Убить мажора (антисоциальный роман) - Денис Ли

— Это что? Такой комплимент за секс? — улыбнулась она, — или ты исповедуешься?

— А что тебе больше нравиться? Откровение или комплимент?

— Мне? Комплимент! Только я хотела бы, чтобы комплимент был более женственным, романтичным… я же женщина — люблю ушками! Как кошка…

— Ах, вот как значит! Ладно… кошка… — возмутился Сергей. — Кошка — она! — он широко улыбнулся. Манхеттен замурлыкала, вжимаясь в плечо, запустив в него свои наращенные коготки и обвивая ногами тело Сергея. — Животное!

— Так что тебе понравилось? — осторожно спросила Манхеттен. — Что доставило тебе большее удовольствие?

— Все! — отрезал он.

— Нет, так не честно! Расскажи, что тебе нравиться особенно?

— Все! Мне действительно нравиться — все! Как ты прикасаешься ко мне, как гладишь, как натираешь меня маслом… особенно! А еще мне нравится, когда ты моешь мне голову.

— Сейчас ты вышел за рамки постели… меня интересует постель, и то, что происходит именно в ней!

— Но у нас это происходило не только здесь? А душ? кухонный стол? А что нравиться тебе?

— Мне… — Манхеттен сделала сладкую мордочку, и Сергей подметил, что она действительно, похожа на кошку, на рыжую кошечку. — Мне нравиться то, что ты делаешь со мной внизу…

— А тебе нравиться анальный секс?

— Фу!.. Какая гадость! Это же противно! — она сморщила свою кошачью мордочку и заулыбалась, как всегда, когда дело касалось какой-то шалости или разговор приобретал интимный и деликатный характер.

— А может быть, и нет…

— А-ах-х, ты!.. Ты… уже пробовал?

— Не пробовал… Древние индийцы, говорят: чем откровеннее секс, — не развратней, а откровенней, чем громче сигнализируешь об удовольствии человеческими звуками, — тем ближе ты к божественным существам. Когда мы занимаемся сексом, я чувствую что нахожусь где-то недалеко от них, словно слышу их голоса…

— Кайф!

— Что кайф?

— То, что говорят индийцы… то, что чувствуешь ты. Мне очень нравиться, то, как ты об этом говоришь. Словно мягко плывешь сквозь туман. Очень тихо.

— Кайф… — выдохнул Сергей.

— А я пробовала… Мне не понравилось…

— Что пробовала? — переспросил Сергей, в тот самый момент, когда Манхеттен резко отвернулась на другой бок, от него, и свернулась в кошачий клубок. Он обнял ее за плечи, вжимаясь в ее доброе тело своим, каждой клеточкой, и своей возбужденной плотью. — Ах, ты — бесты-ыжее живо-отное… — с игривым укором сказал Сергей.

— Знаешь, с тобою может быть по-другому… — призналась она. — Ты — добрый и мягкий. С тобой мне хорошо…

За окном громыхнуло. Что-то яркое озарило приглушенную комнату. Она выскочила из кровати и подбежала к окну. Стояла в нем обнаженная. В лунном свете, что заливался через окно и приглушенном освещении комнаты, ее голое тело было еще великолепней и прекрасней. В лунном свете и свете тусклого бра цвет ее кожи казался цветом позднего бронзового заката.

Сергей наслаждался. Ему трудно было выражать что-то словами: насколько он был влюблен в Манхеттен, насколько возбужден, хотя это уже не являлось для нее тайной. Ей нравилось, и она это делала каждый раз — пыталась его разговорить во время близости. Он говорил красиво и немного.

Он наслаждался молча. Она любовалась луной:

— Смотри, какая луна! Ты видишь, ее? Что там говорят самые романтичные… — французы, по поводу луны? Она растет? Или уменьшается?

— А что они должны были сказать? — переспросил Сергей.

— Не знаю… ты же разбираешься в винах, в посуде, во французских булочках, — произнесла она, повернувшись, и грациозно изобразила почтительный поклон французской маркизы. В обнаженном виде, это выглядело исключительно возбуждающе.

— Про луну значит?

— Угу… — нырнула она обратно в протянутые руки, прильнув к Сергею.

— На самом деле французы не такие романтичные, как о них пишут. Это достаточно чопорные и лицемерные люди, — меркантильные и циничные. Единственное, что по праву принадлежит им как романтикам, так это французский поцелуй…

…А про луну…

Про луну очень красиво говорят японцы. В это время, в Японии, как раз проходит древнейший японский праздник — «O-tsukimi» — любование луной. Японцы очень трогательны, многие японцы наслаждаются красотами природы, такова культура: «цукими» — любование луной; «ханами» — любование цветением сакуры. Японцы особенно восхищаются луной. У них это целая церемония. Чтобы любоваться ей, они собираются ночью, в середине сентября, — эта ночь — лучшая, чтобы смотреть на луну…

— Вот бы когда-нибудь увидеть это! Наверное, это выглядит так же красиво, как ты рассказываешь… — она лежала, зарывшись в его плечо. Ей нравилось так лежать — погрузившись в его тело, словно лежа в прохладном затоне реки, чувствуя под щекой невидимую пульсирующую жилку. — У тебя особенный дар рассказывать; ты, способен привязать к предмету, о котором говоришь.

— Значит, я привязал тебя к себе?

— Почему?

— Потому что я говорил сейчас о тебе… Моя желтая луна — это ты. И потому что я зачарован тобой…

Они уснули. И никогда раньше Сергей не думал, что можно вот так вот переплестись телами, и безмятежно спать. Спать друг в друге. Спать одним сном, смотреть его вместе в объятьях друг друга. Не мешая…

После этого вечера встречи Сергея и Александры стали происходить чаще. Нередко, Александра звонила Сергею первой, предупреждая его о том, что она будет ждать его у него в квартире, но вскоре она стала оказываться там без предупреждения. Иногда оставалась на ночь, но чаще была у него несколько часов, после чего уезжала, не объясняя причин.

«Сегодня, я не могу, — говорила она. — Пожалуйста, ты, только не спрашивай меня ни о чем…», — и уезжала. А Сергей оставался в опустевшей квартире, которая после ухода Александры совсем становилась невыносимо мерзкой и ненавистной. И, несмотря на то, что в воздухе еще витал сладкий и нежный аромат ее присутствия, он, как представлялось, походил на бестелесного ангела, закованного в пространственном аду, между двух миров. Первый — безжалостный небесный мир, который по каким-то причинам его отторгал, и второго — мира земного, который желал его принять, и не мог, по причине существующей ангельской чужеродности в мире материального плана.

Вернувшись с работы и отворив входную дверь, Сергей увидел Манхеттен. В этот момент, из одежды на ней, было только нижнее белье — белое и атласное, от которого в голове Сергея возник тот самый ассоциативный образ: нежного женственного ангела с небольшими белыми крыльями и легким полупрозрачным телом. Ангел испуганно укрылся за дверью, а потом выскочил, и обвил его шею прохладными колдовскими руками.

— Привет, — произнесла Александра.

— Привет! — успел произнести Сергей, прежде чем Саша впилась губами в его губы. Прикрыв глаза, Сергей замлел от восторга.

— Устал? — спросила Саша.

— Немного, — признался Сергей, принимая ее жалостливую нежность.

— Ужинать будешь?

— Обязательно! — ответил он. — Ты, просто не представляешь, как хочется есть. Я еще на лестнице почувствовал запах тушеных овощей, подумал как вкусно пахнет, и даже позавидовал кому-то… А оказывалось: это ты… для меня! — Сергей продолжал обнимать висящую на нем Сашку.

— Отпустишь? — спросила она.

— Нет, ни за что! — признался Сергей.

— Тогда, я не смогу тебя накормить! Будешь голодным…

— Не буду. Я тебя съем! — сказал Сергей, опустив Александру на пол. — Но только я сначала хочу помыться, можно?

— Конечно… — улыбнулась она. — Хочешь, я посижу с тобой рядом, или помою тебе голову?

— Супер! Конечно, хочу! — согласился Сергей.

— Ну, тогда иди… я — сейчас.

Сергей включил воду, набирая ее в ванну. Когда воды набралось наполовину, Сергей разделся и залез.

«Кажется, я понимаю, что такое ежедневное счастье! Что такое ежедневная радость! Это процесс, при котором куда бы ты ни шел, ни ехал — на работу, с работы, ты несешь с собой, в себе частичку чего-то дорогого и любимого — маленькую, минутную, секундную думу о любимом человеке! Это ведь всего мгновение — подумал, и ты счастлив навсегда!»

Через некоторое время в ванную вошла Саша на этот раз в одних трусиках.

— А где лифчик? — почему-то спросил Сергей.

— Тебе так не нравиться? — спросила в ответ Саша. — Тебе не нравиться моя маленькая грудь? — тут же обидевшись, спросила она.

— Нет, что ты! Мне нравиться твоя мал… грудь. — Поправился Сергей и, предположив, что все-таки обидел, стал оправдываться. — Я не считаю ее маленькой, честно! Мне большая — он криво поморщился, — не нравиться, тем более совсем большая. Мне очень нравиться твоя грудь! — произнес Сергей, делая акцент на каждом произносимом слове. Сергей не врал. В действительности, ему было совершенно все равно какая грудь — большая грудь или маленькая грудка. Почему-то именно к женской груди Сергей был совершенно равнодушен. Для Сергея женская грудь была всего лишь частью женской фигуры, одним из ее элементов: как округлые бедра, хрупкие узкие плечи, длинная спина или тонкая талия. Пожалуй, грудь, неважно, большая или маленькая, была просто одним из составляющих элементов женской фигуры, без которой женская фигура не была бы женской. Для оценки именно красоты женской фигуры, Сергей отдавал предпочтение женским ногам и попе, считая их комбинацию отличительной особенностью женской красоты. Точно так же как мужская фигура не была бы мужской, не обладай мужчина сильными руками. Именно руками. Поскольку общепринятое обладание мужчиной широкими плечами или пенисом, не делало мужчин более мужественным, нежели крепкие руки.