Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Место, где скрывался епископ, выдал его келейник, тогда ещё молодой человек, провисев ночь вверх ногами — не выдержал пытки. Они пошли с милиционером в лес, за ними следовал отряд конницы. По дороге к шалашу им встретилась женщина, которая шла за благословением владыки. Милиционер сказал, что тоже идёт за благословением, но споткнулся о кочку и непристойно выругался. Женщина поняла, что он не богомолец, но тот навел на неё пистолет и велел молча идти дальше. Когда они подошли к шалашу, келейник окликнул владыку и тот вышел. Милиционер прицелился из пистолета, но женщина бросилась на него и помешала выстрелить прицельно. Пуля ранила владыку в голову. Его забрали и повезли в Никольск на повозке, окружив плотным кольцом охраны.
Когда его провозили мимо людей, владыка пытался поднять руку, чтобы их благословить, но его били прикладом по руке. В Никольске на городской пристани оцепленной в три кольца вооруженными милиционерами, епископа погрузили на пароход и отправили в Великий Устюг.
Тогда весь Никольск вышел на берег Юга. Шла светлая неделя Пасхи Христовой 1929 года. Увидев, что везут владыку, люди заволновались, их тут же стали забирать и сажать на пароход, вместивший около 60 человек. На пароходе был вывешен черный флаг, видимо — знак карательной экспедиции. На всем пути до Великого Устюга пароход постоянно гудел, сбегались крестьяне со всех прибрежных деревень, шли, сколько могли, вдоль берега за пароходом и плакали.
Епископ Иерофей скончался через несколько дней в тюремной больнице Великого Устюга. Предание сохранило его посмертные слова, адресованные к келейнику, предавшему его под пыткой: «Передайте Коле, пусть он придет ко мне на могилу, и я его прощу.». Этот человек каялся всю жизнь, но так и не смог прийти на могилу владыки, потому что никто не знает, где его могила.
После ареста владыки пошли аресты по всему никольскому краю. Первым делом арестовали монашек, которые приняли от него постриг в Казанском храме, их было около трехсот. У верующих проверяли поминальники и если находили в них имя Иерофея — владельцов забирали. Их принуждали отречься от веры, держали сначала в тюрьме, потом отправляли в концлагеря или высылали под надзор, отбирая имущество. Власть называла всё это борьбой с контрреволюционным заговором, во главе которого стоял, якобы, епископ Иерофей. Появилось даже особое словечко «ерофеевщина».
Конечно, никакого политического заговора не было, и ни один никольчанин, арестованный за преданность епископу Иерофею, не боролся с советской властью. Людей уничтожали за веру. Ни в чем, кроме веры во Христа, они не были виноваты. Но если учесть, что самую суть революции составляло богоборчество, а всё остальное в революции было второстепенным, тогда конечно «ерофеевщина» была ярким выражением самой настоящей контрреволюции.
***
Кажется, мы не достаточно представляем себе, насколько сейчас актуальна память о тех далеких событиях. На примере епископа Иерофея мы убеждаемся в том, как много может сделать один-единственный духовный лидер, ведущий паству за Христом, если люди видят, что сам он всем сердцем предан Христу, и кроме Христа ни какого иного компаса у него в этой жизни нeт. Kaк переполошились силы зла, имея лишь одного беззащитного противника. Целые отряды конницы были брошены на устранение одного лишь архиерея, не имевшего ни оружия, ни охраны. И ни кто из «ерофесвцев» не имел оружия, а сломить их удалось лишь при помощи большой вооруженной силы. Да и не удалось их сломить.
И всё-таки во время знакомства с подробностями тех давних событий, меня не покидало ощущение, что здесь как будто что-то немного не так. Кажется‚ в отношении никольчан к своему архиерею было слишком много нервного перевозбуждения и болезненной экзальтации. Их любовь к владыке с готовностью пострадать ради этой любви достойна преклонения, но целовать землю, по которой он проходил, это уже явно — через край. Похоже, что здесь проявила себя одна черта русского православного народа — влюбчивость. Мы всегда готовы влюбляться в своих батюшек и архиереев, в пламенных проповедников, подвижников, которых готовы при жизни считать святыми. Эта влюбленность имеет порою уже мало общего с любовью во Христе. Самая большая опасность здесь в то, что предмет влюбленности закрывает собою всю Церковь, и мы уже слушаем и слышим только его, а слово других иерархов для нас теряет всякое значение или даже воспринимается враждебно. Мы забываем, что полнота истины пребывает только в полноте церковной, и ни один человек, даже если он великий подвижник, не может говорить от имени Церкви, потому что никто не застрахован от ошибок.
Конечно, не нам судить святых мучеников и исповедников, которые, не дрогнув, пострадали за Христа. Не известно ещё, как бы мы себя держали, оказавшись на их месте. И духовных облик епископа Иерофея от нас сегодня сокрыт. Трудно сказать, насколько сам он был причиной того, что его почитание со стороны некоторых верующих приобрело черты чрезмерности. И в том, что владыка может быть порою перегибал палку в своём противостоянии советской власти, язык пе поворачивается его упрекнуть. В те невероятно сложные времена было почти немыслимо избрать безупречную линию поведения. И всё-таки владыка Иерофей совершил одну бесспорную трагическую ошибку. Он сказал своим приближенным, что, когда храмы вновь откроются, ходить в них будет уже нельзя. При всем уважении к владыке, это были слова до крайности безответственные. И эти слова дожили до наших дней, и произвели свою погибельную работу.
Почитание епископа Иерофея никогда не прерывалось на Никольской земле. Отец Сергий рассказывал, что ему не раз доводилось в самых глухих деревнях района видеть в домах фотографию владыки рядом со святыми иконами. Нет причин сомневаться в том, что это проявление самой чистой, искренней любви во Христе. Но в здешних краях есть бабушки, которые ради памяти о епископе Иерофее отреклись от Церкви. Они считают, что, по слову владыки, в храмы теперь уже нельзя ходить, и священники им не нужны. Они собираются, например, на святом месте под Аргуновым на празднование Тихвинской иконы Божьей Матери, согласно местной традиции, но священника сторонятся, и в чем-либо их убедить совершенно невозможно. «Владька говорил, что в церковь нельзя будет ходить» и точка. Владыка Иерофей учил любви ко Христу и Церкви Христовой, но изо всего, что он говорил, они запомнили только те слова, которые запоминать как раз не
