По воле судьбы - Маккалоу Колин

В начале апреля мы тронулись в путь, избрав северо-восточное направление. Армия, угрюмая, мрачная, еле-еле тащилась. Эдуйские конники, не проявлявшие бодрости даже в плодородной долине реки Оронт, достигнув скудных окрестностей Киррха, совсем увяли, будто кто-то их опоил, да и галаты выглядели не лучше. Фактически наш поход более походил на похоронную процессию, чем на марш к вечной славе. Сам Красс ехал отдельно от армии — в паланкине, ибо на столь тряской дороге вмиг развалился бы любой экипаж. Честно говоря, я сомневаюсь, что с ним все было в порядке. Публий Красс неотлучно находился при нем. Нелегко проводить кампанию шестидесятитрехлетнему человеку, особенно не участвовавшему в военных действиях почти двадцать лет.

Абгара с нами не было: он ушел вперед за месяц до общего выступления. С ним условились встретиться в городе Зевгма, на берегу Евфрата, к которому мы подошли в последних числах апреля (марш, как я уже говорил, был очень неторопливый). Зимой Евфрат обычно пребывает в спокойствии. Я никогда не видел такой широкой и величавой реки! Но мы надеялись легко перейти ее по понтонному мосту, который умело и быстро навели наши инженеры.

Однако нашим надеждам не суждено было сбыться, как многому прочему в этом обреченном походе. Вдруг налетели сильнейшие бури. Опасаясь, что река вздуется, Красс отказался отложить переправу. И солдаты на четвереньках ползли по понтонам, ежеминутно рискуя свалиться в бушующую пучину. Вокруг то и дело сверкали молнии толщиной с морские канаты. Гром пугал лошадей, они всхрапывали, брыкались. Воздух стал наполняться каким-то адским желтым свечением со сладковатым странным ароматом, похожим на запах моря. Все это было ужасно. А бури не утихали, сменяя одна другую в течение нескольких дней. Дождь лил так, что земля раскисла, а река поднималась все выше. Но форсирование продолжалось.

Я никогда не видел более дезорганизованной армии, чем наша, когда мы наконец переправились на другой берег. Все промокло, включая зерно. Артиллерийские веревки разбухли, древесный уголь для кузниц пришел в негодность, палатки защищали от ливня не лучше свадебной кисеи, а фортификационная древесина растрескалась. Вообрази, у тебя четыре тысячи лошадей (Красс не разрешил кавалеристам взять по две лошади), две тысячи мулов и несколько тысяч волов — и все они обезумели. Понадобилось два рыночных интервала, чтобы их успокоить. Шестнадцать драгоценных дней. Потратив их на марш, мы бы уже подходили к Месопотамии. Легионеры были не в лучшем состоянии, чем животные. Поход, говорили они между собой, проклят. Да и сам Красс тоже проклят. И все, кто сейчас с ним, обречены на смерть.

Прибыл Абгар с четырьмя тысячами легковооруженной пехоты и кавалерией. У нас состоялся военный совет. Цензорин, Варгунтей, Мегабокх и Октавий, четверо из пятерых легатов Красса, предлагали все время двигаться вдоль Евфрата. Это безопаснее, и на пути много пастбищ, а также возможностей раздобыть провиант. Я вслух поддержал их точку зрения, а мне за мои старания было указано не советовать старшим.

Абгар возражал против такого маршрута. Евфрат ниже Зевгмы уклоняется к западу, а это крюк, удлиняющий путь. Зато от места впадения в него реки Билех он течет в нужном нам направлении, то есть на юго-восток.

Поэтому, сказал Абгар, мы можем выиграть четыре-пять дней марша, если пойдем через пустыню к реке Билех. Там, повернув резко на юг, мы очень скоро дойдем до Евфрата и окажемся в Никефории. Если проводником будет он, добавил, улыбаясь, Абгар, мы не заблудимся, а марш через пустыню достаточно короток, и армия очень легко его перенесет.

Марк Красс согласился с Абгаром, а Публий Красс согласился с отцом: мы сократим путь, если двинемся через пустыню. Снова и снова четыре легата пробовали убедить Красса не принимать такого решения, но тот стоял на своем. Он укрепил Карры и Синнаку, объявил Красс. Эти форты в случае чего послужат для легионов опорой, хотя вряд ли им представится такой случай. Да, разумеется, кивнул Абгар, источая дружелюбие. Так далеко на север парфяне не заберутся.

Но конечно, парфяне оказались именно там. Заботами все того же Абгара. В Селевкии-на-Тигре знали о каждом нашем шаге, а царь Ород был намного лучшим стратегом, чем бедный Марк Красс, помешанный на деньгах.

Мне кажется, дорогая Сервилия, никогда не покидавшая Рима, что ты не очень хорошо представляешь себе Парфянское царство. Так знай же, что это обширный конгломерат областей. Сама Парфия помещается близ Каспийского моря, вот почему мы называем Орода не царем Парфии, а царем парфян. Под его властью находятся Мидия, Мидия Атропатена, Персия, Гедросия, Кармания, Бактрия, Маргиана, Согдиана, Сузиана, Элимаида и Месопотамия. Во всех римских провинциях, вместе взятых, меньше земли.

Каждой из этих областей управляет сатрап, носящий звание суренаса. Большинство из сатрапов — сыновья, племянники, кузены, братья или дядья царя. Царь никогда не живет в самой Парфии. Летом он правит из Экбатаны в мидийских горах, где климат мягче, весной или осенью посещает Сузы, а зиму обычно проводит в Месопотамии. Причиной того, что он неустанно контролирует самые западные районы своего огромного царства, является Рим. Ород не опасается народов Индии и Серики, хотя эти народы весьма многочисленны; его страшим мы. Еще он держит гарнизон в Бактрии, чтобы урезонивать массагетов, поскольку у них нет государственности, одни племена.

Вышло так, что кампанию против Красса доверили суренасу Месопотамии. Сам царь Ород пошел на север, чтобы встретиться с царем Армении Артаваздом, взяв с собой достаточно войска, чтобы в столице Армении Артаксате его приняли хорошо. Его сын Пакор убыл с ним. А пахлави суренас (именно так его называют) остался в Месопотамии, чтобы отразить нападение римских агрессоров силами армии в десять тысяч конных лучников и две тысячи катафрактов без какой-либо пехоты.

Интересный человек, этот пахлави суренас. Ему едва минуло тридцать лет, Ороду он племянник. Очень красив — утонченной, женственной красотой. Женщинам предпочитает мальчиков в возрасте тринадцати-пятнадцати лет. Как только они подрастают, он зачисляет их в свою армию или назначает на высокие государственные посты. Так принято в Парфии.

Его беспокоило одно хорошо известное Крассу обстоятельство, которое, как уверял Абгар, обеспечит нам полный триумф. У парфянского конного лучника очень быстро кончаются стрелы, и его умение метко стрелять на полном скаку весьма скоро становится бесполезным.

Но пахлави суренас придумал, как это исправить. Он организовал огромный обоз из верблюдов, нагруженных корзинами с запасными стрелами, и обучил несколько тысяч рабов передавать их лучникам по цепочке. А потом с караваном и армией покинул Селевкию-на-Тигре, чтобы перехватить нас.

Слышу твой вопрос — как я об этом узнал? Не вдаваясь в подробности, скажу, что меня снабдил информацией очаровательный иудейский принц Антипатр, у которого всюду имеются осведомители и шпионы.

На реке Билех есть место, где караванный путь из Пальмиры через Никефорию сливается с караванными путями, идущими через Карры на Эдессу, Самосату и Амиду. Именно к этому перекрестку мы и направились, топча пустыню.

Тридцать пять тысяч римских легионеров, тысяча конных эдуев и три тысячи конных галатов совсем пали духом. Чтобы выяснить причину такой деградации, я ездил туда-сюда вдоль колонны и всюду слышал: Красс проклят, и мы все умрем. Мятежные настроения меня бы обрадовали, ибо мятежники как-никак энергичны. Но наши солдаты потеряли надежду и просто брели навстречу судьбе, как пленники на рынок рабов. С эдуями было хуже всего. Никогда в жизни они не оказывались среди такого безводного, голого, мрачного, серовато-коричневого ландшафта и потому замкнулись и погрузились в себя.

Два дня спустя, приближаясь к Билеху, мы стали встречать небольшие группы парфян. Обычно лучников, но попадались и катафракты. Нас они не беспокоили, хотя подъезжали довольно близко. Теперь я знаю, что они держали связь с Абгаром и сообщали о нас пахлави суренасу, который стоял лагерем у стен Никефории, в месте слияния Билеха с Евфратом.

На четвертый день перед июньскими идами мы дошли до Билеха, где я посоветовал Марку Крассу разбить хорошо укрепленный лагерь и поместить туда войско на срок, достаточный для того, чтобы легаты и трибуны привели солдат в чувство. Но Красс и слышать ничего не хотел. Он был раздражен затянувшимся маршем и торопился дойти до каналов, связывающих Тигр и Евфрат. Легионерам и кавалеристам позволили быстро перекусить и в полдень снова погнали их к низовьям Билеха.

Вдруг я обнаружил, что царь Абгар с четырьмя тысячами приспешников просто исчез. Ушел! Несколько галатов-разведчиков прискакали, крича, что парфяне повсюду. Едва их крики затихли, как в нас полетели стрелы. Солдаты падали, как листья, как камни. Я никогда не видел подобного ливня стрел.

Красс бездействовал, ничего не предпринимая.

— Через несколько минут все это прекратится, — кричал он из-за прикрывавших его щитов. — У них кончатся стрелы!

Но стрелы не кончались. Римские солдаты разбегались во все стороны, падали, умирали. Наконец Красс велел горнистам играть сигнал строить квадрат. Однако сигнал запоздал. Катафракты пошли в наступление с твердым намерением убивать. Огромные люди на огромных лошадях — темная масса в кольчугах и латах. Слишком большие и слишком тяжелые, чтобы скакать легким галопом, они двигались рысью и звенели, как миллионы монет в тысячах кошельков. Интересно, был ли этот звон музыкой для ушей Красса? Под копытами их лошадей содрогалась земля. Пыль поднималась огромным столбом. Они поворачивались и прятались в этом столбе, потом опять появлялись.

Публий Красс собрал эдуйскую кавалерию, которая, казалось, пришла в себя. Вероятно, сражение было единственным состоянием, доставлявшим им радость. Галаты последовали за ними, и четыре тысячи наших всадников атаковали катафрактов быстро, бешено, как быки, которым дали понюхать перца. Катафракты дрогнули и побежали. Публий Красс и его всадники бросились следом за ними — в пыль. Во время этой передышки Крассу удалось построить пехоту квадратом. Потом мы стали ожидать возвращения галатов и эдуев, молясь всем, известным нам богам. Но вернулись одни катафракты, неся на пике голову Публия Красса. Вместо того чтобы атаковать наш квадрат, они крутились вокруг него, размахивая своим страшным трофеем. Казалось, Публий Красс смотрит на нас. Мы видели его сверкающие глаза и лицо, искаженное жуткой гримасой.

Описать горе отца у меня не хватает слов. Но казалось, оно придало ему что-то, чего я не видел в нем с начала кампании. Он ходил вдоль линий квадрата, воодушевляя людей, убеждая держаться. Мой сын, говорил он, заплатил жизнью, чтобы дать нам оправиться. Эта потеря огромна, но она только моя.

— Стойте! — кричал он снова и снова. — Стойте стеной!

И мы стояли. Нас становилось все меньше и меньше под непрекращающимся градом стрел, но мы стояли, пока не стемнело и парфяне не ушли. Кажется, ночью они не воюют.

Так как лагеря мы не построили, нас ничто не удерживало. Красс решил немедленно отступить в Карры. Путь неблизкий — около сорока миль на север. На рассвете мы подошли к городу, двигаясь уже не строем, а просто толпой.

От нас осталась, наверное, половина пехоты и горстка всадников. Все бесполезно! Мы зря сюда шли! Крепость в Каррах была очень маленькой, а вокруг не было ничего, где мы могли бы укрыться.

Карры стоят на соединении караванных путей уже две тысячи лет и, смею сказать, за весь этот период никогда не менялись. Жалкие хижины, схожие с ульями и сложенные из кирпичей, сделанных из навоза и глины. Грязные овцы, грязные козы, грязные женщины, грязные дети, грязная речка. Большие кучи сухого навоза — это единственное топливо, чтобы согреться в холодную пору, и единственное средство осветить ночное небо.

Гарнизоном, едва насчитывающим когорту, командовал префект Копоний. Когда мы стали медленно заполнять городишко, он пришел в ужас. У нас не имелось еды, потому что парфяне захватили наш обоз. Большинство людей и животных были ранены. Мы не могли оставаться в Каррах, это все понимали.

Красс созвал совет, и было решено с наступлением ночи отступить в Синнаку, к Амиде, которая намного лучше укреплена и имеет несколько зернохранилищ. Абсолютно не то направление! Мне хотелось кричать. Но Капоний привел на совет с собой человека из Карр по имени Андромах. Андромах клялся всеми клятвами, что парфяне ждут нас между Каррами и Эдессой, Каррами и Самосатой, Каррами и повсюду вдоль Евфрата. Потом он предложил провести нас в Синнаку, а оттуда в Амиду. Сломленный потерей Публия Красс принял предложение. О, он действительно был проклят! Какое бы решение он ни принимал, оно вело к провалу. Андромах был местным жителем и шпионом парфян.

Я чувствовал это, я знал, знал. К концу дня я уже был абсолютно уверен, что нас поведут в западню. Поэтому я созвал свой совет. Пригласил Красса. Он не пришел. Другие пришли: Цензорин, Мегабокх, Октавий, Варгунтей, Копоний, Эгнаций и еще группа жутко грязных, одетых в лохмотья местных предсказателей и магов. Они роились вокруг Копония, как мухи вокруг разлагающихся останков. Я сказал собравшимся, что каждый волен поступать, как ему будет угодно, но я лично направлюсь не к Синнаке, а к Сирии. Есть там парфяне или нет, мне все равно. Я никому больше не верю. Мне хватило проводников-скенитов!

Копоний возмутился, другие тоже. Не подобает легатам, трибунам и префектам покидать своего генерала. И квестору также не подобает. Префект Эгнаций единственный согласился со мной.

— Нет, — сказали все остальные, — мы пойдем с Марком Крассом.

Я не сдержался — у всех Кассиев есть такой недостаток.

— Тогда оставайтесь умирать! — выкрикнул я. — А тем, кто хочет жить, советую побыстрей найти лошадь. Потому что я еду в Сирию и ни во что не верю, кроме своей звезды!

Предсказатели громко закричали, замахали руками.

— Нет, Гай Кассий! — прохрипел самый древний из них, обвешанный амулетами, крысиными скелетами и наводящими ужас агатовыми глазами. — Иди, если надо, но не сейчас! Луна еще в Скорпионе! Подожди, пока она войдет в Стрельца!

Я посмотрел на него. Меня разобрал смех.

— Спасибо за совет, — сказал я, — но в пустыне я скорее доверюсь скорпиону, чем лучнику!

Около пятисот всадников ускакали со мной и провели ночь в седлах, двигаясь то шагом, то рысью, то легким галопом. Поутру мы подскакали к Европу, который местные жители именуют Кархемишем. Парфян нам не встретилось. И Евфрат был спокоен, по крайней мере настолько, чтобы позволить нам перебраться на тот берег на лодках и переправить своих лошадей. Мы не останавливались до самой Антиохии.

Позже я узнал, что пахлави суренас разгромил всех, кто пошел с генералом. На рассвете второго дня Красс с армией, ведомый Андромахом, все еще кружил по пустыне, ни на милю не приблизившись к Синнаке. Парфяне напали снова. Это была беда. Катастрофа. Легионеры то отходили, то пытались стоять — парфяне сломили их. И убили многих. В том числе и легатов, оставшихся с Крассом: Цензорина, Варгунтея, Мегабокха, Октавия, Копония.

У пахлави суренаса был приказ взять Марка Красса в плен, чтобы тот предстал перед царем Ородом. Как это случилось, не вызнали даже лазутчики Антипатра, но вскоре после пленения Марк Красс был убит.

Семь серебряных орлов перешли в руки пахлави суренаса в Каррах. Мы их больше никогда не увидим. Они ушли к царю Ороду в Экбатану.

Таким образом, я оказался самым старшим по чину римлянином в Сирии, ответственным за охваченную страхом провинцию. Все были убеждены, что парфяне вот-вот нападут, а у нас не было армии, чтобы отбиться от них. Следующие два месяца я провел, укрепляя подступы к Антиохии. Я организовал систему дозорных постов и сигнальных огней, чтобы в случае нападения все население долины Оронта успело укрыться в крепостных стенах. Потом — поверишь ли? — стали постепенно прибывать и солдаты. Не все погибли возле Карр. Набралось около десяти тысяч — достаточно, чтобы сформировать два неплохих легиона. И по сведениям, дошедшим до моего неоценимого информатора Антипатра, после первого сражения в низовьях Билеха выжило еще десять тысяч римских солдат. Пахлави суренас собрал их и послал на границу Бактрии по ту сторону Каспийского моря, где их используют, чтобы удержать массагетов от набегов. Стрелы ранят, но мало кто умирает от них.

К ноябрю я почувствовал себя в состоянии объехать свою провинцию. Да, свою, ибо Сенат не счел нужным освободить меня от свалившихся на мои плечи забот. Так что в возрасте тридцати лет Гай Кассий Лонгин сделался губернатором Сирии. Ответственность величайшая, но я справлюсь, поверь.

Сначала я посетил Дамаск, потом Тир. Поскольку тирский пурпур очень красив, предполагалось, что и сам Тир ему не уступит. Но это настоящая дыра. И такая вонючая, что тебя постоянно тошнит. Все время преследует запах гнилых моллюсков. Огромные горы их выпаренных останков наползают на город, восходя выше крыш. Как тирийцы живут среди этого разложения, понять нельзя, однако доходы их баснословны. К тому же Фортуна мне улыбнулась. Я поселился на вилле главного этнарха Тира Деметрия, в роскошной резиденции на морском берегу, где свежий бриз гонит зловоние прочь.

Там я и познакомился с человеком, чье имя тебе уже, наверное, примелькалось. Это был, как ты догадываешься, Антипатр. Ему сорок восемь, он очень честолюбив и очень влиятелен среди иудеев, хотя сам является иудеем лишь по религии, а по рождению он идумей. По крайней мере, он так говорит. Антипатр оскорбил синод (еврейский религиозный орган правления), женившись на набатейской принцессе по имени Кипрос. Поскольку евреи определяют национальность по матери, это значило, что три сына и дочь Антипатра не евреи. А еще это значило, что Антипатр со своими нешуточными амбициями, женившись на чужеземке, утратил возможность стать еврейским царем. Но ничто не может заставить его расстаться с Кипрос, с которой он неразлучен. Преданная друг другу пара. Их три сына еще подростки, однако уже проявляют характер. Старший, Фазиль, производит хорошее впечатление, но второй мальчик, Ирод, весьма удивляет. Его можно назвать настоящим сплавом извращенной хитрости и свирепой жестокости. Хотел бы я править Сирией лет, скажем, десять, чтобы посмотреть, каким он сделается, когда вырастет.

Антипатр выложил мне подноготную действий парфян в роковой экспедиции бедного Марка Красса, а потом сообщил еще одну интересную новость. Сатрапа Месопотамии, так блестяще разбившего нас, вызвали в Экбатану. Если ты подданный царя парфян, не смей быть лучше своего господина. Ород был очень рад поражению Красса, но ему совсем не понравилась разворотливость новоявленного полководца пахлави суренаса, его кровного родича. И Ород приказал казнить пахлави. В Риме, одержав победу, ты ожидаешь заслуженных почестей. В Экбатане лишаешься головы.

К тому моменту у меня под рукой уже было два легиона, но они еще не прошли боевого крещения. Очень скоро этот недостаток был ликвидирован. Когда угроза парфян миновала, зашевелились евреи. Хотя мятежный Аристобул и его сын Антигон были доставлены Габинием в Рим, Александр (другой сын Аристобула) решил, что настало время свергнуть с еврейского трона ставленника Габиния Гиркана, обретшего власть не без помощи Антипатра. Ну что ж, вся Сирия знала, что в губернаторах теперь простой квестор. Вот и подходящий момент. Два других высокородных еврея, Малих и Пейфолай, решили помочь Александру.

Итак, я пошел к Иеросолиме, или Иерусалиму, если так тебе больше нравится. На подходах к этому городу я столкнулся с тридцатитысячной еврейской армией. Сражение произошло там, где река Иордан вытекает из Генисаретского озера. Да, я был в значительном меньшинстве, но Пейфолай, командовавший мятежниками, вел за собой просто толпу необученных галилеян. Он собрал их в глубинке страны, надел им на головы горшки, дал в руки мечи и повелел разбить два римских обученных, дисциплинированных (и прошедших Карры) легиона. Я сурово поговорил со своими солдатами, и они снова обрели уверенность в себе. А после сражения провозгласили меня на поле боя императором, хотя я сомневаюсь, что Сенат позволит триумф простому квестору. Антипатр посоветовал мне казнить Пейфолая, и я последовал его совету. Антипатр вовсе не предатель интересов своей нации, хотя, наверное, многие евреи со мной не согласятся. Они хотят править своим собственным уголком мира без Рима, а Антипатр реалист. Он знает, что Рим никуда и никогда не уйдет.

Немногие из галилеян уцелели. Я послал всех их на рынки рабов в Антиохии и таким образом получил свой первый личный доход в дополнение к славе. Тертулла выйдет замуж за человека, который стал намного богаче, чем был!

Антипатр замечательный человек. Здравомыслящий, проницательный и очень умный. Он знает, как угодить Риму и как удержать евреев от междоусобиц, чтобы те не поубивали друг друга. Кажется, этот народ постоянно будет страдать от внутренних свар, пока кто-нибудь не введет его в жесткие рамки. Например, римляне. Или (как ранее) египтяне.

Итак, Гиркан все еще пребывает на троне и остается верховным жрецом. Уцелевшие мятежники, Малих и Александр, безропотно подчинились.

А теперь я обращаюсь к последним страницам книги о необычной судьбе Марка Красса. После Карр он умер, да, но должен был совершить еще одно путешествие. Пахлави суренас отрубил ему голову и правую руку и в сопровождении диковинной процессии послал их в Артаксату, столицу Армении, далеко на север к снежным горам, где река Аракс впадает в Каспийское море. Там царь Ород и царь Артавазд побратались, закрепив акт братания браком. Пакор, сын Орода, женился на Лаодике, дочери Артавазда. У нас в Риме тоже так делают.

В Артаксате праздновали свадьбу, а жуткая процессия продолжала свой путь. Парфяне пленили и оставили в живых центуриона Гая Пакциана, потому что он сильно напоминал Марка Красса. Столь же кряжистый и медлительный, как генерал, он брел по чужой земле в тоге Красса, а впереди прыгали клоуны, одетые ликторами, с пучками прутьев, обвязанных кишками римлян и увенчанных головами римских легатов. Следом за этим «Марком Крассом» двигались танцовщицы, проститутки и музыканты, распевающие грязные песенки и размахивающие найденными в багаже трибуна Росция порнографическими листками. За ними несли голову и руку настоящего Красса. В последнем ряду тускло поблескивали семь наших серебряных орлов.

Похоже, армянский царь Артавазд был любителем греческой драмы. Ород тоже знал греческий, поэтому в программу торжеств был включен ряд греческих пьес. Вечером, когда процессия прибыла в Артаксату, публика наслаждалась «Вакханками» Еврипида. Ну, ты знаешь эту вещицу. Роль царицы Агавы исполнял актер Ясон из города Траллы, более известный своей ненавистью к римлянам, чем блестящей игрой.

В заключительной сцене Агава появляется, неся на блюде голову своего сына, царя Пенфея, которую в пьяном безумии сама же и отсекла.

Появилась царица Агава. На блюде она несла голову Марка Красса. Ясон поставил блюдо, снял с себя маску и вскинул вверх мертвую голову, что было легко сделать, ибо, как многие лысоватые люди, Красс отращивал на затылке длинные волосы, чтобы зачесывать их на лоб. Торжествующе ухмыляясь, актер стал размахивать головой.

— Будь благословенна эта добыча, только что отделенная от туловища! — прокричал он.

— Кто умертвил его? — пропел хор.

— Эта честь выпала мне! — громко выкрикнул Помоксартр, старший офицер армии пахлави суренаса.

Говорят, сцена имела успех.

Голова и правая рука Красса были выставлены на зубчатых стенах Артаксаты. Они, насколько мне известно, и по сей день еще там. Тело его осталось лежать, где упало, и было съедено хищниками.