По воле судьбы - Маккалоу Колин

Но Тит Лабиен не был ни мыслителем, ни политиком. И ненавидел Коммия за то, что Коммий связан с Цезарем напрямую, а не через него.

Зная об этом, Цезарь старался не сводить Лабиена и царя атребатов. Но пока Гиртий спешно не прибыл к нему из Дальней Галлии, Цезарь не понимал, почему Лабиен попросил откомандировать к нему на зиму Гая Волусена Квадрата, военного трибуна достаточно высокого происхождения, чтобы занять место префекта.

— Волусен, как и Лабиен, ненавидит Коммия, — сказал Гиртий устало.

— Волусен ненавидит Коммия? Почему? — нахмурился Цезарь.

— После второго похода в Британию, полагаю. Обычное дело. Им обоим понравилась одна женщина.

— Она отвергла Волусена и предпочла ему Коммия?

— Именно. А почему бы и нет? Она уже находилась у Коммия под защитой. Я помню ее. Симпатичное создание.

— Иногда, — вздохнув, сказал Цезарь, — мне страстно хочется, чтобы мы, мужчины, сбежали от женщин куда-нибудь отдохнуть. Женщины только усложняют нам жизнь.

— Подозреваю, что женщины думают о нас то же самое, — с улыбкой откликнулся Гиртий.

— Да, но подобные философские сентенции не помогут нам выяснить, зачем Лабиену понадобился Волусен. Продолжай.

— Лабиен сообщил мне в письме, что Коммий подстрекает людей к мятежу.

— И это все? Без каких-либо подробностей?

— Он намекнул, что Коммий интригует с менапиями, нервиями и эбуронами.

— От этих племен почти ничего не осталось.

— И что он заигрывает с Амбиоригом.

— Это уже кое-что. Но я бы предположил, что Коммий просто прощупывает противника. Амбиориг скорее угроза его мечте стать великим царем белгов, чем опора и помощь.

— Согласен. Вот почему я и почуял запах гнилой рыбы. Длительное знакомство с Коммием убедило меня, что он очень хорошо знает, кто ему истинный друг. И это ты.

— Что еще?

— Если бы Лабиен больше ничего не прибавил, я бы остался в Самаробриве, — сказал Гиртий. — Но свое по обыкновению очень коротенькое письмецо он завершил фразой, вызвавшей у меня желание ознакомиться с обстановкой на месте.

— Что же он написал?

— Что мне нечего волноваться, ибо он сам справится с Коммием.

— О! — Цезарь подался вперед, сжав коленями руки. — Значит, ты поскакал к Лабиену?

— Однако я опоздал. Дело было сделано. Лабиен вызвал Коммия на переговоры, но отправил вместо себя Волусена с отрядом вооруженных и агрессивно настроенных центурионов. Коммий, не ожидавший подвоха, явился на встречу только со свитой, без какой-либо охраны. Думаю, он не испытал большой радости, обнаружив там Волусена, хотя я и не знаю этого наверняка. Все, что я знаю, мне рассказал Лабиен, явно гордясь тем, как умно он все придумал, но сожалея, что замысел не удался.

— Ты хочешь сказать, — в недоумении спросил Цезарь, — что Лабиен хотел убить Коммия?

— Да, — просто ответил Гиртий. — Он так и сказал. Лабиен считает глупостью с твоей стороны доверять мятежнику, строящему коварные планы. Коммий плел заговор, и Лабиен решил расправиться с ним.

— Без прямых доказательств его виновности?

— Разумеется. Когда я пустился в расспросы, никаких веских резонов он мне не привел. Только твердил, что он прав, а ты нет. Ты ведь знаешь этого человека.

— Что же там вышло?

— Волусен поручил одному из центурионов поразить Коммия, а другим вменялось разделаться с его свитой в тот момент, когда Волусен протянет Коммию руку.

— Юпитер! Разве мы — последователи Митридата? Так поступают лишь на востоке! О-о-о… Но продолжай.

— Волусен протянул руку, Коммий протянул свою. Центурион выхватил из-за спины меч и сделал выпад. Однако он либо на миг ослеп, либо не был доволен порученной ему миссией. Лезвие лишь рассекло Коммию кожу на лбу. Волусен вытащил свой меч, но Коммия перед ним уже не было. Атребаты окружили его и благополучно ушли.

— Если бы я не услышал это от тебя, Гиртий, то никогда не поверил бы, — медленно проговорил Цезарь.

— Поверь, Цезарь, поверь!

— Выходит, Рим потерял очень ценного союзника.

— Я тоже так думаю. — Гиртий протянул Цезарю небольшой свиток. — Это пришло от Коммия, когда я вернулся в Самаробриву. Я не вскрывал его, ибо послание адресовано тебе.

Цезарь взял свиток, сломал печать, развернул.

Меня предали, и есть все основания думать, что это случилось с твоего ведома, Цезарь. Ты ведь не держишь в своем войске людей своевольных, не подчиняющихся твоим приказам. Я считал тебя честным человеком, поэтому пишу тебе с болью, равной той, что доставляет мне рана. Можешь взять себе титул великого царя белгов. Я останусь с моим народом, в котором нет предателей. Да, мы убиваем друг друга, но честно, открыто. А у тебя нет чести. И я поклялся, что ни один римлянин с этих пор мне не друг.

— Мне кажется, что мой мир — это бесконечная вереница отрубленных голов, — сказал Цезарь, стиснув зубы так, что рот его побелел. — Но истинно говорю тебе, Авл Гиртий, я с огромным удовольствием снял бы голову с плеч Лабиена. Не сразу, а постепенно, по чуть-чуть. Но сначала подверг бы его порке кнутом.

— А на деле что ты думаешь предпринять?

— Ничего.

Гиртий был удивлен.

— Ничего?

— Ничего.

— Но… но… ты должен хотя бы сообщить об этом Сенату! — воскликнул Гиртий. — Конечно, накажут Лабиена не так, как бы ты предпочел, но это определенно убьет все его надежды на дальнейшее продвижение.

Цезарь повернул голову, опустив подбородок.

— Я не могу этого сделать, Гиртий! Вспомни, какие неприятности доставил мне Катон из-за так называемых германских послов! Если хоть что-то из этой истории дойдет до него, вокруг моего имени поднимется вонь до небес. Вокруг моего имени, а не Лабиена. Псы будут охотиться не за ним. Они вонзят клыки в мою шкуру.

— Ты прав, конечно, — вздохнув, сказал Гиртий. — Значит, Лабиену все сойдет с рук?

— На данный момент, — спокойно уточнил Цезарь. — Его время придет. Как только истечет срок его пребывания в Галлии, я поступлю с ним хуже, чем Сулла поступил со своей бедной женой.

— А Коммий? При известном старании, Цезарь, я мог бы убедить его встретиться с тобой лично. Он быстро поймет, что ты тут ни при чем.

Цезарь покачал головой.

— Нет, Гиртий. Это ничему не поможет. Мои отношения с Коммием основывались на полном взаимном доверии, а его больше нет. Даже если мы помиримся, все равно будем косо смотреть друг на друга. И потом, он дал клятву с нами больше не знаться. А галлы относятся к клятвам так же серьезно, как мы.

Жить в Равенне было приятно, но Цезарь надолго задерживался в этом городе еще и потому, что держал там школу гладиаторов. Климат Равенны, где никто не болел малярией, считался весьма пригодным для интенсивной физической тренировки.

Это доходное дело так понравилось Цезарю, что вскоре после первого опыта он стал владельцем нескольких тысяч бойцов. Правда, большинство из них обреталось в школе близ Капуи. Равенна предназначалась для лучших. Тех, кого Цезарь планировал использовать и по истечении срока их пребывания на арене.

Его агенты покупали или приобретали через военные суды только наиболее перспективный материал. Главным образом дезертиров из армии (у них был выбор — лишение гражданских прав или участие в подневольных боях), но также и настоящих убийц, причем некоторые из них предлагали свои услуги. Однако таких предложений Цезарь не принимал, говоря, что свободный римлянин с желанием убивать должен записываться в легионы. Пять-шесть лет эти люди проводили в показательных схватках. Под рукой Цезаря это были хорошие годы.

Его гладиаторы жили в приличных условиях, их хорошо кормили, работать много не заставляли, впрочем, как и в большинстве гладиаторских школ, которые вовсе не были тюрьмами. Люди пользовались относительной свободой передвижения, то есть могли ходить, куда им вздумается, если на очереди у них не было важных боев, требующих усиленных тренировок и многодневного воздержания от возлияний. Похмельный и плохо натренированный гладиатор рисковал быть покалеченным или убитым скорее других, а стоил он дорого, и, естественно, владельцы подобных школ старались свести риск к минимуму.