Зажги свечу - Мейв Бинчи

без бриджа. Не надо ломать голову над выбором рождественского подарка: сгодятся новая колода карт, блокноты для подсчета очков или маленькие пепельницы для бриджа. А еще он постоянно с кем-нибудь встречается. Если в округе появился новый сосед, умеющий играть в бридж, то отец познакомится с ним за неделю.

– Подумать только, у Джорджа столько друзей! – слегка удивилась мама, словно речь шла о каком-то старом знакомом.

– Их вряд ли можно действительно назвать друзьями, – возразила Элизабет.

– Ну разумеется, они друзья! – вмешался Джонни. – Если он ходит к ним в гости, а они приходят в Кларенс-Гарденс, то кто же они еще? Враги, что ли? Ей-богу, Элизабет, ты ведь не ждешь, что люди будут резать себе руки, чтобы смешать кровь, как индейцы?

Все засмеялись.

– В Ирландии мы с Эшлинг однажды так и сделали, – вдруг сказала Элизабет. – А я и забыла…

– Ну вот видишь! – ляпнул Гарри, пытаясь дать понять Джонни, что он на его стороне.

Джонни все понял и приобнял Гарри за плечи:

– Гарри, давайте дадим дамам возможность поболтать, а вы покажете мне свою мастерскую. И если вдруг во время поездок вам попадутся старые весы, такие, старомодные, с медными гирьками…

Мама закурила новую сигарету и, наклонившись к Элизабет, взяла ее за руку:

– Дорогая моя, он такой славный! Замечательный молодой человек. Я безумно рада за тебя, я ведь и об этом переживала… помимо всего прочего. Волновалась, что у тебя нет ни парня, ни общения, ни развлечений. В своих письмах ты про такие вещи почти ничего не писала.

– Похоже, бесполезно говорить, что он не мой парень, – вздохнула Элизабет. – Честное слово, вплоть до вчерашнего дня мы с ним едва ли толком разговаривали. Я всего лишь работаю вместе с ним по субботам. Хотя он и правда очень славный. С ним весело, поездка получилась замечательная, время пролетело совершенно незаметно.

– Я знаю, – сказала мама, – когда ты с правильным человеком, то и времени не замечаешь.

На выходных они часто говорили про Джонни, что позволяло не упоминать отца. Мама чувствовала себя виноватой перед ним за то, что ушла без объяснений.

– Не думаю, что от объяснений был бы толк, – несколько раз повторила ей Элизабет, чувствуя себя на много лет старше, чем в тот день, когда мама уехала из Кларенс-Гарденс. – Я пришла к выводу, что папа не особо кого-то слушает.

Иногда Гарри, явно обеспокоенный, тоже заговаривал об отце:

– Элизабет, ты уже молодая девушка, и я не хочу, чтобы ты решила, будто я разговариваю с тобой свысока, как взрослый с ребенком, но мы с твоей матерью переживаем за тебя, как ты там одна живешь… Твой отец занят только собой, разве же это дело? Вайолет не хочет слышать про него ни одного дурного слова, да и я не стану осуждать чужих отцов, но ты ведь не будешь отрицать, что он человек странный и холоден как лед? Словно у него вместо сердца камень. В Престоне тоже есть колледж искусств…

– Я знаю, Гарри, но…

– Мы тебе совсем не помешаем! Я имею в виду, ты сможешь делать все, что хочешь, приводить к себе в комнату кого угодно… Все по-честному. Дадим тебе ключ, ты сможешь приходить и уходить когда вздумается. Ты приехала, и Вайолет повеселела, да и я тоже… Думаю, будет здорово, если ты сможешь остаться…

– Очень мило с вашей стороны, Гарри, – вздохнула Элизабет столь же искренне, как тогда, когда говорила маме, какая та замечательная, почти как старшая сестра, про которую в книжках пишут.

К сожалению, придется оставить все как есть. И нет, она не согласна с критикой отца. У него своя жизнь, как и у всех остальных, и он живет как считает нужным. Если в его жизни маловато радости, то ему просто не повезло, и так сложились обстоятельства.

В конце концов они перестали ее уговаривать. Ночью, лежа без сна в своей блестящей новой спальне, Элизабет прислушивалась к странным звукам чужого города и думала, должны ли все остальные проявлять заботу о других людях и разговаривать с ними, как с детьми. Так и хочется, чтобы кто-нибудь принимал все решения за нее, спрашивал ее мнение и учитывал ее настроение.

Одновременно в какой-то отдельной части сознания крутились мысли о Джонни: как у него дела, принесет ли он кролика на ужин, как пообещал Гарри?

Кролик произвел фурор. Джонни появился, когда в магазине был наплыв покупателей. Мама и Гарри возились с детьми, которые полчаса выбирали, на что потратить свои два пенса и баллы на сладости[22].

Усталые женщины покупали тонкие ломтики прессованного мяса и пакеты манной крупы. Старики, шаркая ногами, заходили за табаком. Элизабет читала на кухне, когда услышала приветственные крики в магазине. Гарри, с улыбкой от уха до уха, ворвался на кухню:

– Он пришел, он пришел и не забыл! Он принес кролика! Элизабет, дорогая, скорее доставай кастрюлю! Твоя мама сейчас придет…

Элизабет удивилась, вспомнив, что боялась Гарри, или мистера Элтона, как она его тогда называла. Как она могла принять этого великовозрастного ребенка за искушенного соблазнителя? Лучше бы Гарри вел себя посдержаннее, а то Джонни может подумать, что они совсем уж простаки и он произвел на них неизгладимое впечатление.

Однако Джонни ликовал не меньше, чем Гарри:

– Я буду ночевать здесь, мы уедем завтра рано утром. Твоя мама пригласила меня остаться на ночь. У нас будет пирог с кроликом – лучший в стране с довоенных времен!

Пирог и в самом деле получился выше всяких похвал. Элизабет испекла булочки, Джонни сходил в паб за сидром. Они накрыли на стол, а мама накрасилась. Джонни рассказал, как добыл кролика. Фермер, который распродавал мебель, всегда предлагал посетителям пострелять кроликов, потому что сам был уже слишком старым и страдал артритом, но он с удовольствием сопровождал кого-нибудь другого на охоту. Джонни подстрелил трех кроликов: одного отдал фермеру, другого принес на ужин, а третий, завернутый в мокрую траву, лежал в фургоне и предназначался для мистера Ворски.

Потом они пели песни, и Гарри декламировал «The Green Eye of the Little Yellow God», а мама показывала, как монахини учили их делать книксен, отчего все покатились со смеху. От Элизабет тоже потребовали что-нибудь исполнить. Она сказала, что ничего не умеет. Мама ответила, что в Ирландии много песен и Элизабет писала, что у Махеров часто пели.

Элизабет встала, вытянув руки по швам, и запела:

О Дэнни мой, волынки слышишь, слышишь?

Из дола в дол их