Девушка с пробегом (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Боже, как мне этого сейчас не хватало. Как я тосковала по пикировкам с этим несносным нахалом, по его таким весенним ладоням. Он бы согнал с меня эту корку мерзлоты, у него это уже получилось.

Вот и где он? Почему ни звонка, ни сообщения на чертовом Фейсбуке, ни одной долбаной эсэмски, ни-че-го…

Мне писали одноклассники, мне писали клиенты, писали даже спамеры. А Дэйв не писал. И вообще не появлялся в онлайне. Так и оставил мне одну только свою фотографию, где он вполоборота, в темном пальто, смотрит влево. У! Упырь. Почему именно влево?

Чтобы не раздирать себе сердце ржавым гвоздем, и не пялиться на его страничку лишние полчасика, я даже накатала длинный, максимально остроумный, насколько это возможно в моем состоянии, ответ тому спамеру, оценив уровень его английского, явно обгоняющего в развитии гугл-переводчик. Сообщила, что да, конечно, я хочу сиять на всю галактику, но в данный момент безумно занята, но вот, через три недели выставка. Приезжайте. Буду ждать, мистер Майлз.

Даже от руки нарисовала ему пригласительный на выставку, сфотографировала и послала “в Бруклин”. Надеюсь, спамер оценил, насколько я запарилась. Эксклюзивный дизайн, между прочим. Надо будет из него лот на аукционе сделать.

Но это было вчера.

А сегодня, как все и бывает в такие дни — все выходит впритык. И Лису я притаскиваю в школу секунда в секунду перед звонком. А потом прыгаю в ближайший автобус, чтобы доехать до Москвы, где меня уже ждет со своей машиной Вознесенский.

Суд. Первое заседание моей тяжбы с Верейским. На самом деле это ужасно долгожданное событие, в которое мне верилось с трудом.

— Ну как ты вообще? Готова к побоищу? — приветствует меня Максим, когда я падаю в его пижонское Пежо.

— С Верейским-то? — я кровожадно скалюсь. — О, можешь даже не спрашивать. Я этого момента пять лет ждала.

Боже, неужели мне удастся этого урода посадить? Я, признаться, и не надеялась.

У зала суда я сталкиваюсь с Верейским. Сталкиваюсь и сразу же понимаю, из-за кого бросила курить. Не хотела походить на него даже в этом.

Верейский смотрит на меня волком, я смотрю на него. Если бы взглядом можно было выписать нокаут, то сейчас Сашенька бы уже пускал слюни на ступенях суда. Нет, надо удержаться, нужно хоть раз в жизни не влезть с этим козлом в перепалку. Хотя меня и бесит, что его еще не посадили. Еще! Все еще будет. Он не вывернется!

Ну почему, почему, почему весь этот телекинез существует только в киношках про Мстителей?

— Надь, пойдем, — Максим сжимает пальцы на моем плече, — Александру Викторовичу есть чем заняться без нас. Например, придумать, где он будет брать деньги на выплату компенсации. Держу пари, у него в заначке столько не отложено.

— Вы еще не выиграли процесс, — занудно замечает из-за спины Сашеньки тощая блондинка в широком сером платье.

— И вам здравствуйте, Ольга Адольфовна, — Макс расцветает самой сладкой из всех улыбок, — не хвораете? А то что-то с клиентами у вас совсем все грустно стало.

— Пойдем, — я стискиваю пальцы на локте Максима. О чем тут же жалею на самом деле. Верейский окидывает меня и Вознесенского взглядом, и на губах у него расцветает пакостная ухмылочка.

— Что, Огудалову ты уже надоела, красотка? — кривит губы Верейский. — До него дошло, что есть девочки посвежее твоего? И без прицепов? Думаешь, до этого не дойдет?

Давно такого не было, чтобы та грязь, которой в меня швырял Верейский, до меня долетала. Но именно сейчас в моей груди что-то болезненно сводит. И вот это — самое паршивое. Его слова бьют в цель. В те мои страхи, что я старательно держу за спиной.

Что он уехал, и не хочет ко мне возвращаться. Совсем.

Что он уже закрутил себе роман с какой-нибудь юной красоткой, которую он может себе позволить.

Что я ему не нужна…

И я знаю, почему действительно перестала по утрам заглядывать в мессенджеры. Потому что на самом-то деле жутко боюсь увидеть в каком-нибудь из них: “Знаешь, не могла бы ты вышвырнуться из моей квартиры, я тут понял, что ты в ней и в моей жизни лишняя”.

Это так легко представить, что просто тошно.

Приходится отвесить себе оплеуху, потому что паранойя обострилась совершенно неприемлемо.

Я обещала верить. Обещала!

Но где бы еще найти на это силы, когда семнадцать дней — ни слуху, ни духу, и в пору уже идти расклеивать объявления: “Потерялся бог, особые приметы: длинный язык, исключительная божественность, на шее — ожерелье, украшенное похищенными сердцами”.

От рефлексии меня отвлекает глухой вопль. Моргаю, прихожу в себя, смотрю на скрючившегося пополам Верейского и на Максима, чуть встряхивавшего кистью руки, будто он грязь с пальцев стряхнуть пытался.

Кажется, кто-то только что получил в поддых.

— Извини, что не сдержался, — Вознесенский виновато мне улыбается и шагает к дверям суда, — я чуть не забыл, Дэйв настойчиво просил передать этому уроду посылочку. И вот. Я вспомнил. Передал. Можно идти.

— Вы за это ответите, — шипит блондинка из-за спины Максима.

— Только после вас, — откликается Вознесенский и вталкивает меня в здание. Ему явно надоела эта перепалка.

— Просил? Правда? — как-то ужасно уязвимо спрашиваю я внутри, когда мы уже зарегистрировались и тащимся к нашему залу.

— Ты сомневаешься? — Макс глядит на меня косо, и то только потому что красный свет мигает. — Во мне? Или в Дэйве?

— Ты спрашиваешь сейчас как чей друг? Его? Или мой? — Я хмыкаю, не разжимая век. Боюсь расплескать свои так некстати обострившиеся чувства. Не здесь.

Не хватало еще в суд зареванной являться. Это противоречит моему стилю жизни, в конце концов.

— Дэйва тут нет. Как твой, видимо, — отстраненно откликается Максим, — знаешь, Верейскому я и сам хотел по морде дать. Так что… Так что ответь, пожалуйста, из каких условий задачи мы играем?

— Да, я верю Давиду, Максим, — устало откликаюсь я, — хотя он мог хотя бы иногда выходить на связь, такое ощущение, что он укатил в Тибет, где не берет мобильная связь. Но я в любом случае ему верю. У меня нет причин не верить.

Видимо, где-то там на Олимпе меня услышали.

Нет, не для того, чтобы вернуть меня в крепкие объятия Дэйва, ишь чего размечталась, Надя. С меня твердо решили спросить за мой базар. Только я об этом еще не знала.

— Надь, давай сосредоточимся на процессе, — тихо вздыхает Максим. — Мы должны утопить этого ублюдка. А все остальное — оно же может подождать.

— Слушаюсь и повинуюсь, — я улыбаюсь через силу, но уже через пять минут это ощущение легкой радости становится уверенным.

Я здесь, чтобы посадить Верейского, что может быть лучше.

Адвокат у Верейского — и вправду та еще стерлядь. По некоторым признакам становится ясно — Сашенька с ней спит. После осознания этого я даже начинаю сочувствовать этой сердобольной женщине, страдающей слабостью к конченым кретинам. Но делаю это ровно до той поры, пока Ольга Адольфовна не открывает рот. Особенно вымораживают её попытки оспорить сумму моей компенсации.

— Тут, должно быть, какая-то ошибка, — морщится она, — почему треть суммы компенсации составляет стоимость поврежденных картин? Не дороговато ли вы себя оцениваете, Надежда Николаевна?

— Надежда Николаевна еще с вашего клиента немного спросила, — едко откликается Макс и вытаскивает из папочки листочек, — у меня тут примерная оценка стоимости одной работы Надежды Николаевны. Оценивал искусствовед Юрий Андреевич Левицкий. Прошу приобщить к материалам дела…

Левицкий. Меня как будто прогревает изнутри. Все не зря, все не за одну только зарплату. Когда люди вот так искренне отдают тебе должное — в это всегда так сложно поверить. Ты ведь вообще когда-то была уверена, что уж за что-за что, а за твою мазню тебе платить никто не станет…

Ольга Адольфовна докапывается до всего. Хотя — она точно видела материалы дела, она все равно докапывается и докапывается, приглашает кучу знакомых Верейского, чтобы всем рассказать, какой Сашенька на работе адекватный. Приглашает несколько моих конкурентов, чтобы всем рассказали какая неадекватная я.