Зажги свечу - Мейв Бинчи

Сейчас все по-другому. Я думаю, как ты там, дома, в Кларенс-Гарденс? Вспоминаю кухню и твоего отца… Даже представить себе не могу, что ты теперь чувствуешь. Звучит довольно глупо, но мне бы хотелось быть там, потому что мы с тобой могли бы поговорить. Ты бы мне рассказала про мистера Ворски, и я бы туда сходила посмотреть. Я уверена, что Джордж понятия не имеет, где находится магазин. А я когда-то покупала в нем набор для камина.

Надеюсь, тебе понравится наш дом. Гарри больше двух недель работал за полночь, чтобы «все подготовить для Элизабет». Не думаю, что рассказываю это тебе, чтобы ты заранее настроилась охать и ахать. Хотя, возможно, так и есть. Когда ты была помладше, мы вряд ли так открыто проявляли эмоции. Я помню, как в первую неделю после возвращения из Килгаррета ты сказала, что в доме О’Конноров и в школе все реагируют куда эмоциональнее. Ну вот, глупости какие-то болтаю.

Осталось всего восемь с половиной дней.

Целую,

Вайолет

– Почему она подписалась «Вайолет»? – спросил Джонни Стоун, когда они с Элизабет отправлялись в двухдневное путешествие.

– Когда она ушла к Гарри, то стала подписываться именем. Забавно, но почему-то так кажется правильно. Возможно, она решила, что перестала выполнять материнские обязанности, а значит, и мамой называться не может.

– Моя мать никогда не выполняла материнские обязанности, однако все равно подписывается «твоя любящая мама». Пожалуй, мне надо ей сказать, чтобы она называла себя Мартой. Ты моложе меня, я сошлюсь на твой пример. Послушай, старушка Марта, скажу я, моей подруге Элизабет всего восемнадцать, но они с матерью называют друг друга по имени. Времена меняются, старая ты перечница!

Элизабет засмеялась:

– Все не так просто. Я по-прежнему считаю ее мамой. Посмотрим, что будет, когда мы встретимся. Я прощупаю почву. Может, она все еще хочет, чтобы я называла ее мамой. А может, и нет. В письмах я увиливаю, пишу «мои дорогие». Долго думала, как обращаться ласково, но не конкретно, понимаешь?

Джонни все понимал. Мимо проносились дорожные указатели, на колеса старого фургона накручивалась миля за милей. Элизабет распаковала еду, предназначенную для пикника, но есть пришлось в машине. За окном бушевали апрельские ветры и ливни.

В первый день им предстояло посетить два адреса. Джонни и Элизабет обшарили заброшенный летний домик и собрали сорок старых картин. Некоторые потрескались, некоторые выглядели настолько безвкусно, что Элизабет никак не могла понять, что мистер Ворски будет с ними делать.

– Рамы, глупышка! – прошипел Джонни, когда они вытаскивали плетеные стулья, старые биты для крикета и молотки для крокета.

Владелица рам и летнего домика предложила им чай и печенье и очень обрадовалась небольшой сумме, которую ей заплатил Джонни. Перед их отъездом она спросила Джонни, не нужно ли его барышне в туалет. Элизабет залилась краской, но не от упоминания туалета, а оттого, что ее ошибочно приняли за девушку Джонни.

– Она скорее коллега, чем моя барышня, – ухмыльнулся Джонни. – Однако, Элизабет, видя, как ты краснеешь, я, пожалуй, поменяю свое мнение.

Элизабет сбежала в ванную и попыталась спрятать пунцовые щеки под пудрой, найденной возле раковины.

Вернувшись в фургон, она тут же напала на Джонни:

– Если рамы и правда из красного дерева и серебра, то ты за них слишком мало заплатил!

– Милая девочка, хозяйка пришла в восторг от той суммы, что мы ей дали. В полный восторг! Она жала мне руку, рассыпаясь в благодарностях, теперь ей хватит на ремонт крыши. Она попросит местного умельца покрасить гостиную. Так счастлива она или нет? Что ты от меня-то хочешь, чтобы я бросал деньги старика Стефана на ветер?

– Но мистер Ворски не захотел бы обманывать…

– Элизабет, ну в самом деле, эти картины гнили в сарае годами. Ее муж все собирался навести там порядок, но так и не собрался. И с войны не вернулся. А теперь что? Мы пришли, провели два часа за уборкой, все разобрали. Господи, ты даже метлой махала! Теперь у нее есть чисто прибранное местечко, где можно поставить шезлонг, если только дожди прекратятся в ближайшие несколько лет. А еще у нее есть деньги на новую крышу, на покраску гостиной и на новую шляпку. Ну разве ей не счастье привалило?

– Ты ее обманываешь! Мы получим в тридцать или сорок раз больше того, что ты заплатил. Ты ей дал тридцать три фунта. Одна только большая позолоченная рама столько стоит. И даже больше, если привести ее в порядок. А там их еще двадцать девять штук! Чистой воды надувательство!

– Глупышка, это просто бизнес. А ты хорошеешь, когда заливаешься румянцем. Похоже на персики в сливках. Типичный цвет английской розы. Тебе следует почаще краснеть.

– Ты и правда так думаешь или насмехаешься?

– Ты действительно прелестна. Женщины тратят целые состояния, чтобы получить такой цвет лица, – ответил Джонни.

– Я боялась, что больше похоже на чахоточный румянец, – совершенно серьезно сказала Элизабет. – Уж слишком большой контраст.

Джонни так хохотал, что пришлось притормозить у обочины.

– Ты само совершенство! – с жаром заявил он. – Хотел бы я, чтобы та старушенция была права и ты на самом деле была бы моей барышней.

– Не получится из меня барышня, я к такому еще не готова. Жизнь – неимоверно сложная штука, еще многое нужно привести в порядок, – наивно ответила Элизабет, не ожидая возражений.

– И когда же, по-твоему, все будет в порядке? – спросил Джонни.

– Думаю, когда окончу колледж и найду работу, когда отец научится жить самостоятельно или заведет домработницу… Наверное, года через три.

– Вот тогда я приду и подам заявку, чтобы стать твоим молодым человеком, – сказал Джонни. – Если не состарюсь к тому времени… Мне будет почти четверть века!

– Да, – подумав, согласилась Элизабет. – К тому времени ты, пожалуй, уже остепенишься. Но я найду кого-нибудь.

Они остановились в маленькой гостинице возле Ливерпуля, которая принадлежала родственникам мистера Ворски. Во время второго визита они снова поругались. Джонни предложил старику двадцать фунтов за три зеркала и стол. Элизабет считала, что в магазине за них можно будет выручить больше ста фунтов. Джонни выскочил из дома, не дав окончательного ответа хозяину, который обеспокоенно выглядывал из окна, опасаясь, что они уедут, не купив вещи.

– Повторяю тебе, Стефан Ворски платит за магазин, платит жалованье мне, платит тебе, платит за бензин для чертова фургона, платит за мое проживание у его родственников, а потом еще