а в к и н. Ты помял меня… А в кармане… (Осторожно вынимает, разворачивает бумажку, показывает фотографию.) Нет, не измял…
В е р е ж н и к о в. Твоя девчонка?
Б е с а в к и н. Жена! Алена… на лыжной прогулке… Зырни, какая была надпись… «Береги меня, вернись». Вот берегу, стараюсь. А ты допрос учиняешь…
В е р е ж н и к о в. И жена твоя тем же самым промышляет?
Б е с а в к и н. Ну-ну! «Тем же самым»… Слушай, ты, фраер, мою супругу… Ты — хам, да?! Или ты честному уголовнику хотел политику пришить? Молчите, карты!.. (Собирает их.) Стучи, фраер, стучи начальничкам, заслуга будет…
В е р е ж н и к о в. Я таких заслуг не ищу.
Б е с а в к и н. Ах, чего же ты ищешь в прогоревших углях? Не найти тебе, друг, уж ответа… Пока!
В е р е ж н и к о в. Постой… Мотивчик этот я где-то слышал… Был у меня в лагере один знакомый, тоже недурно пел. Может, встречал? Воронин…
Б е с а в к и н (отступил, окинул Вережникова долгим, испытывающим взглядом). Воронин?..
В е р е ж н и к о в. Если встречал, то не помнишь ли, как его зовут?
Б е с а в к и н. Вроде бы — Иван Тимофеевич? Из Смоленска родом.
В е р е ж н и к о в. Точно!
Они настороженно оглянулись.
Так ты, значит, не без умысла картишки свои раскидывал? Я тоже присматривался…
Б е с а в к и н. Мое тебе наблюдение: среди ста пятидесяти гавриков есть и хорошие ребята. Подались сюда с одной задумкой — вырваться из плена. Хочешь, за неделю десяток завербую?!
В е р е ж н и к о в. Слушай, а ты не лихач?
Б е с а в к и н. За лихачество меня больше, чем начальство, Алена пилила! Вернуться бы… Пришел бы и сказал: «Вот теперь-то мы заживем!» Выдержал бы всю ее мораль, клянусь.
В е р е ж н и к о в (наклонился, поднял камешек, перекатывает его на ладони). Жена… Интересно, как это — жена?..
Б е с а в к и н. Малыш, жена — это чудо, твое законное.
В е р е ж н и к о в. Ладно, будь! Наши делишки мы еще обмозгуем…
Б е с а в к и н. Подожди, никого же нет… Еще два слова. Ты где вкалывал до войны?
В е р е ж н и к о в. Окончил институт, проработал два года на заводе — весной сорок первого избрали секретарем райкома комсомола… Где ты воевал?
Б е с а в к и н. Сбили в районе Орши. Командир эскадрильи, капитан. А ты?
В е р е ж н и к о в. Артиллерист-зенитчик, лейтенант. (Хотел было бросить камешек, но вдруг улыбнулся, показал Бесавкину, подкинул на ладони.) Вот, камешек сберегу. Белый, приметный.
Б е с а в к и н. Зачем?
В е р е ж н и к о в. Символ. Первая встреча с человеком в животном царстве.
Б е с а в к и н. Смешной ты, малыш. Здравствуй!
В е р е ж н и к о в. Здорово! Кореш!
Б е с а в к и н уходит.
Проходит д е н щ и к Анберга, пожилой солдат; он идет, переваливаясь, и так двигает плечами, будто тесто месит. Разъяренный, идет Т а т и ш в и л и.
Т а т и ш в и л и (с откровенной тоской). Почему я не обуглился в танке? Бороться с каким-то бандитом… От него разит, как от свиньи!
В е р е ж н и к о в. Кто?
Т а т и ш в и л и. Мадрыкин… Почему я не обуглился в танке?!
В е р е ж н и к о в. Еще не все потеряно, князь.
Т а т и ш в и л и (недоверчиво сузил глава). Не доходит.
В е р е ж н и к о в. Хочешь остаться человеком?
Т а т и ш в и л и. Ты — бог? Ты — волшебник? Или ты, извини меня, — провокатор?! (Резко отскакивает, уходит от Вережникова.)
Подходит Т о м к и н.
Т о м к и н. Чего это так вскипел князь?
В е р е ж н и к о в (улыбается). Пойди спроси у него.
Т о м к и н. Веселей надо жить. Я сейчас самого большого начальника разыграл.
В е р е ж н и к о в. Кого?
Т о м к и н. Денщика полковника Анберга! Идет через двор к центральному подъезду, переваливается, плечами ворочает… А я подошел да по-мордовски ему несколько слов! Как вылупил глаза…
В е р е ж н и к о в. А настучит начальству?
Т о м к и н. И немцы любят веселых людей! (Уходит.)
В е р е ж н и к о в (смотрит вслед Томкину). А может, он — третий?
Входит Л и ф а н о в.
Л и ф а н о в (тихо). Послушай, Вережников, огонька нету?
В е р е ж н и к о в. У меня есть кличка: Сверчинский. Вы — единственный, кто знает мою фамилию. Держите язык за зубами.
Л и ф а н о в. Я учту… Мне не с кем словом обмолвиться…
В е р е ж н и к о в. А почему, собственно, вы хотите говорить со мной, о чем?
Л и ф а н о в. Помнишь, в лагере в день памяти Ленина кто-то в бараке крикнул: «Всем встать!» Мне показалось, что скомандовал ты…
В е р е ж н и к о в. Бред.
Л и ф а н о в. А потом все запели «Интернационал»… И ты по этому поводу очень хорошо выразился: «Хоть на минуту почувствовать себя человеком». Вот я теперь к тебе и адресуюсь.
В е р е ж н и к о в. Там, в лагере, я маскировался. А здесь я наконец могу быть самим собой. Сейчас — урок шифровки. Хочу сосредоточиться.
Л и ф а н о в. Извини… Слушай, не помнишь ли ты по лагерю одного товарища из Смоленска?
В е р е ж н и к о в. Какого товарища?
Л и ф а н о в. Воронина.
Лифанов стоит близко. И лицо его — грубое со скошенным, «кувшинным» подбородком, когда-то властное, а теперь жалкое, мятое лицо — вызывает у Вережникова сострадание. А самое главное, он, Лифанов, говорит о Воронине!
В е р е ж н и к о в (радостно). Воронина?
Л и ф а н о в. Помнишь, да? Мировой мужик… (Захлебываясь от нетерпения — Вережников уже почти в его руках.) «Давай, говорит, связывайся там с Вережниковым»…
В е р е ж н и к о в (растерялся от неожиданного, настораживающего открытия). Постой, постой… так-таки и… Смотри-ка, чего тебе этот Воронин наговорил! А кто он такой?
Л и ф а н о в. Брось дурака валять…
В е р е ж н и к о в (пожимает плечами). Воронина?.. Я такого в лагере не встречал, нет. Откуда ж он знает меня?
Л и ф а н о в. Пойми ты!..
В е р е ж н и к о в. Чего понимать-то? Сам путает, а я — понимай! Может, не все дома?..