Время перемен - Наталия Миронина

– Мне кажется, что у тебя в зале опять беспорядок. Все же хозяйственный магазин должен быть таким же аппетитным, как и, например, булочная.

Заболоцкая ожидала, что Григорьев заинтересуется ее словами, и после небольшой беседы в нужном ключе он помчится на работу. Но этого не случилось. Олег Борисович был чем-то очень озабочен. И явно это был не магазин.

После душа стало легче, после кофе, который Григорьев ей подал в постель, настроение стало даже хорошим, а голова прошла. Кира уже подумывала взяться за телефон и узнать, как там с заказами на уборку, как дверь в спальню открылась и торжественно вошел Олег Борисович.

– Ты чего? – подняла на него глаза Кира и тут же все поняла. «О нет! Только не это! Опять надо что-то придумывать, ловчить, чтобы не обидеть!» – подумала она.

– Кира, я делаю тебе предложение. Стань моей женой. Жить будем на любых, удобных тебе условиях, – произнес Григорьев и подал ей коробочку.

Кира взяла коробочку, открыла ее – там было кольцо с бриллиантом. С большим бриллиантом.

– С ума сошел, – проговорила Кира. Камень произвел на нее впечатление. Даже больше, чем само предложение, формулировка и сам момент, когда оно было сделано.

– Так что? – спросил Григорьев.

– Олег… Олег…

– Да. Мы уже говорили с тобой на эту тему, и не раз. И я знаю, что ты, может, еще не готова, но все же… Подумай. Я тебя люблю. Очень. – Григорьев наклонился и поцеловал Киру.

– Да… – начала было Кира, но Григорьев не дал ей закончить. Он затормошил ее, сжал в объятиях, восклицал: «Ну, наконец-то», – и вообще произвел всяческую суматоху. Заболоцкая онемела – она не дала согласия. Слово «да» было началом фразы. Которая должна была прозвучать так: «Да, это очень важный для меня момент. И я люблю тебя тоже… Но…» Но судьбе было неугодно, чтобы Григорьев услышал фразу всю. А Кира постеснялась ее повторить – таким счастливым выглядел Олег Борисович.

– Я очень рад, что ты согласилась! Но теперь отдыхай, спи. Я все же уеду. Посмотрю, что там за дела в магазине. Может, ты права и надо в зале торговом навести порядок!

«Да, это лучшее, что ты можешь теперь сделать!» – подумала Кира и прикрыла глаза.

– Я подремлю немного, – слабым голосом произнесла она, – все обрушилось, как лавина!

– Да, да, – согласился растроганный Григорьев, – отдыхай, родная.

Наконец, Кира осталась одна. Перед уходом Григорьев еще несколько раз заглянул к ней, озабоченно поправлял одеяло, спрашивал, не голодная ли она, и, только когда Кира нахмурилась, удалился из квартиры. Кире казалось, что она даже слышит, как Олег Борисович сбегает по лестнице, насвистывая веселую мелодию. Но это, безусловно, было ее воображение. Наступившая тишина несколько успокоила ее. «В конце концов, можно и расписаться», – подумала она, но тут же себя одернула. Она уже выучила Григорьева, знала его сильные и слабые стороны, она понимала, что, став его женой, вести тот образ жизни, к которому она привыкла, было бы невозможно. «Не тот он человек, нужной широты взглядов нет. Рано или поздно поставит к плите борщ варить!» – подумала Кира. Но что делать, если неосторожно построенное предложение ситуацию, похоже, сделало необратимой. Кира поворочалась в постели, взбила подушку, улеглась поудобнее и решила, что пока не будет ничего делать, а посмотрит, как будут развиваться события. Если завтра же Олег Борисович не потянет ее покупать свадебное платье и кольца, она все ему скажет. А если он разумно даст ей время, то… «То, может, что-то случится и свадьба отодвинется, и ситуация переменится… Одним словом, надо подождать!» – подумала Кира и закрыла глаза.

Следующий год

Зима подоспела аккурат к концу декабря. До этого времени не было ни снега, ни морозов. Опять погода притворилась европейской. Все радовались и ходили налегке. Елки стояли по всему городу и прикрывали общий коммунальный разгром. Впрочем, беспорядка было меньше, чем в прежние годы, – и бордюры появились, и желто-зеленые заборчики, и даже деревья новые посадили во дворах. Кира Заболоцкая, выросшая в старом московском районе, больше всего ненавидела рекламу. Рекламные полотнища, закрывавшие небо и фасады домов, она называла тряпками и негодовала всегда, когда взглядом натыкалась на них. «Не сердись, это веяние времени, это потом пройдет, мы будем вспоминать, как о досадном или смешном казусе», – успокаивал ее Олег Борисович. Но Киру успокоить было сложно. Она потребовала от Григорьева, чтобы на его магазинах была универсальная вывеска, строгая и профессионально выполненная.

– Ты эти бумажки цветные или пленку не клей на двери и дом. Ты закажи нормальную добротную вывеску. Как деды наши заказывали, когда торговлю начинали! – говорила она.

Григорьев про себя думал, что его дед и писать-то не умел, куда там торговлю вести, но выполнял все, что говорила Кира. «Она знает, что делает!» – думал он. Григорьев по-прежнему был влюблен в Заболоцкую и по-прежнему они были не женаты. Как так случилось, что его предложение руки и сердца потонуло в буднях, деловых разговорах, каких-то больших и малых проблемах, он не понимал. Только некогда было им и платье заказать, и ресторан, и в ЗАГС наведаться. Иногда Григорьев начинал скандалить.

– Ты бы честно сказала, что не любишь меня, не хочешь замуж! – говорил он сварливо.

– Если бы так было, я бы так и сказала, – отвечала Кира и добавляла: – Ты же меня знаешь, я всегда говорю правду. Даже тогда, когда можно слукавить, соврать, обойти молчанием. Так ведь?!

– Так, – нехотя соглашался Григорьев, но при этом внутри него все бурлило. Правда правдой, а они по-прежнему не муж и жена.

– Ты хочешь свободы?! Я дам тебе ее! Но семья – это же нормально! Это дети, обязательства!

– То есть ты хочешь сказать, сейчас у тебя передо мной нет никаких обязательств?! И если я скажу, что беременна, то ты заставишь меня сделать аборт?!

– Да как ты можешь так говорить?! – возмущался Григорьев и понимал, что в споре он никогда не победит Киру.

Так они и жили – иногда ссорясь, иногда объявляя другу другу бойкот, иногда проявляя чудеса заботы и внимания, ласки и любви. Они оставались вместе, словно было что-то между ними, что не давало центробежным силам развести их на этой жизненной карусели. Если что-то случалось у одного из них, второй оказывался рядом не просто за одним столом, под одной крышей. Второй с головой погружался в те проблемы и неприятности, которые грозили первому. Сторонние наблюдатели называли это настоящей любовью,